Людвига Кастеллацо - Тито Вецио
— Что тебе надо, милая? — спросил претор, удивленный этим неожиданным появлением.
Женщина не ответила и подошла к Аполлонию. Последний уже опомнился и сказал Лукуллу:
— Это старая служанка дома, мне необходимо сделать ей некоторые распоряжения, иди, если позволишь, через несколько минут я тебя догоню, или подожди меня у портика. Пройдя этот коридор от статуи льва до сада, ты легко найдешь вход в базилику, а через нее и в портик.
— Поступай, как знаешь, только советую тебе поторопиться, — отвечал Лукулл, выходя со своей свитой из коридора. Аполлоний остался один с Кармионой — волшебницей Эсквилина.
— Матушка, это очень неосторожно с твоей стороны. Почему ты меня не дождалась там, мы договорились? Разве ты не понимаешь, что твое присутствие в этом доме может вызвать подозрение? Что, если претор или кто-нибудь из его приближенных узнает тебя? Тогда мы погибли!.. Чего же ты хочешь?
— Сын мой Аполлоний, со мной происходит что-то ужасное, доселе небывалое. Ты меня спрашиваешь, почему я пришла сюда, а не ждала тебя в пещере, где колдунья Кармиона предсказывает будущее и готовит проклятые напитки! О, на это есть весьма важные причины, — продолжала бывшая любовница покойного Марка Вецио дрожащим от волнения голосом. — С той минуты, когда я передала в твои руки страшную отраву, я уже не могла оставаться в своем подземелье. Мне казалось, что под моими ногами разверзлась бездонная бездна и каждую секунду может поглотить меня. Все отравленные нами жертвы с искаженными чертами ужасных лиц надвигаются на меня, хотят задушить своими костлявыми скрюченными руками. И тогда я бежала из ненавистной пещеры. Какая-то неведомая, сверхъестественная сила влекла меня сюда, в этот дом, где покоится убитый нами человек.
— Молчи, несчастная! Если кто-нибудь услышит твои безумные слова, мы оба погибнем окончательно, безвозвратно. Уходи, скорее уходи отсюда. Помни, здесь в проходах легко притаиться и подслушать наш разговор. Дай мне окончить начатое дело.
— Аполлоний, ты не похож ни на кого из людей. Как можно находиться под одной крышей с жертвой своего преступления? Неужели ты не боишься, не трепещешь?
— Я боюсь только твоих сумасшедших речей, этого неуместного бреда, по милости которого призраки твоего воображения кажутся тебе существующими в действительности. Приободрись и вспомни сколько ты выстрадала. Припомни ту страшную ночь, когда по приказанию этой матроны на лбу твоего сына оказалось клеймо рабства, когда по распоряжению того, кто сейчас лежит здесь в гробу, мы: были проданы чужим людям. Весь этот ужас нашей несчастной жизни пробудил в тебе чувство мести, и ты передала это чувство своему родному сыну: Теперь пришло наше время. Старик, опозоривший тебя, лежит в гробу, а сын матроны, осудившей меня на вечное рабство, лишен наследства, публично назван сыном прелюбодейки. Завещание это уже передано претору, и завтра я буду римским гражданином, полноправным хозяином этого богатого дома, а не рабом. Проклятая колдунья Эсквилина уйдет в небытие, а вместо нее появится благородная и всеми уважаемая мать наследника дома Вецио.
— Аполлоний, — прошептала в ужасе Флора, качая головой и обводя окружающие предметы безумным взглядом, — ты ошибаешься, преисподняя еще не насытилась жертвами. Он зовет меня к себе.
— Кто?
— Марк. Ты разве не слышал? Он только что позвал меня «Флора».
Аполлоний сначала даже немного испугался, но, осмотревшись по сторонам и убедившись, что кроме матери и его самого рядом никого нет, отвечал со своим обычным цинизмом:
— Я еще раз повторяю — тебе кажется. Иди, мать, и выпей какого-нибудь лекарства, которое успокоит тебя. Ты пытаешься смутить меня, а мне в эти часы необходимо иметь свежую голову. Все, прощай. Мне бы, конечно, хотелось, подольше побыть с тобой, Пока ты не придешь в себя окончательно, но нельзя, надо поспешить к претору, иначе мое долгое отсутствие может вызвать у него подозрение. Еще раз прошу тебя, поскорее уходи отсюда, потому что оставаться тебе здесь очень опасно для нас обоих, — говорил, уходя, Аполлоний.
Но бывшая рабыня и любовница Марка Вецио Флора не уходила. Не обращая внимания на настойчивые уговоры сына, она села на одну из мраморных ступеней, ведущих во двор, опустила голову на грудь и задумалась. Вся ее неподвижная фигура походила скорее на мраморную статую, чем на живого человека. Она, казалось, изображала богиню скорби и угрызений совести.
