Юрий Вяземский - Великий понедельник. Роман-искушение
И вот, на сирийском блюде червонного золота вносят огромного жареного кабана. Ставят его на треножник, который под тяжестью блюда прогибается. Кравчий выходит, берет нож и приготовляется вепря разделывать. Хозяин – теперь уже не в венке, а в золотой диадеме – глядит на кравчего и недоумевает. И спрашивает повара: «Зачем ты кравчего нарядил в сенаторскую тогу?» А повар ему сурово отвечает: «Тут все – рабы твои. И этот уже тридцать лет сенатор». – «А зачем горло у кравчего платком обмотано?» – «Чтобы раны не было видно, – объясняет повар. – Он ведь горло себе перерезал». «И как же тогда он будет разделывать кабана?» – удивляется хозяин. – «Не тревожь себя. Кравчий лишь делает вид, что режет кабана. На самом деле вепрь уже давно разделан другими». – «И что за кабан? Где поймали?» – продолжает спрашивать хозяин. А повар с гордостью объясняет: «Вепрь знаменитый. Еще в Паннонии нажрался болотного камыша и чуть было не поддел на клыки твоего сына. В Германии отъелся дубовыми желудями, и многие стали кричать, что теперь он тебе не по зубам. В Сирии, куда мы его загнали, питался сенатскими финиками и смоквами. Но мало ему показалось, и, прорвав оцепление, он ринулся в Египет, чтобы набить брюхо твоими хлебами… Долго мы на него охотились. И многие славные охотники полегли или пропали без вести. Пока наконец не прибегли к колдовству. И только тогда скрутили его при тихом южном ветре». Так объяснил повар. А хозяин насторожился и спрашивает: «Послушай, а боги на нас не рассердятся? Кабан-то, судя по всему, не простой. А вдруг он Церере принадлежит или, хуже того, самой Матери Богов?» Но повар его успокаивает: «Кабан теперь принадлежит нашим желудкам. И чтобы они его хорошо переваривали, видишь, люди мои кладут на стол репу и редьку, латук и сельдерей, ставят рыбный рассол и винные дрожжи. Додонская редька защитит нас от эпирского Юпитера; острая германская репа прогонит тамошних демонов; элевсинский сельдерей умиротворит Цереру, если она действительно на нас рассержена; рыбный рассол из Самофракии – сам знаешь его очистительную силу; винные дрожжи от косского вина, столь почитаемые Аполлоном колофонским…» Истошный женский крик прерывает рассказ повара. Причем кричит всё та же женщина, которая плакала, когда ей подали журавля. Но повар щелкает пальцами, и в залу вбегают музыканты, певцы и танцоры. И музыка, пение и топот заглушают и вытесняют все прочие звуки.
А тут приносят еще одно блюдо – передние лопатки от зайца – и подают его только хозяину. Гости при этом смотрят на блюдо: одни – с вожделением, другие – со слезами во взоре. И еще больше слуг вокруг хозяина суетится: хлебные крошки со стола смахивают, вино подливают, блюдо то так, то эдак перед хозяином разворачивают. А повар появляется с большим опозданием и левой рукой поспешно вытирает себе губы, а правой – прикрывает левую щеку. «Ну, где же ты был? Почему не представляешь блюдо?» – ласково спрашивает хозяин и с обожанием смотрит на повара. И повар, продолжая прикрывать лицо, говорит: «Заяц, как положено, с большим выменем и очень плодовитый. А посему знаток выбирает только передние лопатки. С вепрем дружил. И после того как мы вепря поймали и приготовили, многие в лесу хотели сделать этого зайца царем зверей. И сам он не прочь был им стать, так как правил не ведал, нетерпелив был и тщеславен… Но боги иначе решили… Ты кушай, хозяин, вкушай от чистого сердца». И только он это сказал, как снова закричала та самая женщина, которая плакала, когда закусывали журавлем, и вопила, когда ели вепря. «Лжешь ты, мерзкий стряпчий! – кричит женщина. – Боги тут ни при чем! Ты всех погубил! А теперь и зайца угробил, чтобы завладеть зайчихой!» Тут все посмотрели на повара и видят: действительно у его ног скачет толстая и радостная зайчиха. А женщина продолжает выкрикивать обвинения: «Ты лицо свое людям покажи! У тебя синяк под левым глазом! Это заяц его ударил, защищая честь и достоинство своей жены! И вот теперь он свел с ним счеты!» И снова все смотрят на повара. А тот обиженно отвечает: «Не слушайте вы эту злосчастную. Она весь мир ненавидит и самых преданных слуг пытается очернить. Сами рассудите: если бы я этого зайца убил, разве стала бы его жена, зайчиха, ластиться ко мне, словно собака?» «А синяк у тебя откуда?» – любопытствует хозяин. «Да нет у меня никакого синяка», – говорит повар, отнимает от лица руку, и все видят: может, и есть у него синяк на левой щеке, но он так искусно припудрен и забелен, словно и нет синяка вовсе. И хозяин, одобрительно кивнув, берет с одного из блюд прекрасное яблоко и протягивает женщине: съешь, дескать, и успокойся. Но та яблока не берет и быстро передает своему рабу. А повар шепчет хозяину: «Видишь, какая язва! Она боится, что ты хочешь ее отравить». «Ну и черт с ней!» – в сердцах восклицает хозяин и вновь принимается за кушанье.
