Роуз Тремейн - Музыка и тишина
Он жаждал увидеть Шарлотту. Жаждал вместить в один-единственный час столько нежных слов, сколько не скажешь за всю жизнь. Неважно, будут ли эти слова изысканны и разумны. Неважно, что, пробившись сквозь туман и влагу его лихорадочного жара, они выльются в клубок перепутанных мыслей. Важно лишь то, что они прозвучат, что Шарлотта услышит их и вспомнит о них, когда его не станет.
Он послал в Харвич карету, и одним декабрьским вечером Шарлотта вместе со своей матерью Анной прибыла в Кукэм-Холл.
Когда его «Дорогая Маргаритка» вошла в комнату и, остановившись возле кровати, взяла его за руку, с губ Джорджа Миддлтона сорвался радостный крик. И этот крик, а скорее, излияние восторга при виде невесты исторгло из глаз Шарлотты такие потоки слез, что когда она уткнулась лицом в локоть Миддлтона, то и рукав его ночной рубашки, и укрывавшая его льняная простыня очень быстро стали мягкими и теплыми от влаги.
— Маргаритка… — сказал Миддлтон.
Но продолжить он не смог. Сердце подсказывало Шарлотте, что есть в жизни вещи, которые невозможно перенести. Она знала, что, если Джорджа отнимут у нее, она этого не перенесет.
— Маргаритка, — повторил Миддлтон, чувствуя, что она гладит его по волосам, — будьте храброй, моя дорогая, моя любимая.
— Не могу, — прорыдала она. — Я не помню, что такое храбрость и что с ней делают.
Джордж Миддлтон улыбнулся. Он знал, что одна из причин, поддерживающих в нем желание жить, заключается в незатухающей жажде слышать подобные слова.
— Моя дорогая девочка, только посмотрите, что вы сделали! Я смеюсь. Всего несколько секунд, как вы вошли, а моя боль уже пустилась наутек!
Она осторожно поцеловала его голову, лицо, ухо, а потом и его черные усы. Затем посмотрела на него. Она увидела его боль и поняла: говоря, что она утихает, он лгал. Даже в приглушенном свете лампы его некогда румяное лицо было бледно, а глаза под тяжелыми, набухшими веками светились холодным мрамором, словно он вот-вот ускользнет от нее.
— Джордж, — сказала она, — я вас не оставлю. Я буду сидеть здесь, пока вы не поправитесь, и, даже если я превращусь в часть кресла, мне нет до этого дела.
Но он ни за что не соглашался, чтобы она дежурила у его постели. Он сказал:
— Моя голубка, если вы это сделаете, то мы оба поверим, что смерть прячется в соседней комнате.
После того, как в присущих ему выражениях и со свойственной ему сердечной порывистостью и любовью к проказам Миддлтон сказал ей, что она самое дорогое, самое милое и самое удивительное существо из всех ему известных, он дал ей задание. Он попросил ее утром сходить в его парк и сад, а потом сказать ему, что она там увидела, понравились ли они ей, темно или светло в небе и какие зимние тени лежат на земле. Он добавил, что очень бы хотел думать о ней, лежа в садах Кукэма — «где она скоро станет настоящей хозяйкой и будет отдавать распоряжения, какие цветы следует посеять и сколько рядов горошка посадить», — и что, если она найдет в парке или в саду нечто такое, что ей особенно понравится или позабавит ее, ей следует принести это ему, и он будет вдыхать аромат близкой весны.
Шарлотте не слишком хотелось одной гулять по холоду, в то время как Джордж лежит в своей комнате. Как часто в мечтах бродила она по этому зеленому ландшафту, где небо безбрежно, а горизонт низок и затенен дубовым лесом, но с ней всегда был Джордж. В грезах своих она всегда принадлежала Джорджу; была миссис Джордж Миддлтон и не могла находиться нигде, кроме как рядом с ним.
Однако она согласилась. Она попросит матушку пойти вместе с ней, и они навестят коня Джорджа по имени Солдат, свинарник, псарню и обогнут лес, где разложен зимний корм для его обитателей.
Когда, укутавшись в шерстяные плащи, они выходили из дома, Анна Клэр сказала дочери, что в Норфолке декабрьский холод «просто неумолим», но Шарлотта оставила замечание матери без ответа и лишь отметила про себя, что земля под ее коричневыми сапожками очень тверда, а воздух совершенно неподвижен.
Когда они подошли к выгулу, на котором все еще паслись лошади в шерстяных попонах на спинах, Шарлотта позвала Солдата. Это был крупный конь с высокой шеей, надменным взглядом и такой же черный, как тени под деревьями леса; из-за его силы и оттого, что его челюсти так и не привыкли к узде, кроме Джорджа Миддлтона никто не любил выезжать на нем.
