Валентин Гнатюк - Святослав. Возмужание
Феофано, надменная красавица с удивительно синими большими очами, едва удостоила Ольгу лёгкого наклона головы. Посланник накануне рассказал Ольге обо всех членах царствующего семейства, и архонтиссе русов был ведом путь дочери простого хозяина припортового кабака на самый верх византийского олимпа. Тем обиднее было Ольге, пред которой трепетали могучие мужи, ощущать на себе высокомерный взгляд бывшей кабацкой девки.
Пока длилась эта церемония, княгиня Ольга вынуждена была стоять перед Еленой и Феофано, а родственницам и служительницам было велено приветствовать августу, как и ранее императора, простиранием ниц на полу. Это обстоятельство вновь задело самолюбие Ольги. Однако княгиня на постоянно демонстрируемую надменность царского двора старалась отвечать сдержанной учтивостью.
Елена, а вслед за ней и Феофано встали и неспешным, полным величия шагом сошли с тронов и воссели за обеденный стол, заняв два возвышающихся кресла, по пышности и обилию дорогих украшений также походивших на троны.
Лишь после того русских гостий провели к столам и указали каждой её место. Ольгу посадили рядом с Еленой. Когда все расселись, начался обед.
Изысканные, чаще всего диковинные блюда, разного вида оливы — от зелёных до совсем чёрных, которые не понравились Ольге. К подаваемым в больших раковинах различным яствам из морских животных она тоже отнеслась настороженно. Княгине больше по душе пришлась морская рыба, приправленная разными кисло-сладкими подливами. Вина с тончайшим ароматом, разливаемые в золотые и серебряные кубки с каменьями, пылающая сотнями свечей и светильников Юстинианова храмина, названная так, как пояснили Ольге, в память величайшего из императоров, давшего Риму свод совершенных законов — «кодекс юстинианус», — и тихая музыка, перемежающаяся со сладкоголосым церковным хором, лучшим во всей Византии, — всё это походило порой на сказку или чудесный сон.
Менялись блюда на столах, менялась и музыка. После церковного хора и величальных гимнов-василикий в честь василевса и членов его семьи появились искусные танцовщицы, которые приятными, неимоверно плавными телодвижениями услаждали обедающих. Их, в свою очередь, сменили актёры-лицедеи. Как поняли гости, не знающие ромейского языка, то была история о страстной любви.
В перерывах между выступлениями Елена задала несколько вопросов Ольге, которые ломаной славянской речью перевела женщина-толмач. Вопросы были о дремучих лесах и непроходимых болотах и о том, как в них живут русы. «Что же они думают, что у нас только леса да болота, и я сама в болотах живу, что ли!» — негодовала про себя Ольга, но старалась отвечать спокойно и невозмутимо.
— Говорят, в ваших термах такой жар, что невозможно дышать, и русы в них подвергают друг друга жутким пыткам, избивая лежащих без сил соплеменников ветвями деревьев до полусмерти? — спросила, брезгливо оттопыривая пухлую губку, Феофано.
«Да уж тебя бы я точно отстегала, паршивая девка», — подумала про себя княгиня, но ответила кратко:
— Да, таков обычай. — Подумав ещё, она добавила: — Так наши люди укрепляют свой дух и тело.
Уже давно никто не ел, окончательно насытившись, лишь слушали музыку и созерцали искусную игру.
Когда закончился обед, все встали, императрица с невесткой и фрейлинами перекрестились, Ольга со свояченицами последовали их примеру.
Спустя некоторое время византийская переводчица, приблизившись к Ольге, провозгласила:
— Фелики император с импертрица и афгустейший семейства приглашают тебя к своему столу откушать фместе десерт!
Ольга вслед за Еленой и Феофано проследовала в другое помещение — Аристирий, — зал для завтрака, где на небольшом золотом столе в золотых чашах, украшенных драгоценными камнями, был накрыт царский десерт. Со стеклянных ваз свисали гроздья красных, синих и прозрачных винных ягод, которые здесь называли «ампелос». Родственниц и служительниц Ольги усадили за другой стол — в некотором отдалении от царского. На нём стояли блюда с фруктами, сладкие лакомства и напитки.