Но чем больше он ест, тем быстрее стареет и с каждым куском все хуже и хуже выглядит. И сперва его начинает подташнивать, затем рвет и выворачивает наизнанку. А повар берет его на руки и выносит из дома, говоря: «Нельзя тебе здесь дольше оставаться. Дом скоро рухнет и завалит камнями пирующих. И душно здесь, очень душно. Тебе нужен свежий воздух».
И вот, еще более старый и немощный, возлежит хозяин в какой-то дикой местности среди скал. И слуг вокруг него множество, но гостя – ни одного. И три вооруженных гвардейца вносят и ставят на стол перед хозяином широкое блюдо, на котором лежит огромных размеров мурена, а в подливке плавают длинный угорь и морской еж. И еж все время так разворачивает свои иголки, чтобы угорь о них укололся. А угорь неловко увертывается и пытается змеиным хвостом своим больно ударить морского ежа. И первый солдат, ударив кулаком в грудь и топнув калигой, объявляет: «Десерт для тебя. Божественный повар прислал и велел потчевать». А второй солдат уточняет: «Поймана с икрой, ибо когда икру вымечет, ее мясо станет уже менее вкусным». А третий гвардеец молчит и хищно глядит на хозяина. «Какой же это десерт? – удивляется старый хозяин. – Где и когда на десерт подавали мурену, к тому же с угрем и с ежом?!» «Не могу знать, – отвечает первый гвардеец. – Приказано подать и проследить за тем, чтобы ты от каждой гадины попробовал. Потому что в одиночку нельзя от них лакомиться». «Лакомиться?! – уже в гневе кричит хозяин. – Как можно их есть, когда все они живые?! Ты разве не видишь, болван, что мурена открывает и закрывает свою мерзкую пасть?!» «Так точно, – отвечает второй гвардеец. – Эта самая злобная из мурен. Тебя она ненавидит и несколько раз пыталась укусить своими ядовитыми зубами. Тут либо ты – ее, либо она – тебя». «Повара! Срочно вызвать ко мне моего повара!» – испуганно требует хозяин. И слуги тотчас начинают кричать: «Повара! Повара!», и при этом никто из них не трогается с места, но они все плотнее и плотнее окружают хозяина, словно собираются схватить и взять под стражу. А третий гвардеец говорит: «Божественный повар сейчас занят слишком важными делами, чтобы явиться на твой зов!» «Какими такими делами он занят, когда его требует господин?!» – возмущается хозяин. И первый гвардеец отвечает: «Он сейчас беседует с охотниками и рыбаками». А второй гвардеец говорит: «Они должны обеспечить новые перемены для твоей трапезы: тибурского козленка, дикого голубя без гузка и жирного пескаря, отъевшегося в хибрской клоаке».
А тут и третий гвардеец голос подает: «Желудок для тебя, дед, готовят». «Тоже сырой?» – пугается хозяин. – «Нет, на углях поджаренный. Чтобы ты съел и совершенно угомонился». – «А чей будет желудок?» – спрашивает хозяин. А солдат ухмыльнулся и отвечает: «Не знаю. Знаю только, что это животное многих других зверей пожрало, больших и малых, свирепых и кротких, преступных и невиновных. А ныне ему черед приходит: зарежут, выпотрошат, поджарят и поднесут».
И после этих слов хозяин хватается руками за голову и в отчаянии шепчет: «Пилат! Где ты, мой верный Пилат? Где ты и с кем?!»
Пилат замолчал и, глянув на Максима, заметил, что тот смотрит на него в восхищении и как будто с опаской.
– И всё? – почти шепотом спросил Корнелий Максим.
– А тебе недостаточно? – ласково улыбнулся Пилат.
Максим не ответил, пожирая взглядом префекта Иудеи, и не только пожирая, но еще как бы пережевывая и переваривая.
– Не надо на меня так смотреть, – попросил Пилат. – Мне больше нечего прибавить к моему рассказу.
Максим молчал и продолжал пережевывать взглядом.
Пилат беспечно усмехнулся и сказал:
– На этих словах, якобы ко мне обращенных, старик-гомер замолчал и долго хранил молчание, а я таращил на него глаза, как ты сейчас на меня таращишься… А потом не выдержал и спрашиваю: «И это всё?» А он улыбнулся, как я сейчас стараюсь улыбаться, и ответил: «Я думал, ты уже заснул под мою сказку». «Заснешь тут!» – подумал я, но ничего не сказал. И опять мы некоторое время молчали. А потом старик поднялся и говорит: «Ну, раз ты не заснул, желаю тебе как-нибудь самому справиться с твоей бессонницей, потому что других снов и сказок у меня нет». А я его спрашиваю: «Как я должен ответить на это послание? То есть когда, где, в какой форме?» А старик насмешливо отвечает: «О чем ты, милый господин? Никакого послания не было. Ты, чтобы легче заснуть, пригласил к себе слепого сказителя. Тот рассказал тебе некий сон. Вот как было на самом деле». «Ну, это понятно, – говорю. – Но что я должен делать?» «Ты должен отпереть дверь и велеть своим людям чтобы они вывели меня из дома. На улице меня ждет собака. Она меня проводит куда надо… А люди твои ни в коем случае не должны следовать за мной», – ответил мне старик… Пришлось выполнить его указания…
