Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
— Живут ныне шведы трудно, и страна их в великом разоре. В солдаты пишут беззубых старцев и малолеток,— ответствовал за всех князь Яков.— Но швед, судари мои, горд, а наипаче горд их король! Так что скорого мира не ждите!
— Ничего, дай срок, выстроим флот! Побьем и на море шведов!
Наум Сенявин, отвечая князю Якову, смотрел гордо, дерзко — тоже был новик, из новой, петровской породы. Таких людей князь Яков до своего пленения под Нарвой не видел. И тост Сенявин поднял смелый: «За открытую воду, за скорый выход на Балтику!»
На другой день Никита прошелся по городу: здесь и впрямь все было стройкой. Тысячи мужиков забивали сваи на топких берегах, мостили булыжником мостовую Невской першпективы, неутомимо стучали топорами на корабельных верфях. И ежели определить одним словом, что приводило в движение новый город, то слово то было одно — труд. Невская столица не молилась, как старозаветная Москва, не танцевала, как легкомысленная Варшава,— денно и нощно трудилась на стройке, и эта стройка под боком у шведа (армия Любекера все еще стояла в Выборге) больше всяких деклараций убеждала, что селятся здесь на века и строит сей град не только единая воля Петра, а весь русский народ строит. Средь ярославцев и костромичей, рязанцев и вологодцев встретил Никита и новгородскую артель и признал в ней даже артельного старшину. То был еще дедушкин знакомец Тихон Умелец (прозвище дали ему за особо искусную резьбу по дереву), с которым дедушка плотничал когда-то в балтийских городах. Ныне артель новгородцев рубила церковь деревянную, да столь споро, что загляделся Никита на ловкую работу земляков. Здесь и подошел к Никите Тихон. Долго разглядывал молодого статного офицера в новеньком, с иголочки кафтане английского сукна, потом спросил нерешительно:
— А ты, родимый, случаем, не наш ли, новгородский, будешь? Не внучек ли покойного Изота Корнева?
— Он самый, дедушка! — весело ответил Никита старому плотнику, а весело ему было потому, что вот и он встретил своего земляка. И долго еще в тот вечер расспрашивал Никита и о тетке Глафире, и о муже ее Евдокиме с домочадцами, и о новостях новгородских (выходило, что в городе все лето укрепляли валы и стены — готовились крепко встретить нежданного шведского гостя) , и об отце Амвросии (а что ему сделается — гладкий, как боров!).
Только в самом конце Никита осторожно спросил о том, о чем хотел спросить сразу: а как там Оленка? — и, глядя на недоумевающего Тихона, разъяснил: «Ну девка, что у попа-то служила?! Видная такая девка!» Никите показалось, что Тихон бросил на него какой-то странный взгляд. Но, должно, и впрямь показалось, потому как Тихон ответил с совершенным равнодушием:
— Не знаю, батюшка мой, не ведаю. Да и стар я за девками-то следить.— Потом добавил вроде бы и некстати: — А ты заезжай, родимый, в Новгород! Там все и спроведаешь, да и родные края повидаешь. Чай, соскучился по ним на шведской каторге?
Через неделю Никита скакал уже обок кареты князя Якова Долгорукого, поспешавшего в Москву. Дорога из Петербурга в Москву шла через Новгород, и Никита с волнением ждал, когда же блеснет на горизонте купол новгородской Софии.
У короля нет плана
На первый взгляд после победы под Добрым ничто не изменилось. Русские и после своего невиданного доселе успеха продолжали отступать, а Карл XII нахально объявил проигранную баталию чуть ли не шведской викторией. Однако, как опытный полководец, проводящий уже восьмую кампанию, Карл понимал, что под Добрым не только не состоялось никакой шведской виктории, но, напротив, целая шведская часть была разгромлена на глазах всей армии.
Русский солдат под Добрым показал, что он не уступает шведу, а превосходно проведенная ночная неожиданная атака Голицына заставила даже упрямого Рёншильда признать, что у русских появились толковые генералы.
Все это король осознал не хуже Рёншильда, но он стремился поддерживать в своих офицерах и солдатах чувство постоянного превосходства над русскими и потому всячески подчеркивал свое презрение к противнику, хотя в глубине души уже после Доброго понимал, что все его расчеты на то, что русские побегут перед ним, как они бежали под первой Нарвой, провалились, а следовательно, рушилась и его надежда спокойно дойти до Москвы, как зайцев гоня перед собой русские полки.