В зал вошёл император Константин, уже в другом — оливковом — одеянии и без короны он казался проще и естественнее. Вдвоём с престолонаследником Романом они заняли свободные кресла рядом с Еленой и Феофано. Ольге на миг представилось, что если бы здесь оказался Святослав. Загорелый, обветренный, с упрямым взглядом, не умеющий хитрить и изворачиваться, малоразговорчивый, но внутри глубоко ранимый, — как неуютно ему было бы здесь, в огромном дворцовом зале, среди людей, умеющих искусно скрывать свои мысли и чувства. Но в то же время Ольга сожалела, что Святослав не увидел роскошную и богатую Византию, царского двора, умеющего править не только своей страной, но и оказывать огромное влияние на окрестные державы. У них есть много чему поучиться. Сокровенная мысль, которая и подвигла-то её на далёкое опасное путешествие, здесь, под сводами царских покоев, овладела княгиней с удвоенной силой. Эх, если бы удалось свершить задуманное — сосватать за Святослава одну из прекрасных девиц многочисленного царского двора. Тогда бы и упрямый сын напитался мудрости византийского двора, и искушённая в таких делах жена-советчица всегда рядом была. Да и породниться с могущественной Византией, оплотом христианского мира, — ох как было бы полезно для Руси! Небось враз присмирели бы кочевники, да и Хазарский каганат не вёл бы себя столь нагло в славянских землях, кои ещё недавно принадлежали Киеву. От сладкой той мечты кружило голову, и сердце млело в сладостной истоме. Глядишь, и приобщился бы Святослав со временем к светлой Христовой вере, меньше бы мнил о походах воинских, чаще был дома при матери и жене-красавице… Тут Ольга вспомнила ненавистную ей Ладомилу, которая так нежданно встала на пути, смешав все планы. Впрочем, что Ладомила, ей, Ольге, приходилось усмирять и карать за непокорность жесточайших противников, одни древляне чего стоят. А тут какая-то несчастная дочь тысяцкого, — это так, пылинка, дунь только, и нет её… Главное, чтоб всё как надо сладилось. Голос императора вернул княгиню к действительности.
— Я желать почтить тебя, архонтисса, и тфой родственница императорские дары, — перевела женщина-толмач.
Царский служитель с величайшей торжественностью внёс золотое искусной работы блюдо, изукрашенное драгоценными каменьями, в которое были насыпаны серебряные монеты. С церемонным поклоном дар был вручён княгине, за что Ольга учтиво поблагодарила. Её родственницам и служительницам от имени Великого императора также были поднесены монеты.
После вручения даров Константин обратился к Ольге с некоторыми вопросами. В частности, поинтересовался, труден ли был путь через борисфенские пороги, при этом он назвал некоторые из них по-славянски. Правда, скалы Горе и Беда у императора прозвучали как «скила хореибда».
Заметив удивление в глазах Ольги, Елена произнесла не без гордости:
— Разве ты не знала, наш император — известный хроник и летописец, многое и про ваши земли описал, подобно Геродоту… Хотя, впрочем, вам это имя вряд ли о чём говорит… — И Елена с безразличным видом стала помешивать золотой ложечкой в своей чашке.
— А правда, что у вас так холодно, что вода становится твёрдой как камень, и по рекам и озёрам даже можно ходить? — опять поинтересовалась Феофано.
— Да, у нас бывает холодно зимой, а по рекам наши люди не только ходят, но и товары разные перевозят…
— Помните, у Овидия, хоть он и язычник, есть прекрасное описание северной зимы, — живо откликнулся Константин. — Овидий написал это стихотворение, когда находился в ссылке в городе Томы, расположенном недалеко от устья Дуная. — После обильного обеда с вином император был явно в хорошем расположении духа, гладко выбритое по римскому обычаю лицо слегка блестело, речь стала многословнее, а в глазах появились искорки, особенно когда его взор останавливался на стройных, пышущих молодой силой скифских девицах за соседним столом. «Как всё-таки по-особому хороши эти варварки, они и вправду совсем другие, нежели наши изнеженные жёны. Ух, какая в них дикая, неудержимая и манящая сила!» — думал император и, воодушевившись от присутствия очаровавших его варварок, помахивая правой рукой в такт, начал декламировать:
Когда лету на смену зима брови угрюмо насупит,
В белый, как мрамор, покров землю оденет мороз.
В дни, пока дует Борей и свиреп снегопадами Север,
Терпит покорно Дунай дрожь громыхающих арб.
Снег да метель. Ни дожди и ни солнце тот снег не растопят,
Крепче и крепче в броню закуёт его лютый Борей.
Прежний ещё не сошёл, а уж новый всё валит и валит,
Так и лежит кое-где целый век — от зимы до зимы…
Тут ураган налетит, с грохотом кровли разрушит,
Башни сровняет с землёй, крыши с домов унесёт.
Здесь кутают тело в меха, шаровары из шкур надевают
В час, когда лютая стынь пробирает до самой души.
Только лицо остаётся открытым колючему ветру,
Льдинки свисают с волос, качаясь, звенят при ходьбе,
И вся от мороза бела, заиндевев, борода.
Здесь замерзает вино, сохраняя всю форму сосуда,
Вынут из бочки — не пьют, крошат и глотают куском.
Ещё рассказать, как ручьи промерзают до дна от морозов,
А из озёр топором измельчённую воду берут?..
Слушатели отметили чтение императора аплодисментами, тот церемонно раскланялся.
