Антон Дубинин - Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 2
Эн Понс облизнул языком изгрызенные от волнений губы. Ничего не ответил, сплюнул под ноги. Я смотрел на своих друзей, и они казались мне совсем юными, почти детьми, негодными, чтобы сражаться. У эн Понса на груди кольчуги крепилась блестящая пластина, и я случайно увидел свое лицо. Злое и смятенное. Но все еще было хорошо, так хорошо, Господи… Я еще не знал, насколько все мы тогда были счастливы.
* * *Я расскажу, как это случилось, хотя до сих пор ни разу не рассказывал. Просто не мог. И не уверен, что сейчас смогу. Но попробую.
Как таковой битвы мы и не увидели, для нас она даже не успела начаться. В авангарде шли рыцари Фуа и Арагона, а мы, тулузцы, составляли резерв. Это означало, что пока дон Пейре и его люди дрались с рыцарями Монфора у одних ворот, восточных, а наша пехота штурмовала западные, торговые, мы, конники — рыцари, оруженосцы и богатые горожане — попросту толклись неподалеку, на возвышении за нашим лагерем, и наблюдали, не полезет ли кто на наших пехотинцев. Или не прискачет ли гонец от дона Пейре, требуя поддержки арьергарда.
Широкий Перрамонский холм, на плоской вершине которого висело под серой моросью мокрое тулузское знамя, был красен от тулузских гербов — там ожидали своего часа наш добрый граф с сыном… С сыном!
Да, с настоящим Рамонетом, которого отец впервые взял с собою на битву. Он все это время находился здесь, среди нас — а я и не знал! На год младше меня — значит, ему шестнадцать лет, мучительно думал я, выворачивая шею, чтобы разглядеть наших алых вождей. Конников граф Раймон привел с собою не так уж много, не более пятиста; мы толклись у самого подножия холма, и снизу было можно различить небольшие красные фигурки. Как тут разберешь, где сам граф Раймон, где Рамонет — одетый, по словам Сикарта, в очень хороший рыцарский доспех — а где их личная охрана, в таких же ярких коттах?
Рамонет, он хоть какой, спросил я как можно небрежней у того из ребят, кто оказался поблизости.
Он? Да обычный, пожав плечами, отозвался Сальвайр. Хороший. Красивый, красивей даже, чем наш граф… Тонковат, правда, для своих лет, не силач. И нос иногда задирает… верней, задирал раньше, когда я с ним на больших праздниках встречался. Давно я с ним не разговаривал лицом к лицу, теперь, должно быть, он посмиренней стал — в заложниках у Монфора походишь, еще не такому научишься!
Вы про кого это, встрял Аймерик, которому всегда и до всего было дело. Про Рамонета? Я с ним, правда, сам не встречался, но слышал, как люди говорят: он парень не крепкий, его даже Айма на лопатки положит. Надо бы ему поберечься, наследничку нашему. Монфор — это вам не Айма.
Все тревожно покивали, соглашаясь, что Монфор — не Айма. Поговорили потом о девушках — кто из знакомых хорош собой, кто же — так себе. Для подобных разговоров все подозрительно легко достигали согласия! На самом деле мы разговаривали, только чтобы не волноваться. В груди волнами поднималась тревога, желание знать, видеть, что же там происходит, на поле у южных врат, отделенных от нас полукругом красной городской стены. Оттуда уже несколько часов кряду доносился грохот, будто множество топоров рубили целый лес; нечленораздельные вопли, рев и взвизги рожков. Впереди-то — все понятно, и смотреть не на что: темная туча пехоты, вмиг вытоптав увядший клевер полей и заполонив деревянное предместье, бьет из камнеметов по стенам, толкает тяжкие осадные башни и валит в ров фашинник, чтобы заняться подкопами. Если дело пойдет споро, то наши тулузцы уже будут в городе, когда с Монфоровыми рыцарями разберется арагонская конница! Конечно, всякому понятно, что Монфору выгодней всего атаковать прямым броском, разделить наши отряды, и все время маневрировать, чтобы сохранить иллюзию хотя бы равенства сил. Дон Пейре тоже не мальчишка, тоже маневрировать умеет. Но все-таки, как страшно ничего не делать под этот ужасающий гром, который, кажется, будто приближается! Мне приходилось быть на войне и среди пехотинцев, и среди рыцарской рубильни-колольни, но ни разу еще не случалось просто ждать и всматриваться без надежды что-либо разглядеть. Конь подо мной нервно переступал ногами. Первое время было правда довольно волнительно. Потом Сикарт, нервно озираясь, извлек из-под полы фляжку, мы благодарно приложились по разу — вроде полегчало. Мне вспомнилось пьяное, перекошенное лицо Бодуэна — всплыло ниоткуда; и я, отворачиваясь от товарищей (стыдно стало своей тоски), помолился, чтобы, если возможно, благий Иисусе, этот рыцарь остался сегодня жив.
За Аймерика-то я не молился. Аймерик-то умереть не мог. А вот Бодуэна я так легко представлял себе мертвым, что внутри все переворачивалось.
