Валентин Рыбин - Государи и кочевники
— Да, хан-ага, размах у вас очень большой, — удивился дервиш, почёсывая кулаком пустую глазницу. — А какие товары дают вам урусы?
— Любые, уважаемый… — Старец задумался, припоминая, что получено от Михайлы Герасимова в последний его приезд. Кадыр-Мамед напомнил:
— Мука, рис — само собой. А помимо этого — сукно и драдедам, бархат, ситец, нанка, китайка, кисея, миткаль, платки, кожа, железо… Ещё называть?
— Не надо, уважаемый, — приподнял руку Али-Бакар и спросил: — Значит, железо тоже привозят?
— А как же! И железо, и чугун, и медь — всё получаем от Михайлы.
— Да, хорошо вам. Хорошо торгуете… А когда этот купец приплывёт?
— Скоро, уважаемый… Ждём со дня на день.
Кият-хан слушал, как похваляется торговлей с русскими сын, и горделиво поглаживал бороду. Затем сказал:
— Так что, дорогой Али-Бакар, передайте своему хану: выполнить его просьбу невозможно. Наоборот, если русских купцов обидят, все поднимемся защищать их…
Гость вышел из кибитки патриарха к вечеру, предупредив, что пробудет на острове ещё несколько дней, надо, мол, ему побывать у Булата, у Мирриша. На закате солнца Али-Бакар со своими дервишами подняли парус и подались к южной оконечности Челекена, к кочевью Булата…
Солнце у Челекена всходило рано. Золотой белугой всплывало оно из каспийских вод, показывало округлую спинку и обжигало серые волны жёлтыми лучами. Говорят, вместе с солнцем пробуждается жизнь. Но нет, жизнь на Челекене пробуждалась задолго до восхода. Как только в разбросанных по острову кочевьях начинали перекликаться азанчи, призывая правоверных на молитву, с обеих сторон возвышенности Чохрак тянулись к нефтяным колодцам батраки и невольники. Три тысячи колодцев — это значит не менее трёх тысяч батраков! Много, что и говорить. Потому-то и сгонял Кият-хан на свои промыслы людей отовсюду, любого провинившегося посылал на колодцы, но людей всё равно не хватало.
Осуждённых — Кеймира, Назар-Мергена, Аман-Назара и других — разместили севернее аула Кара-гель, за кладбищем. Здесь было особенно много нефтяных колодцев, и нефть в них сверкала слитками серебра. Нефть эта — пырдюм — в отличие от простой, чёрной и жидкой, отличалась тем, что была совершенно чистой, без всяких примесей, бесцветной, с фиолетовым оттенком, и в смешении с водой хорошо горела. Колодцы «пырдюм» принадлежали только Кият-хану и его сыновьям, и работало на них не менее тысячи невольников всех мастей и вероисповеданий, кроме христиан, которых Кият, из преданности и уважения к русским, на острове не держал. Жили невольники в землянках, в виде пещер. У каждого на ногах цепи. Ночью нукеры загоняли их в пещеры, приковывая концами цепей к огромным брёвнам или тяжёлым якорям. Прямо у входа в пещеру, где ночевал Кеймир и с десяток других огурджалинцев, валялся огромный якорь. Был он так тяжёл, что и сдвинуть его с места десятерым не под силу…
В тот памятный для Кеймира день невольники ставили оголовки на колодцах. Работа, что и говорить, опасная: чуть поскользнулся — и пропал. Чёрная пасть колодца, словно пасть дракона, подстерегала невольников. А они, выпачканные с головы до ног нефтью, на верёвках опускались в эту пасть, крепили стенки и поднимались вверх на свежий воздух с помутившимися глазами, качаясь и держась за голову. Едва укрепили берега и стенки колодцев, начали вычерпывать нефть. Недавно Киятовы люди привезли из Баку большие конусообразные вёдра: теперь их привязывали к верёвкам вместо бывших кожаных и бросали на дно. Наполненное нефтью ведро весило фунтов тридцать, и с ним мог управляться один добытчик, так что на каждом колодце работало по одному невольнику. Несколько нукеров-надсмотрщиков не сводили глаз с невольников. Как только кто-нибудь садился в изнеможении на землю, нукеры поднимали его с помощью кнутов.
Рядом проходила дорога, вдалеке виднелось селение Карагель, где дымились тамдыры и пеклись чуреки, оттуда долетал запах жареного мяса, и неЕоль-ники с жадностью поглядывали в ту сторону, испытывая неутолимый голод. Думая о еде и бессмысленно делая работу, все вдруг распрямились, когда увидели, как по дороге от Карагеля движется чёрная арба.
— Вай, шайтанье отродье, что же это такое?! — испуганно пробормотал Назар-Мерген. — Неужто в такой «посуде» хоронить несут?
— Это кавказский фаэтон, — пояснил Кеймир. — Мой купец, Михайла, хану из Баку привёз. — Втайне он подумал: «Эх, если б Михайла узнал о моей злой участи! Неужели не спас бы?»
