Эмилио Сальгари - Сын Красного корсара
— Стоп!
Граф ди Вентимилья привстал.
— Что такое? — спросил он.
— За нами следует каравелла и пытается обойти нас.
— Уйдем за галеоны.
— Это я и хотел вам предложить, сеньор граф.
— Потабаньте.
— Предпочел бы работать шпагой, а не веслом, — буркнул гасконец, у которого никогда не наблюдалось излишней любви к гребле.
Шлюпка быстро скользнула между больших галеонов, изящно пританцовывавших на своих якорях, и пристала к берегу как раз на закате солнца.
И как раз в этот момент большая тень пересекла бухту: это была одна из каравелл, которым поручено было наблюдение за входом в порт.
Видимо, она сопровождала шлюпку, потеряла ее, а теперь разыскивала. Однако между крупными судами каравелла пройти не могла и теперь искала обход.
— Слишком поздно, дорогие мои, — пробормотал граф. — Когда вы сюда прибудете, то не найдете больше ничего, кроме пустой шлюпки.
Повернув румпель[68], граф направил шлюпку к молу, а три авантюриста тихо отложили весла.
— Быстрее, — приказал граф. — С каравеллы спустили шлюпку. Возможно, мы встретим этих людей на берегу.
Гасконец пропустил сеньора ди Вентимилья, потом выпрыгнул на мол, баск и молчаливый фламандец — за ним.
— Шевелите ногами, — сказал граф. — Если нас здесь схватят, мы заплатим жизнью.
— А куда бежать? — спросил гасконец.
— Пропустите меня, — сказал Мендоса. — Я достаточно хорошо знаю город и приведу вас, если только черт не всунет свой хвост, в одну таверну, где мы упились очаровательным порто, — жаль всего один раз.
— Можно сказать, что вы, приятель, знаете все таверны известной и неизвестной Америки, — сказал гасконец. — Вы и в самом деле замечательный человек!..
— Замолчите, и — шире шаг, — оборвал их граф. — Уверен, что нас преследуют.
— Люди с каравеллы? — спросил гасконец.
— Да, дон Баррехо.
— Но у этих испанцев прямо-таки поразительный нюх. Они чувствуют флибустьера на любом расстоянии. Или наша плоть пропитана чем-то особым?
— Да, порохом, — засмеялся Мендоса. — Не так ли, сеньор граф?
— Не шути, Мендоса, — сказал сеньор ди Вентимилья, резко останавливаясь. — Не время для этого. Всем замолчать!
Они остановились на углу узкого переулка, по сторонам которого виднелись грязные лачуги, и прислушались.
В ночной тишине, нарушаемой только лаем собак, отчетливо слышались невдалеке тяжелые шаги ночного дозора.
— Говорил я вам, что за нами будут охотиться, — сказал граф. — Ну, Мендоса, скорей веди нас в известную тебе таверну. Я не имею никакого желания быть арестованным. Далеко она?
— Ближе, чем вы думаете, сеньор граф.
— Шпаги наголо, пистолеты оставьте в покое.
Четверо корсаров бегом проскочили переулок и углубились в лабиринт узких и грязных, а прежде всего — темных, улочек.
Мендоса шел во главе и, казалось, нисколько не смущался их видом.
Минут через двадцать он остановился перед скромным снаружи домом, к которому слева и справа подходили сады. Над входной дверью была подвешена деревянная столешница, которая, должно быть, служила вывеской.
— Вот и посада[69] прекрасной кастильянки Панчиты, — сказал он. — Называется она некрасиво, но вино в тот раз здесь было отличным.
— Как же она называется? — спросил гасконец.
— «Посада дель муэрто»[70].
— Гром и молнии!.. Будем надеяться, что не найдем его внутри!
— Пусть откроют, — сказал граф. — Мне кажется, я все еще слышу за нами шаги дозора.
Баск забарабанил в дверь эфесом шпаги.
Через некоторое время чуть-чуть приоткрылось окно, и отозвался живой женский голос:
— «Посада» ночью закрыта; ступайте куда-нибудь еще.
— Я привел к вам графа, Панчита; он щедро заплатит за гостеприимство.
— Кто вы такой, что знаете мое имя?
— Старый бывалец. Открывайте быстрее, а то мы выломаем дверь. За нами гонятся бандиты, они хотят ограбить нас.
— Подождите минутку.
— Если она еще немного повозится, то стража будет стучать нам в спины, — сказал гасконец. — Сеньор граф, хотите, чтобы мы с фламандцем задержали их? Если они увидят, что мы входим в таверну, завтра нас придут вытаскивать полсотни человек.
Сеньор ди Вентимилья на мгновенье задумался.
— А вы уверены в своих шпагах? — спросил он.
— Отвечаю за свою и даже за шпагу дона Эрколе.
