Иван Фирсов - Головнин. Дважды плененный
За три недели «Диану» полностью разгрузили, разоружили на зимнюю стоянку. Экипаж переселился в казармы на берегу. На шлюпе осталась только вахта. На берегу мичман Мур по-хозяйски распределил добротные припасы в складе. Командир поручил ему доставить летом весь груз в целости и сохранности в Охотск. Новоиспеченного мичмана Никандра Филатова командир взял с собой в поездку по Камчатке. Рикорда на прощание ободрил:
— Ты меня, Петр Иванович, годками чуток младше, успеешь авось еще на Камчатке побывать, а мне, чую сердцем, в этих краях навряд ли придется быть на такой свободе.
Рикорд и не думал огорчаться.
— Поезжай с Богом, все путем у нас будет.
После Крещения собачья упряжка унесла командира «Дианы» со спутниками из Петропавловска на север, вдоль восточного побережья Камчатки. Управлять ездовыми собаками оказалось не так просто, да и сама езда на санях и нартах требовала навыков и расторопности. За два месяца лейтенант вполне освоил искусство и ездока, и каюра. Правда, в учении, как в бою. Однажды при переезде через речку проводник-камчадал, ехавший впереди, крикнул: «Смекай, товарищ!» Головнин понял, что тот предупреждает переднего ездока, не обратил внимание и через мгновение очутился на льду поперек полыньи. Собаки умчались, а Головнин не шевелился, поглядывая на стремнину речки. Хорошо, через полчаса вернулись на выручку товарищи…
Десятки поселений, острогов, острожков объехал за два месяца Головнин. Ночевал в рубленых домах, курных избах, юртах, землянках. Общался с русскими и камчадалами, чиновниками и купцами, действующими и отставными унтер-офицерами, охотниками, старшинами-тойонами, коренными жителями и их женами и детьми. Две тысячи верст наездил по лесным чащам, косогорам, хребтам и ущельям дикого края лихой капитан. Дважды пересекал полуостров поперек.
Перед взором русского офицера развернулись живописные картинки нравов и обычаев камчадалов, их приветливость и гостеприимство, иногда с лукавинкой, сопровождаемые безобидным попрошайничеством. Выпив гостевую рюмочку, распевали они незатейливые песни порусски, пускались в пляс. Завораживали Головнина и красоты дикой природы, но часто одолевала и горечь от увиденного.
Проницательный взгляд образованного человека не просто подмечал язвы жизни глухого края земли русской. Неравнодушием веет от его заметок об увиденном, болью и переживанием за судьбы людей. Рыба начинает разлагаться с головы. «Когда учредили в Камчатке областное правление и ввели туда батальон, то целая толпа поселилась там чиновников и офицеров. Батальон разместили по разным частям сего полуострова. Сие размещение подало разным чинам благовидную причину разъезжать по Камчатке, под предлогом смотров, свидетельств и пр. , а в самом деле для того, чтоб иметь случай выменивать у камчадалов соболей и лисиц на вино. А гражданские чины, несмотря на трудность путей, разъезжали повсюду с таким же удовольствием и с той же целью, как наши земские исправники и заседатели скачут по селениям экономических крестьян и однодворцев. И все такие разъезды бывают на счет камчадалов, которые должны проезжающих доставлять на своих собаках от одного селения до другого. Мода путешествовать по Камчатке от чиновников распространилась даже на простых подьячих и солдат, которые просятся в отпуск, с тем чтоб промыслить для себя и для собак корму, но, купив вино, ездят по острожкам и обманывают камчадалов». В первом же селении Паротунге, неподалеку от Авачи, перед путешественниками предстали безрадостные будни камчадалов. «Камчадалы, живущие в сем острожке, хворы и крайне бедны: единственная сему причина есть склонность сего народа к пьянству и соблазн, происходящий от близости к ним Петропавловской гавани, где есть казенная продажа вина, да и в лавке Американской компании продаются часто крепкие напитки; почему все звериные шкуры, кои они добывают на промыслах, употребляются ими на пьянство. Притом и русские, живущие в гавани, пользуются слабостью камчадал, часто к ним ездят и, напоив их пьяными, выманивают у них не токмо что добытых ими зверей и хороших ездовых собак, но даже и корм собачий, и потому несчастные сии люди всякий год терпят по нескольку месяцев голод, что здесь называется голодовать. В это-то время и питаются они березовою толченою корою, примешивая к оной небольшое количество сушеной и толченой в порошок рыбы, заготовленной для собак, кои наравне с своими хозяевами также по несколько дней сряду ничего не едят. Такова же участь всех камчадальских селений, находящихся поблизости здешних городков».