Долго оставалась в таком положении страшная отравительница. Кругом царила гробовая тишина, лишь время от времени нарушаемая порывистыми вздохами несчастной. Но вот послышались какие-то странные звуки, похожие на шорох крадущегося животного. И, действительно, по мраморным плитам ползло какое-то жалкое подобие человека. За ним волочилась длинная цепь. Это был старый привратник дома Марка Вецио Марципор. Флора не слышала звона и лязга железной цепи, она была поглощена своими печальными мыслями, совесть, наконец, заговорила в колдунье-отравительнице, окружающий мир для нее словно не существовал, раскаяние, осознание совершенных преступлений терзали ее душу, закостеневшую в злодействах, она страдала так, как страдают грешники в аду. Привратник подполз к ней совсем близко, лицо старика выражало жалость и негодование. Он долго и внимательно разглядывал неподвижно сидящую Флору, которая уставилась в одну точку. Убитая горем, она была глуха ко всему окружающему, словно окаменела.
— Флора! — наконец изумленно вскричал Марципор, забывая об осторожности. — Флора, ты жива и в этом доме, а Аполлоний называет тебя матерью?! Значит, несчастный ребенок, которого матрона приказала заклеймить — Аполлоний? О, я теперь понимаю, почему он всегда так тщательно старался прикрыть свой лоб. Теперь для меня все стало ясно, как светлым денем. Мой любезный Тито погиб, его лишил наследства тот, кто сейчас лежит в гробу. Ты победила, Флора, ваши изощренные козни погубили дом Вецио. Радуйся! Торжествуй! Теперь уже нет возможности предотвратить надвигающуюся страшную беду. А главный виновник несчастья, обманутый, отравленный старик лежит в гробу, мертв и уже не встанет.
Так говорил добрый Марципор, но его слова не вывели из летаргии Флору, она продолжала сидеть неподвижно и непонятно — слышала или не слышала этот голос, словно выходивший из могилы.
— Я Понимаю, ты не могла колебаться между своим ребенком и сыном матроны, жестоко оскорбившей тебя. Но в чем же виноват несчастный юноша, за что ты так жестоко отомстила ему, почему избрала его жертвой своей мести? Горе тебе, несчастная Флора, ты обидела одного из самых прекрасных, добрых и великодушный людей, живущих на белом свете, горе тебе и твоему сыну, — шептал старик, а Флора все сидела неподвижно, лишь глаза ее бездумно блуждали, и черты лица исказились еще больше от внутренних волнений.
— Увы, — говорил привратник, — я не в силах сорвать ваш злодейский план, что я могу сделать? Раб, прикованный вместе с цепной собакой, не в состоянии разрушить эти чудовищные козни. Ты одна могла бы спасти его, Флора, ты, которая его погубила. Пусть же обрушится гнев богов на твою преступную голову, пусть разверзнется преисподняя и поглотит тебя вместе со злодеем, которого ты считаешь своим сыном, и восторжествуют фурии ада, сжимая вас обоих в своих огненных объятиях. Горе тебе, Флора! Горе Аполлонию, — прошептал старик и пополз обратно в свою конуру. Однако при последних словах Марципора Флора вздрогнула, и холодный пот обильно закапал с ее морщинистого лица.
— О, боги, о, богини! Спасите моего бедного, ни в чем не повинного, Тито, — стонал привратник, гремя цепями. — Но что я вижу? Это он, он здесь, мой Тито, пришел поклониться праху того, кто так безжалостно и несправедливо погубил его. О, боги, о, богини, спасите моего Тито! — молился старик.
Вошедший в зал был, действительно, Тито Вецио. Он подошел к покойнику, опустился на колени, припал к его холодной руке и горько заплакал.
— Батюшка, батюшка! — восклицал несчастный юноша. — Ты умер, не сказав мне ласкового слова, не вспомнив обо мне.
Окружающие, видя эту искреннюю и неподдельную скорбь, не могли не сочувствовать рыдавшему юноше, и на глазах многих из них, даже не имевших никакого отношения к дому Вецио, заблестели слезы.
— Это Тито Вецио, — говорили одни, — сын старого всадника. Смотрите, как он убивается, а покойник удалил его от себя неизвестно за что.
— Посмотрите, посмотрите, — шептали женщины, — какой красавец этот Тито, и как он плачет, бедненький. — И они утирали покрывалами слезы.
— Тито Вецио плачет, как малое дитя! Тот самый Тито Вецио, которого мы не раз видели смеющимся в минуты смертельной опасности! — говорил старый израненный ветеран африканских войн.
— Бедняжка, как он страдает, да утешат его боги и богини, — голосили наемные плакальщицы.