Коляска приближалась быстро. Пыль поднималась из-под колёс и оседала на бугорки могил. Две норовистые лошади несли эту чёрную заморскую арбу. Когда коляска приблизилась, все увидели на ней слугу патриарха, вездесущего Атеке.
— Хов, Атеке! — окликнул Кеймир. — Остановись, скажу что-то!
Старенький слуга Кията лишь глаза скосил да вожжами дёрнул: ему ли разговаривать с нечестивцами! И не остановился бы, если б не сидящие в коляске две женщины. В одной из них Кеймир сразу узнал свою бывшую невесту, а теперь младшую жену Кията — Тувак. Другая была её служанкой. Тувак что-то тихонько сказала спутнице, и та дёрнула за плечо Атеке.
— Что скажешь, пальван? — недовольно проворчал слуга. — Разве не видишь — ханым едет к своему отцу. Дело у неё, а ты встал поперёк дороги!
Кеймир стеснённо опустил глаза, но успел заметить, как вспыхнули у Тувак щёки и какая жалость появилась в её глазах.
— Атеке, — хмуро проговорил Кеймир, — напомни обо мне, когда Михайла приедет. Скажи ему, где я.
— Вах, пальван, не проси о невозможном! — с досадой отозвался слуга и оглянулся на женщин, которые вновь заговорили с ним. Выслушав их, он стыдливо посмотрел на лошадей и сказал Кеймиру: — Пальван, считай, что птица Хумай на твоей голове, — ханым выручит тебя. Он дёрнул вожжи, и коляска унеслась, оставив облачко пыли.
День, другой, третий Кеймир только и думал о том, что вот сейчас придут люди Кията и скажут: «Ладно, пальван, снимай с себя цепи и отправляйся на свой Огурджинский!» Но ничего такого не произошло. Кеймир стал теперь думать не о себе, а о Тувак: «Бедняжка, может быть, она сказала хану обо мне, а он её не послушал!» Он вспомнил свою молодость и её, миловидную девушку с двумя чёрными косами и в шапочке с зелёным птичьим пером. Вспомнил, как сватался к ней, как обманул его Булат, отобрав всё что было у пальвана. Вспомнил, как на киржимах приехали за невестой люди Кията, как он, отчаявшись, хотел утопить свою пленницу Лейлу. И сейчас, произнеся про себя имя жены, он почувствовал такую боль на душе, такую тоску, что даже застонал. «Хоть бы Веллек уберёг её, не дал в обиду! Аллах, спаси их, невинных, не дай им умереть!»
Ханшу Тувак после той нечаянной встречи с Кей-миром словно подменили. Стала она рассеянной и невнимательной. С Киятом разговаривала очень вежливо, но почти не слышала его слов и не запоминала его просьб. Иногда преданная служанка Бике легонько упрекала свою ханым, боялась, как бы хан не прогневался. А Тувак, покусывая полные губы, махала отчаянно рукой:
— Ай, Бике, не всё ли равно. Что мне от этой постылой жизни!
После встречи с Кеймиром Тувак сразу же решила: «Освобожу его от цепей!». Возвратясь домой, она хотела попросить об этом Кията, но какая-то тайная, скрытая сила удержала её. Ум всегда вступает в противоборство с чувствами: вот и сейчас, опасаясь, как бы не истортить дело, Тувак решила обойтись без помощи Кията.
Пролежав почти весь день на ковре и жалуясь на головную боль, Тувак-ханым вспомнила былое: встречи с Кеймиром, их разговоры. Это было истинное счастье, и сейчас Тувак не променяла бы те минуты молодости на долгие годы тяжкого замужества. Что познала она с этим стариком Киятом? Сладкие муки любви? Нет! Она его никогда не любила. Лишь была благодарна за то, что он подарил ей счастье быть матерью. Но, родив сына, Тувак совсем оттолкнула мужа… Да и не нуждался он, старый и немощный, в её женских ласках. В роскоши одежд и золотых безделушек она давно похоронила и любовь к Кеймиру. И сейчас мучилась не оттого, что он был ей нужен. Врождённое благородство и память о прошлом, которое было так дорого, взбунтовали лучшие чувства женщины…
Дня через три после встречи у колодцев Тувак сказала служанке:
— Бике, узнай, кто караулит его и как его можно спасти.
Кого она имела в виду — обе понимали без слов.
Ещё через день Бике сообщила:
— Ханым, спасти его так, чтобы не узнал Кият-ага, невозможно. На всех цепях замки. А ключи от этих замков у главного нукера, Черкеза.
— Где живёт этот Черкез?
— Тут, поблизости, ханым. Ночью он держит ключи у себя в железном ящике, а утром выдаёт надсмотрщикам. Боюсь, ханым, он не захочет отпустить Кеймира.
— Надо что-то придумать, Бике, — в отчаянии проговорила Тувак. — Пойми, милая, у меня сейчас такое чувство, будто посадили на цепь мою совесть.
