Александр Звягинцев - На веки вечные
Может быть, именно письмо жены стало последней каплей, приведшей Паулюса к решению, от которого он так долго уклонялся. 3 августа 1944 года он заявил лагерному начальству, что серьезно настроен пересмотреть свое отношение к публичному выступлению против гитлеризма, но «ищет удобную форму, которая не была бы истолкована в Германии как удар в спину германской армии». Уже 8 августа 1944 года Паулюс выступил по радио, вещающему на Германию, с призывом к немецкому народу отречься от фюрера и спасти страну. Для чего необходимо немедленно прекратить проигранную войну… Тогда семье Паулюса нацистские власти предложили публично осудить его как предателя, отречься от него, а заодно сменить фамилию. Когда семья отказалась выполнить эти требования, жена фельдмаршала Елена-Констанция была отправлена в Дахау, а сына, капитана вермахта Эрнста-Александра Паулюса, заточили в крепость Кюстрин. Они дожили до конца войны, и теперь Паулюсу можно было даже обещать встречу с ними…
В кабинет ввели Паулюса. Он был в добротном гражданском костюме, сух, подтянут, но сильно напряжен. Филин подумал, что после Сталинграда фельдмаршал ничуть не постарел. Скорее даже поправился, видимо, и вина, и кофе ему теперь хватает. Но форму, надо отдать должное, держит.
– Присаживайтесь, господин фельдмаршал, – кивнул на стул Гресь и повернулся к Реброву:
– Давай, майор, переводи.
Ребров отошел от окна, встал чуть сбоку от Филина и принялся за работу.
– Хочу представить вам наших сотрудников, которые только что прибыли из Нюрнберга, – сказал Гресь, усаживаясь на диван. – Думаю, вам будет полезно узнать от них самую свежую информацию.
Паулюс коротко кивнул головой и глухо спросил:
– И как сегодня выглядит Нюрнберг? Я его хорошо помню… Прекрасный старинный город. Очень много цветов.
– Нюрнберг выглядит как город, который подвергся массированным бомбардировкам авиации союзников, – холодновато произнес Филин. – Правда, есть районы, которые практически не пострадали. В основном окраины.
– А какая там сейчас погода?
– Уже несколько дней идет дождь, мокро, висит туман. Мы с трудом вылетели.
– Понятно.
– Что же касается самого процесса, то… И Геринг, и другие подсудимые твердят одно и то же. Что все они были против войны с СССР и не принимали участия в ее подготовке. Все затеял лично Гитлер. Ну, и Гиммлер с Геббельсом, куда ж без них – они же покойники. Что же касается ваших коллег военных…
Паулюс заметно напрягся.
– Они заявляют, что Германия всегда опасалась нападения соседних стран и потому готовилась к войне… Генерал Манштейн, который будет выступать как свидетель, заявил, что военная доктрина Германии строилась на том, что соседи имели притязания на германские территории. Когда подсудимым говорят о нападении на Польшу, они заявляют, что Польша сама начала войну, и потому Германия вынуждена была наступать, но только с целью обороны. Нападение на Норвегию? Германский флот на севере Европы стремился лишь предотвратить захват Норвегии войсками Англии…
Филин сделал паузу, ожидая реакции Паулюса, но тот молчал.
– Вторжение в Бельгию и Голландию? – продолжил Филин. – У ваших коллег и тут есть ответ. Хорошо известно, что Англия и Франция давно имели план использования территорий этих стран в качестве плацдарма для нападения на Германию. Если бы Германия не захватила их, они были бы захвачены противником… Ну и так далее. По всем позициям. Советский Союз был готов вот-вот напасть на Германию. И потому Германия лишь упредила удар противника.
Паулюс по-прежнему тяжело молчал. Ребров даже осведомился, все ли он понимает. Паулюс только кивнул.
– Хочу обратить ваше внимание на один очень важный момент, – остановился в шаге от него Филин. – Подсудимые все время оперируют понятиями «Германия», «германский народ», «германская армия»… То есть получается, что это не нацисты, захватившие власть в Германии, грезили о мировом господстве и хотели поставить на колени весь мир. Нет, получается, что такова воля и желание всех немцев, что такова природная суть Германии как государства. Вы понимаете, каковы будут последствия, если возобладает такой подход? – с нажимом спросил Филин.
Молчание Паулюса стало его раздражать. В конце-концов, он в плену и должен отдавать себе отчет, что это значит. Однако Филин быстро подавил в себе растущее недовольство. Игра шла слишком серьезная, чтобы можно было позволить себе дать волю настроениям.
– Я вам объясню, что все это значит. Среди стран-победительниц борются две точки зрения. Первая. Разделить гитлеризм и немцев, отделить их друг от друга. Вторая. Доказать всему миру, что Германия – это извечно агрессивное государство, угрожающее всему миру, и потому нужно сделать все, чтобы лишить ее возможности быть таковой впредь. Для этого расчленить на части, уничтожить ее промышленность, превратить в аграрную страну…
Паулюс непроизвольно сжал кулаки.