Но удручающие картины перемежались с интересными выводами: «Нынче камчадалы, следуя примеру русских, и сами стараются их обманывать; но по простоте своей никогда не удается им обмануть старожилов камчатских». В свою очередь, русские переселенцы постепенно перенимали добродетельные черты характера камчадалов. В одном из острожков, Большерецке, где жили только русские, Головнин вдруг спросил своего напарника, мичмана Рудакова:
— Живали вы в деревеньке российской, Илья Дмитрич?
Головнин имел жизненное правило обращаться с младшими по званию только на «вы».
— С маменькой в усадьбе, — недоуменно ответил Рудаков.
— Никогда не слыхали, как наши мужики на сходке глотку дерут за каждую полушку?
Рудаков растерянно улыбался, пожал плечами, а Головнин все допрашивал:
— Или на почтовой станции с кулаками бранятся друг с другом, чтоб в очередь лошадей не давать. — Не дождавшись ответа, продолжал: — То-то, а я видывал не раз. А вот здесь на Камчатке наши русачки в селениях добры и услужливы, как камчадалы, не бранятся, да и воровства про меж них не замечено. Чудится мне, рассыпь перед ними золото, не возьмут…
В последнем, Начикинском острожке, как и в Малках путники блаженствовали, купались в горячих ключах…
Море, а тем более океан, безбрежны на десятки, сотни, иногда тысячи миль. Если смотреть в открытом море на судне с высоты десяти метров вокруг, то линия горизонта усматривается не более чем на семь миль. При появлении за видимым горизонтом какого-либо судна дальность видимости соответственно увеличивается…
Утром 27 мая 1810 года «Диана», лавируя на выходе из Авачинской губы, повстречалась с транспортом «Павел». Командир «Павла» лейтенант Шахов перебрался на «Диану» и за два часа успел с Головниным «переговорить обо всем, как до службы относящемся, так и о наших собственных делах». Главное, что сообщил Шахов, транспорт идет из Нижнекамчатска взять припасы, выгруженные с «Дианы», и отвезти их в Охотск.
Спустя два часа задул южный ветерок, и оба судна расстались, каждый пошел по назначению: «Павел» — в Авачу, шлюп — в Новоархангельск.
А в эти самые часы где-то совсем рядом, скрытый дымкой, шелестел вялыми парусами шлюп «Нева» Леонтия Гагемейстера. Он шел из Америки в Петропавловск. Не удалось повидаться друзьям, и эта встреча состоится лишь много лет спустя…
Гагемейстер доставил в Петропавловск большую партию пушнины и необычный «живой» груз, четырех кандальников из Новоархангельска. Гремя цепями, выбрались из шлюпа на берег один за другим четыре сумрачных, бородатых мужика под охраной матроса с ружьем.
Поздоровавшись с Хлебниковым, Гагемейстер кивнул на них:
— Принимай арестантов из Ситхи. Бунтовали супротив правителя, лишить жизни Баранова замыслили, да сорвалось у них.
Гагемейстер протянул Хлебникову конверт.
— Тут в бумагах Баранов все указал. Вызывай солдат и в холодную их, потом разберешься. Мне-то товар выгружать повеселее надобно, да и айда с командой в Петербург сибирским трактом…
История с бунтом приключилась прошлой осенью в Новоархангельске или, как еще его называли, Ситхе, по имени острова, на котором он расположен.
Нелегко жилось людям на Камчатке, но терпимо, хотя изредка и тут случалась смута. Совсем тяжко приходилось «промышленным» людям в Российско-Американской компании на Аляске. Завлеченные в свое время обманом и посулами на Алеуты, эти сибирские «посельщики» еще до прибытия в Новоархангельск попадали в кабалу компании и по сути оказывались на положении рабов. Непомерно высокие цены на провизию, низкая оплата труда все крепче опутывали кабалой работных людей, живущих в долг. Люди роптали, но с тоской понимали, что вряд ли когда-нибудь вернутся на родину. Компания не отпускала должников, а на страже ее интересов круто и жестоко стоял два десятилетия главный правитель Александр Баранов. Против него-то и затеяли заговор «посельщики». Заводилой стал один сибиряк, Василий Наплавков. Заговорщики хотели убить Баранова, завладеть оружием, имуществом, расселиться на островах, завести свой промысел, а там, Бог даст…
Как часто бывает в российской жизни, среди смутьянов затесался предатель, поляк Лещинский. Бунтарей скрутили, заковали в кандалы. Ранней весной Наплавкова «со товарищи» Баранов отправил для следствия и суда на шлюпе «Нева» в Россию…
