Борис Алмазов - Атаман Ермак со товарищи
Ударили в тулумбасы. Собрали Круг. После молитвы сели прямо на снег. Толковали часа два. Наконец порешили. Идти по-темному на Абалак всеми -телегами, что в лагере случились. И пушки везти. Пушки соломой и овчинами завалить. Ехать рыбацким манером.
На лед Аба лака выйти и отабориться за санями. Подманить татар, да из-за телег и вдарить!
А уж как они на лед выйдут, тут всем на сечу выходить. Биться с конницей только на льду! У татар кони некованы — на льду падать будут.
Каждому атаману своих казаков вести при знаменах. Скопом в бой не ходить, а идти отрядам розно, чтобы огнем своих не побить.
Лагерь бросить. Идти всем.
— Эх! — выдохнул кто-то. — Пропадет вся рухлядишка!
— И хрен с ней! — тут же ответили несколько казаков.
Ермак, сидя на коне, выпускал посчетно каждый отряд. Взошедшая луна осветила полусотни, которые поспешали за санями с интервалами между отрядами сажен в триста. В лунном свете тускло поблескивали несомые на плечах бердыши. Отряды торопливо перешли протоку и скрылись в темном лесу. Ермак с пятью конными казаками замыкал колонну.
Верстах в трех от озера конные пошли в разведку. За озером на степном берегу полыхали десятки костров. Маметкул праздновал победу. Воины пели, варили бешбармак. Пили хмельной кумыс.
Молча глядели казаки на вражеский лагерь. Не сговариваясь, тихо встали подковой вокруг озера.
С рассветом полыхнуло на востоке алой зарей. В ее свете потускнели и погасли костры.
— Не поминайте лихом, братцы... — шепотом прощались казаки друг с другом, словно боялись, что татары услышат. — Прости Христа ради, коли что.
— И вы нас простите...
— С Богом, братцы! С Богом...
Десяток саней выкатились-на лед озера. С посвистом, с удалым гиканьем поехали казаки, развернулись посредине, образовали круг в центре, поставили коней, вытащили из саней сети, со смехом и перебранкой начали долбить лед.
— Ступайте с того боку, — приказал Ермак Пану. — Как конница вся на лед выйдет, вы ей за спину заходите!
Два отряда отделились от краев подковы и торопливо, увязая в сугробах, пошли, куда приказал атаман.
На льду пел и куражился Кольцо. Только что не плясал он, все дальше отходя от саней.
Татары на противоположном берегу не подавали признаков жизни. «Неужто догадались?» — подумал Ермак. И тут же его мысли вслух повторил стоявший с длинной пикой у стремени Черкас.
— А ну, как догадались да нам в обход в лагерь пошли? Счас все припасы пожгут, вот и воевать с нами не надо! И так с голоду перемрем!
— Бог не выдаст, — уверенно сказал рябой казак в польском панцире поверх полушубка.
И, словно в подтверждение его слов, с татарской стороны лавой пошла конница.
— Батюшки! — ахнул кто-то. — Да им числа нет...
Конница, сверкая саблями, неслась на рыбацкий обоз.
Кольцо и несколько казаков бросились бежать, но не к обозу, а в разные стороны.
— Куды ж они? — ахнул Черкас. — Совсем, что ли, ополоумели, никак на берег мостятся добежать?
Но бегущие вдруг остановились и прямо перед всадниками растянули сети. И в ту же минуту грохнуло из-за телег так густо, что передние ряды татар с визгом и диким конским ржанием повалились прямо в сеть.
Ряды спутались. Из-за саней пошла непрерывная пальба, в которую вплеталось раскатистое аханье пушек.
Татарская конница откатилась и, выстроившись в колонну, помчалась страшной каруселью вокруг казачьего табора.
— Вот оно! — сказал Мещеряк. — Мельница. Батыева мельница...
Пролетая на конях так, что в них было не прицелиться, татары сами выпускали стрелы в казаков, прятавшихся за санями. Вскоре атакующие стали меняться: сделав кругов двадцать, конники отходили, чтобы дать роздых коням. В странной карусели на их место становились свежие отряды, что непрерывно выезжали из лесу на лед.
— Вот сейчас все стрелы вымечут, и яман... — сказал пожилой казак с арбалетом в руках. — Разом, скопом со всех сторон пойдут, и все...
Новые и новые татарские сотни выезжали на лед и включались в смертельную карусель.
Наконец, из лесу на лед выехали бунчужные с конскими хвостами на шестах. В богатых шубах важно выехали мурзы, чьих коней вели под уздцы оруженосцы.
— Вона Алей с Маметкулом, — переговаривались казаки.
— А лошадки-то у них того — стоят на льду не шибко! — замечали опытные казаки. — Вона как летают!