– Германия всегда представляет угрозу для других – вот их кредо. И подсудимые в Нюрнберге делают все, чтобы доказать справедливость такого отношения. Любой ценой спасая себя, они готовы пожертвовать всей Германией. Трибунал в Нюрнберге намерен судить нацистских преступников, совершавших чудовищные злодеяния, овладев Германией, навязав ей свою волю, подчинив немецкий народ. Но они, спасая свою жизнь, доказывают, что они и Германия – одно и тоже.
– Я вас понял, – с трудом выговорил Паулюс. – Но коллизия, моя личная коллизия, не так проста.
– А на мой взгляд, достаточно проста. Либо нацисты будут осуждены как преступная организация… Либо они подведут под приговор всю Германию. И у вас есть возможность помешать этому. Если долг перед Германией и немецким народом для вас не просто красивые слова.
– И, тем не менее, я должен подумать, – сжал губы Паулюс.
– Думайте. Но не забывайте, что времени у вас уже немного.
В машине, катящей в Москву, Гресь спросил:
– Ну, как впечатления?
– Он колеблющийся человек, – вздохнул Филин. – Совсем не политик. Пример образцового служаки, всегда действующего в рамках своей компетенции и полномочий. А мы предлагаем ему выйти за эти рамки…
– Может, надавить на него посильнее? Кстати, поставить в известность, что мы можем судить и его самого. Материалы на него у нас собраны…
– Запугать? Сломать?
– А что такого? – фыркнул Гресь. – Он что, из особого теста сделан?
– Ну, во-первых, насколько я знаю, есть планы предложить ему высокий пост в послевоенной Германии. Чуть ли не министра обороны… Американцам это, кстати, совсем не понравится. У них свои министры готовы.
– Ну, планы… Планов у нас всегда громадье. Важно, чтобы они были выполнимы.
– А во-вторых, если его взять на испуг, где гарантии, что он будет вести себя нужным образом на суде? – не сдавался Филин. – Выдержит ли он встречу со своими бывшими сослуживцами? Сможет ли там выступить против них? Выдержит ли он допрос с пристрастием, который ему устроят защитники? Ведь они постараются просто размазать его по трибуне. Объявят его предателем и трусом. Человеком, который изменил присяге, капитулировал, погубил солдат, которых ему доверила родина… Если он поплывет там, в Нюрнберге, впадет в истерику или раскаяние, дело будет непоправимо испорчено. Лучше уж тогда вообще его туда не везти.
– Думаешь, не выйдет уговорить его выступить в Нюрнберге?
– Да нет, почему… Надо только внушить ему, что от него очень многое зависит, пусть проникнется сознанием своей миссии.
Ребров, сидевший на переднем сиденье, кашлянул. Генералы посмотрели на него.
– Ольга Константиновна Чехова считает, что он пойдет на многое ради встречи с женой, – бесстрастно доложил Ребров. – Можно пообещать ему, что ее доставят в Нюрнберг. А потом разрешат приезжать к нему и в Советский Союз…
– Хорошо, мы учтем этот момент, – подумав, произнес Гресь. И заключил: – С Паулюсом будем работать дальше. И в направлении жены тоже. Но если он согласится, а мы решим, что он готов, возникнет другой вопрос – как доставить его в Нюрнберг в целости и сохранности? Все-таки американская зона оккупации, мы там гарантий дать не можем.
– Да, у американцев возникнут разные вопросы, если обратиться к ним напрямую, – согласился Филин. – И кто его знает, что им придет в голову? И кого они о прибытии Паулюса поставят в известность? Интересно, они про нашу с ним затею уже знают?
– Что ты имеешь в виду? – недоуменно спросил Гресь.
– Утечку информации, – вздохнул Филин. – Как там агент Шпиц поживает? Не прорезался больше?
Гресь аж зубами скрипнул.
– Работает, сволочь!
– Если он каким-то образом пронюхает о наших планах и сообщит им про Паулюса, можем его просто не довезти…
– Вот и думай, как его в Нюрнберг доставить так, чтобы не прихлопнули, – отрезал Гресь. – Вам там виднее.
Самолет в Нюрнберг улетал рано утром, и Филин, которому, как всегда, не хотелось ехать в свою пустую квартиру, где им овладевала тяжелая и неодолимая тоска, решил ночевать на работе, в небольшой комнате отдыха рядом с кабинетом. Он уже собирался прилечь, когда в кабинет заглянул хмурый Ребров и, помявшись, сказал, что просит разрешить ему не возвращаться в Нюрнберг. Что готов к работе в любом другом месте, кроме Нюрнберга. Готов, если надо подать рапорт.