— Если вы не сможете обратить в бегство ночной дозор, отходите, и мы придем к вам на помощь.
— Пошли, дон Эрколе, — сказал гасконец. — Остановим этих любопытных, которые не хотят оставить в покое почтенных граждан вроде нас.
Пока Мендоса требовал, чтобы поскорее открыли дверь, двое забияк побежали к углу улицы.
Оттуда слышались поспешные шаги и даже стук шпаг. Можно было бы предположить, что это возвращаются по домам какие-то загулявшие полуночники, но была и другая вероятность: это действительно идет ночной дозор, пытавшийся обезопасить четверых корсаров еще до того, как они расстались с молом, а потом преследовавший их по городским улочкам.
— Если это в самом деле стража, постараемся поводить их за нос, пока не удостоверимся, что граф и Мендоса находятся в надежном месте; тогда мы их атакуем и заставим убраться.
Они повернули за угол улицы и заметили трех человек, приближавшихся шагом, с обнаженными шпагами в руках.
Авантюристам не требовалось много времени, чтобы узнать солдат капитаната, в задачу которых входило наблюдение за порядком в порту.
— Хорошенькое дельце, — сказал гасконец. — Вы берете на себя того, что справа, я возьму тех, что слева и в центре. Только не надо торопиться, дон Эрколе. Дверь посады еще не открыли. Видно, хозяйка занята туалетом, чтобы достойно принять графа.
— Вот они! — раздался в этот момент крик одного из стражников.
Дон Баррехо отскочил назад, устроился под окнами какого-то дома и запел вполголоса любовную серенаду.
— Что вы делаете? — удивился дон Эрколе.
— Позвольте мне поступать по-своему, — ответил, смеясь, гасконец.
Трое стражников капитаната срезали угол и неожиданно, с поднятыми шпагами, бросились к авантюристам, крича во все горло:
— Стойте, или мы убьем вас!
Гасконец спокойно обернулся в ним, тем временем как дон Эрколе прижался спиной к стене, чтобы на него не напали сзади.
— Буэна ноче, кабальерос[71], — произнес слащавым голосом гасконец.
— Что вы здесь делаете? — спросил один из трех стражников.
— Пою серенаду своей красотке, — ответил гасконец. — Знаете, это роскошная кастильянка; глаза ее сверкают, как звезды, а… ротик вскружит голову даже сеньору председателю Королевского суда.
— Кто такая?
— Тихо, тихо, тихо, господа стражники. Нельзя быть слишком любопытными, когда в дело замешана женщина, особенно такая прекрасная, как моя. О, если бы вы видели, как волосы обрамляют ее чудесную головку!.. Если бы великий Веласкес, наш славный живописец, был еще жив, он бы без памяти влюбился и, вне всяких сомнений, создал бы чудесную картину. А что за кожа у моей звезды… Кубинские креолки могут сгореть со стыда… Это первые лучи утренней зари!.. А ее ручки? А ее зубки?.. Чисто рисовые зернышки, клянусь вам проржавевшей шпагой моего покойного отца.
Фламандец прилагал отчаянные усилия, чтобы не расхохотаться, а трое стражников остолбенело глазели на гасконца, не прекращавшего воспевать волшебные красоты своей возлюбленной.
— Но… — попытался вставить слово самый старший из стражников, начинавший уже терять терпение.
— Никаких «но»!.. Или вы осмелитесь поставить под сомнение красоты моей сеньориты? Не вздумайте, потому что я из настоящих кабальеро: когда речь заходит о защите дамы сердца, я не испытываю страха даже перед двумя полусотнями.
— Не собираюсь возражать вам, хотя лично мне кажется невозможным, чтобы подобная красотка жила в такой халупе.
— Остановитесь!.. Не оскорбляйте дворец моей возлюбленной! — угрожающе прошипел гасконец.
— Да это помешанный! — воскликнул другой стражник.
Дон Баррехо бросил быстрый взгляд в глубину улицы и, не увидев больше перед дверями посады ни графа, ни Мендосу, отпрыгнул на два шага, дико закричав:
— Это я-то помешанный!.. Сейчас ты мне ответишь, негодяй!
Он выхватил шпагу из ножен и бросился на троих стражников, фламандец последовал за ним.
Подвергнувшиеся нападению стражники отступали до угла улицы, потом выставили, в свою очередь, шпаги и закричали:
— Сдавайтесь!..
— Ах, вот как, сдаваться! — возмутился дон Баррехо. — Вам тощего, дон Эрколе!.. Я научу этих людишек уважать даму моего сердца.
И этот гасконский дьявол не шутил. Он наносил удары с невероятным бешенством; его достойно поддерживал фламандец, который говорил мало, зато действовал с полной выкладкой.