Действительно, многие лошади скользили и падали, выкатываясь из снежно-вихревой карусели, что кружилась вокруг обоза.
— Батька, чего медлим? — торопил Черкас. — Сейчас они веема кинутся. Не устоять нашим-то.
— Стой! Знака нет!
На лед выехали татарские гудошники и муллы.
— Все, — заговорили казаки, — все татаре тута...
— Кто их знаить, може, где засаду прячуть?
Вдруг над санями взвилось синее знамя с кумачовой каймой.
— Довбуш! — закричал Ермак. — Бей! Пора, братцы!
— С Богом, братцы, в добрый час! — закричали сотники и десяцкие.
— Строй держи! Копейщики, вперед не вылазь! — закричал Пан.
Со всех сторон озера на лед выбегали стрелки и, как при учении, передние падали на колено, положив копья На лед, а вторая шеренга, устроив рушницы на бердыши, прикладывалась.
— Целься, братцы! Пли!
Черный пороховой дым стал заволакивать озеро...
— Целься! Пали!
Лед стал покрываться рядами трупов, визжали и Лились упавшие кони, давили раненых и сброшенных всадников.
Целься! Пали!
И снова визг и катящиеся с седел всадники, кувырком летящие кони. Что-то кричал мурза в алом кафтане. Часть стоявших в резерве сбились в плотный строй и, развернувшись, пошли на стрелявшую полусотню Пана.
Казаки начали бросать пищали и вытаскивать из-за спин луки и арбалеты. С визгом пошли стрелы и болты в наступающих кавалеристов. Но лавина неслась неудержимо, топча упавших.
Упрись!
Стоявшие на коленях подняли копья и рогатины, на которые так и сел весь разогнавшийся первый ряд. Наступающие сбились в кучу, закружились на месте.
Перехватив бердыши, вторая шеренга ринулась врукопашную. Зазвенели-зачавкали, отсекая руки, но-III, головы, страшные, широченные топоры.
Спутанные клубки тел покатились по льду, окраин тая его в цвет раздавленной клюквы. Дым стал над озером густой, плотной завесой, в которой сшибались, падали, расходились, ползли, валились навзничь, люди и кони. Политый горячей кровью лед дымился, и липкий приторный запах мешался кислым запахом пороха и горелых войлочных пыжей.
К полудню сражающиеся стали задыхаться в дыму. С раскисшего от крови, обтаявшего льда было не пидно солнца. А день был солнечный.
Кровавая мешанина закончилась, когда внешняя тьма сравнялась с тьмою пороховой. Войска разомнись. Стремившиеся не растерять строй казаки собирались под знамена своих отрядов, но даже сил радоваться, что еще один, и еще, и еще товарищ-односум жив, не было. Задубевшие от крови шубы стояли на морозе колом.
Сначала украдкой, а потом больше от усталости, чем от уверенности в победе, разожгли костры. Татарский берег, который прошлой ночью весь светился кострами, был темен. Остатки конных татар ушли.
Утром глянули на озеро: лед был кроваво-черным. С трудом ворочая обмерзшие трупы, стали искать своих, повезли на зимовку. Саней не хватило, возвращались несколько раз...
На майдане в два ряда лежало сто семь человек. С теми, кто пал у Човашего мыса, выходило, что за три месяца похода погиб каждый четвертый. Среди живых раненых была половина.
Разожгли костры, отогрели землю, вырыли могилу.
— А может, зря мы на Абалак кинулись? — тихо, будто ребенок провинившийся, сказал Кольцо. — Может, за стенами надо было их ждать?
— Эх, атаман, — пообнял его за плечи Ермак. — Ты же сам говорил: «Стал — пропал». Мы живы, пока нападаем. Как татары нападать станут, тут нам и смерть...
Отпели товарищей, засыпали мерзлой землей, поставили сосновый осьмиконечный крест. Разошлись по землянкам, потому что даже баню топить сил не было.
Атаманы собрались в Ермаковой землянке. Похлебали сыты, запили травяным настоем — Старец наварил от цинготной болезни.
И увидели в себе большую перемену.
Не было прежнего деления на вольных и воровских, на казаков истинных и московских беглых, на иноземцев плененных. Один народ сидел за столом, на одном языке говорил — на русском. Не грызлись, не подкалывали друг друга. Не кричали, как бывало совсем недавно: мы-де сила! не то что вы. Не стало ни ваших, ни наших, а стали все заедино: и Пан, и Черкас, и Мещеряк, и Яков Михайлов, и Кольцо — московские, иноземные люди и атаман Ермак.
Разные матери рожали их, по-разному каждый на своем языке звал ее, разная у каждого была судьба, а вот теперь сплелось все воедино. Не расплести.
Ну что, братья атаманы! — сказал Ермак. — Как дале жить-то будем? Три четверти нас от прежних осталось.