И если еще в Минске он самоуверенно говорил Гилленкроку: «Мы теперь на прямой дороге к Москве и безусловно дойдем до нее!»— то теперь с каждой стычкой, а они становились все чаще и ожесточенней, с каждым новым докладом Гилленкрока, что хлеба в обозе все меньше и армию скоро станет нечем кормить, король начинал сознавать, что затеянное им предприятие является не только трудным, но, пожалуй, несбыточным, и все же, как азартный игрок, не собирался признать свой проигрыш, пока не будет брошена на кон последняя кость.
Отсюда и то сложное раздвоение королевской натуры; на людях он продолжал твердить о скорой победе, а укрывшись в своей палатке, мрачно размышлял о поражении. Он стал еще более замкнут, молчалив, неохотно посвящал даже самых близких генералов и советников в свои расчеты и планы. Король знал, что солдаты верят в него и пойдут с ним до конца. Но он узнал также, что есть предел человеческим возможностям. Аскет по натуре, Карл XII умел преодолевать многие лишения и трудности и был убежден, что смысл жизни в преодолении бесконечных препятствий на пути к конечной цели. Именно так протестантские капелланы воспитывали и шведских солдат (недаром церковная служба в армии справлялась дважды в день в любую погоду). Но когда на биваке король взял у одного солдата кусок хлеба и попробовал хлеб с лебедой, он чуть было не подавился. Правда, Карл не показал и вида, доел хлеб и весело заметил окружающим солдатам, зная, что солдатская почта разнесет его слова по всей армии: «Что ж, этот хлеб и впрямь не сдобная булка, но есть-то его можно!» По докладам армейских врачей он знал, что в иных частях третья часть солдат вновь, как и в июне, мучается кровавым поносом. Король обругал Гилленкрока, но тот только развел руками: «Хорошо еще, ваше величество, что в армии есть хотя бы такой хлеб!»
И Карл, и его начальник штаба очень рассчитывали, что русские перестанут вести скифскую войну и разорять все, отступая в пределы России. Но вот перешли пограничный- рубеж и увидели первую сожженную уже не белорусскую, а русскую деревню Стариши, причем драбанты короля, ворвавшись в деревню, поймали двух поджигателей. К удивлению короля и его штаба, то были не солдаты, а мужики из той самой деревни Стариши, которые, отправив своих баб и ребятишек в лес, подожгли собственные избы, дабы не достались неприятелю. Когда же после ожесточенного авангардного боя у Раевки шведы вошли в небольшое местечко Татарск, что на Смоленской дороге, то с крутого холма король и его свита увидели, по словам очевидца, что «вся местность кругом стояла в огне; горизонт окаймлялся горящими селами, воздух был так полон дымом, что едва можно было видеть солнце; опустошение распространилось уже до Смоленска». А за небольшой речкой Городней виднелись русские драгуны, готовые дать новый отпор шведскому авангарду.
Более сомнений у Карла XII после этой рекогносцировки не было: царь приказал жечь в собственной стране! Тем же вечером Гилленкрок вновь доложил королю, что в иных полках уже три дня солдаты вообще не видели хлеба и питаются сырым зерном, перемолотым ручными мельницами.
— Это еще ничего! — встретил мрачное сообщение король.— У меня есть для вас гораздо худшая новость! У моих драбантов совсем нет фуража для коней!
По своему обыкновению, король больше думал о лошадях, чем о людях, поскольку без лошадей дальнейший поход был невозможен, и это обстоятельство не могла преодолеть даже его железная королевская воля. Впервые за многие годы, проведенные с Карлом после того, как они восемь лет назад покинули Швецию, Гилленкрок увидел своего короля беспомощным и растерянным. И уже не как король и великий полководец, а как обычный смертный, Карл поднял на своего начальника штаба голубые тоскливые глаза и потерянно спросил:
— Куда мы пойдем дальше, Гилленкрок?
Многое пронеслось, должно быть, за ту минуту, пока он обдумывал свой ответ, в голове Гилленкрока. Ведь сколько раз железный король отвергал до того его мудрые советы. И тогда в Саксонии, когда он предлагал Карлу XII заключить скорый мир с Россией, и недавно в Польше, когда он и Пипер предлагали перейти в Прибалтику, поближе к морю, к коммуникациям со Швецией... Все эти предложения были отвергнуты королем во имя сумасбродного плана похода на Москву, плана, по которому даже ему, Гилленкроку, король не дал подробного разъяснения. И теперь он требует совета, куда идти.
Гилленкрок пожал плечами и ответил холодно:
— Я не могу дать вам совета, сир, пока не буду знать подробностей вашего общего плана.