— Когда вы поженитесь, — мягко сказала Анна, — возможно, ты сможешь настоять, чтобы Джордж выезжал на каком-нибудь другом коне…
Шарлотта погладила коня по носу.
— Если мы поженимся, — сказала она с грустью, — едва ли я стану настаивать на чем-то, кроме того, чтобы Джордж продолжал любить меня.
Увидев в траве перо сойки, Шарлотта подняла его и подумала, не отнести ли его Джорджу; но перо было не более чем просто красиво, оно не привело ее в восхищение, не позабавило, и она выронила его из рук.
В свинарнике они смотрели на поросят, сгрудившихся в кучу, чтобы согреться, и Шарлотта подумала, что поросячий хвост вещь довольно глупая и вполне может рассмешить больного. Не попросить ли надеть на одну из свиней поводок, подняться с ней по до блеска натертой лестнице и через площадку второго этажа войти в спальню Джорджа? Но она решила, что свиньи слишком мясисты, их жизнь слишком коротка, а повадки слишком отвратительны, чтобы утешить Джорджа в такой час. К тому же ей вовсе не хотелось, чтобы он счел ее сумасшедшей; немного своеобразной — да, немного неожиданной и непредсказуемой ровно настолько, чтобы стать для него незаменимой.
Шарлотта понятия не имела, что именно она ищет. Она знала, что в аллее растет зимняя вишня, которая в декабре покрывается бутонами, и что сорванную с этого дерева ветку можно положить на одеяло Джорджа, но, подойдя к вишне, увидела, что дерево совсем серое. Покрывавшие его крохотные бутоны еще не раскрылись. В нем не было ничего занятного.
Затем они пришли в огород, разбитый за низкой живой изгородью из кавказских пальм, и Шарлотта увидела ряды выкопанного и разложенного для просушки сельдерея и лука, опавшие яблоки и похожий на маленькие зеленые фонтанчики лук-порей.
Когда они проходили мимо грядки с капустой, Анна остановилась.
— Я не знала, что Джордж выращивает ее в Кукэме, — сказала она.
— Что? Капусту? По-моему, она растет в каждом огороде, Мама.
— Нет, — возразила Анна. Она остановилась, сорвала с капусты верхние листья, и в самом ее центре Шарлотта увидела не привычные слои капустных листьев, а крепкий плод цвета сливок, похожий на плотно перевязанный букетик маргариток.
Она удивленно смотрела на странный овощ. Ее всегда забавляла изобретательность, с какой природа скрывает одну вещь в другой, вещь, которую и представить себе невозможно, пока ее не увидишь, как, скажем, блестящий каштан в скорлупе.
— Ее привезли из Франции, — сказала Анна. — Это choux flears: цветная капуста, и я слышала, что она очень вкусная и полезная.
Ее-то и принесла Шарлотта Джорджу Миддлтону.
Он спал, но она его разбудила и положила кочан цветной капусты ему на грудь, где он неровно покачивался, как детская головка.
— Мама говорит… — сказала Шарлотта, — что мне следует сварить вам из нее суп, но я предпочитаю видеть ее такой, как сейчас.
Джордж Миддлтон сел в кровати. Ему показалось, — правда, он мог и ошибаться, — что после этого последнего сна боль в его теле немного утихла и на душе полегчало.
Он подержал кочан цветной капусты в широких ладонях, затем поднес его к носу и улыбнулся Шарлотте.
— Маргаритка, — сказал он, — у этой штуки ужасный запах.
И оба они рассмеялись.
Два письма
Садясь за стол, чтобы наконец сочинить ответ на письмо Франчески ОʼФингал, Питер Клэр задумывается о том, что вот уже год, как он покинул Ирландию. Он старается представить себе перемены, которые произошли в Клойне: успокоившиеся лица детей; посещения могилы их отца; Франческа, принявшая на себя все дела по имению; ее траурное платье; ее сознание того, что жизнь сыграла с ней невеселую шутку и что будущее ее неизвестно.
Он хочет сказать ей, что не может играть в этом будущем никакой роли, но, взяв перо, медлит в нерешительности. Он не может написать то, что, по существу, явится упреком, пренебрежением к ее чувствам, ведь не любовь к Франческе живет в его душе, а лишь восхищение — восхищение не только ее красотой, но и отвагой. Так он и начинает, надеясь, что по мере изложения найдет подходящие слова и сумеет, ничего не объясняя, дать ей понять, что их роман окончен.
Дорогая Франческа,
Вы и представить себе не можете, как велико было мое удивление, когда я узнал, что Вы и Ваш отец собираетесь приехать в Данию. Я так зримо рисую себе картину Вашей жизни в Ирландии или в Болонье, что просто не в состоянии представить, каким способом вы оба прибудете сюда.