Все кончилось слишком быстро, едва успев начаться. По-хорошему, до настоящей битвы дело и не дошло — схватка двух авангардов, и тут…
Не знаю, сколько мы стояли так без дела, когда появились арагонские гонцы. Я сам их не видел — был с другой стороны. Но когда все внезапно двинулось — да вовсе не в сторону битвы, и я двинулся вместе со всеми, еще не понимая, что происходит — появился наконец и возле нас кто-то хрипящий, вращающий заляпанным кровью шестопером, и этот кто-то рванулся сквозь наши ряды, не глядя перед собой. Конь его хрипел, мотая безумной головой и разбрызгивая пену с желтых зубов.
— Что? Что такое? — выговаривал бледный как смерть Аймерик, все еще держа шлем в руках — не успел надеть после выпивки, хотя эн Понс и настрого велел всем не расслабляться, быть наготове. Он вертел головой, пытаясь понять, куда мы все движемся. Не мы одни ничего не соображали! По всем отрядам ходил волнами ропот; появился на пределе зрения, за многими спинами, еще один гонец, и проорал что-то очень громкое, после чего хлестнул коня и умчался невесть куда.
К нам пробился эн Понс, что-то невнятно крича из-под закрытого шлема. Черная толща пехоты все еще ударялась живою массой о Мюретские стены.
— Что происходит? Куда мы?.. На них?..
Наконец эн Понс понял, что ничего не сможет нам так объяснить, и содрал шлем трясущимися, неловкими руками, едва не уронив его и запутавшись в поводьях, обратив к нам потное, совершенно безумное лицо.
— Отступаем, — выплюнул он, уставясь белыми глазами нам за спины. В глазах его стояло что-то непередаваемо страшное — то ли ужас, то ли отчаянье. То ли тупой отказ от происходящего. — Король Пейре убит, люди Фуа разбиты, мы бежим!
— Что? Как? — глупо спрашивал Аймерик, все вертя своей красивой головой, но повсюду видел то же самое — полураскрытые рты, смятенные лица. Медленное движение вперед и вниз стало стремительным, оно превращалось в настоящее бегство. Сзади заголосили как-то особенно, из чего делалось ясно — мы не просто отступаем, мы драпаем, мы несемся прочь во все лопатки, потому что нас догоняют. А справа и позади непонимающий гул многих глоток перерастал в вопли смерти — это первые крестоносные отряды врезались в тулузскую пехоту, как широкими взмахами косари всаживают сталь в хрустящую, раздающуюся сплошную плоть ячменного поля… Да, я узнал этот короткий ритм, два слога «Мон-фор», нас действительно убивают, сохрани Господи и помилуй, невозможное случилось, всему конец.
Все крутилось и мешалось; откуда-то появились рыцари со знаками Фуа; я потерял Аймерика и прочих; кажется, я отделился от своих и оказался где-то в хвосте всеобщего бегства, потому что вокруг были какие-то арагонцы и каталонцы, и вдруг ниоткуда вынырнул человек с красным крестом слева на груди, он коротко хакнул и ударом сверху вниз врубился в доспех человека, ехавшего справа от меня, кто-то страшно заорал, я пригнулся к луке седла, в глазах моих все прыгало от ужаса — трава, мелькающие ноги коней, страшно приблизившаяся земля, кровь откуда-то сверху… Какое там защищаться, какое там соображать, что происходит, бежать, бежать, бежать!! Конь мой тяжело дышал, задыхался, как человек. Меня снова закружило, куда-то понесло бурлящим, сразу в несколько сторон стремившимся потоком, а когда я смог выпрямиться, рядом со мной снова был Аймерик, все еще без шлема, вокруг что-то происходило, а я видел только его лицо, очень белое, криво улыбающееся, наплывавшее на меня спереди.
— Эй! — заорал я, поддавая ногой в бок его сумасшедшему коню, который тупо топтался на месте, не давая никому проехать, и как-то дико пританцовывая, как молодой жеребчик, почуявший кобылу. Конь засмеялся по-лошадиному и откинул вбок голову, и я увидел, что из шеи его хлещет кровь; ноги коня начали заплетаться, я вытянул обе руки, крича на Аймерика и не слыша собственного голоса.
— Ноги! Из стремян! Живо! Падаешь!
Тот начал валиться вперед, медленно-медленно задирая ноги, да так нелепо, будто не стремена стряхивал, а кривлялся, как жонглер. Мне повезло — кони наши в какой-то миг оказались впритирку друг к другу боками, и Аймерик, хрустнув, как деревянный, перевалился животом на мое седло, мне на колени, вцепляясь неловкими, беспалыми из-за кольчужных рукавиц руками. Не знаю, как нам обоим удалось усидеть — я так вцепился в своего скакуна коленями, что у меня затрещали суставы. Конь Аймерика еще покрутился немного — и упал, он так бил ногами, что из-за него едва не свалился еще один всадник (его лошадь получила пинок от помирающего животного), однако тот усидел, страшно ругаясь, и я по голосу узнал эн Гайярда, что был с нами во время осады… Эн Гайярд вонзил коню в бока шпоры так, что по шкуре того заструилась кровь, и исчез в толчее. Крича от напряжения, я все-таки проволок Аймерика достаточно высоко, стараясь помочь ему, удержать его на своем седле.
