Эжен Сю - Жан Кавалье
– Но, друг мой, – проговорила она, видя, что Табуро лезет в карету, – вы, значит, едете с нами?
– А, черт возьми, я думаю! Мне не в мочь больше таскаться с вашим конвоем, госпожа графиня и дорогая сестра! – воскликнул чичисбей и так радостно кинулся в экипаж, что чуть не задушил г-жу Бастьен.
– Вы едете со мной? – воскликнула Психея, все еще не доверяя своему неожиданному счастью.
– Ах, да, да, тысячу раз да! Разве я могу вас одну оставить тут, среди всех этих дьявольских козней? В шести верстах от Монпелье я устыдился своего поступка и взял почту, чтобы вернуться. В Монпелье я видел маршала: он указал мне вашу дорогу. Я выдам себя за вашего брата. Нет ничего проще! Что же касается света, то пусть себе говорят, что им вздумается! Вы – славная девушка. Мне нравится делать то, что я делаю, а на прочее мне наплевать! Есть радости, восторги, которые излишне описывать. Туанон в состоянии была произнести несколько бессвязных слов, покрывая поцелуями руки Табуро, омоченные ее слезами. Добрый чичисбей, желая сохранить благопристойность и не расчувствоваться в присутствии г-жи Бастьен, ограничивался частыми гм! гм! Тем не менее, он не был в силах, под напором душевного восторга от своего великодушия удержаться, чтобы не воскликнуть:
– Пришли бы они теперь, после эдаких волнений, говорить мне о смешном положении!
Затем, успокоившись немного, он заметил, расхохотавшись:
– Ну-с, дорогая сестрица, обсудим наши дела. Положение новое. Ха, ха! Мы гонимся за теми, которые должны нас схватить.
– А лошадь? – спросил, приблизившись к карете, Ляроз. – Что с ней делать?
– Мой храбрый сотоварищ по пирогу! Прикажите снять со спины лошади мой чемодан и положите его на передок экипажа, а клячу отпустите на свободу, она прекрасно сама найдет дорогу.
СТАН ПРЕДВЕЧНОГО
На следующий день прекрасное летнее солнце освещало своими первыми лучами Серанские горы, на которых расположен был стан Кавалье.
Эта местность царила над низменностью обширной, необитаемой равнины, тянувшейся на протяжении от трех до четырех миль. Почерневшие от пожара развалины отмечали место каждого протестантского поселка. Согласно приказаниям Людовика XIV, более ста деревень и местечек были снесены и сожжены в этой части Севен. Чужеродные растения повсюду покрывали земли, стоявшие под паром. Нет возможности нарисовать грустную картину этой пустыни, когда-то столь населенной, столь спокойной и богато обработанной. На севере полумесяцем возвышались последние крутизны помянутого горного хребта. Их известковые, сероватые громады многочисленными покатостями спускались вплоть до берегов Гордона или речки Андюзы, которая омывала их подножие. По мере того как рассеивался легкий утренний туман, все яснее обрисовывались на горизонте строгие, величественные линии горных скал с почти отвесными склонами, по которым там и сям выделялись рощицы каштановых деревьев.
Стан Кавалье, расположенный наподобие орлиного гнезда, расстилался по гребню одной из высот, доступных исключительно со стороны долины. Выбор места указывал на удивительное знакомство со всеми требованиями войны: гений Жана Кавалье быстро созрел, благодаря изучению ряда классических сочинений по стратегии и частым применениям их мудрых правил. Так он приобрел или усовершенствовал некоторые качества, без которых немыслим хороший полководец. Благодаря преимуществам, которые ему предоставляла эта горная страна, изрезанная рытвинами и покрытая лесами, орошаемая реками, ему удалось сделать свою позицию почти неприступной. Обладая сверх того превосходным знанием местности, Кавалье расположил передовые посты так, что они совершенно господствовали над долиной, со времени же опустошения приходов невозможно было на расстоянии трех-четырех миль в окружении сделать какие-либо передвижения войск без того, чтобы их не заметили в стане камизаров.
На этом легко охраняемом пункте нечего было опасаться каких-либо неожиданностей. Неприятелю негде было найти подходящего места, чтобы провезти свою артиллерию. Склады и лазареты, расположенные в тылу, среди недоступных гор, могли свободно и безопасно сообщаться со станом. На случай нападения, долина могла ему послужить выгодным полем сражения. Каштаны с гор с избытком снабжали его дровами. Река Андюза, служившая естественной защитой его конным разъездам, давала ему воду. Воздух был чист. Словом, этот стан совмещал в себе самые благоприятные условия на случай защиты или нападения. В это-то важное убежище одного из влиятельных главарей мятежа мы поведем читателя.
Небывалое движение царствовало в стане, где было два ряда избушек, грубо, но прочно сколоченных и покрытых ветвями, вперемежку с морским тростником и травой. Слева, на площади, стояли небольшие отряды камизаров и упражнялись в ружейных приемах, другие чистили ружья или ставили их в козлы, а некоторые тщательно выметали своего рода улицу или промежуток, который разделял оба ряда избушек.
Войско Кавалье в сравнении с ратью Ефраима и Ролана отличалось меньшей восторженностью, но большим порядком. Его люди исполняли свои солдатские обязанности с какой-то степенной суровостью. Несмотря на свойственную южанам болтливость, они говорили мало и всегда с важностью. По их мрачным и решительным лицам видно было, что они уже давно освоились с опасностями войны. Почти все предводители были очень молоды. Солдаты, бывшие землепашцы или ремесленники, худые, загорелые, ловкие и сильные, имели вид людей, привыкших уважать безусловное подчинение. Каждая рота состояла из ста человек и находилась под предводительством одного бригадира, одного лейтенанта и четырех сержантов. Солдаты были хорошо вооружены ружьями, саблями и пистолетами. Большая часть оружия была доставлена Савойей или отнята мятежниками у королевских войск. Со времени ужасного дела у Вержеса, где камизары истребили морские отряды, большинство их носило мундир этого королевского войска – голубой кафтан с воротом, с ярко-красными отворотами и с петлицами из белой шерсти, шляпу с полями и красный шарф. Одежда офицеров тоже была отобрана у офицеров-католиков. Некоторые даже украсили себя крестами св. Людовика, снятыми с их жертв. Рота из двухсот кавалеристов, под особым начальством Кавалье, служила ему конвоем. В его стане они известны были под именем телохранителей брата Кавалье.
Эти люди, одетые в мундир пехотинцев королевских войск, носили сбрую Фиц-Марконских драгун. Полное сходство в наряде между мятежниками и католиками имело нередко для последних роковое значение. Этой маскировке камизары были обязаны тем, что им нередко удавалось нападать на врага врасплох и побеждать его.
Причиной движения, господствовавшего в Стане Предвечного, как фанатики прозвали свое убежище, был ближайший приезд двух главарей, Ролана и Ефраима, которым предстояло обсудить с Кавалье весьма важные вопросы. Кавалье очень дорожил исправной службой своих людей, его самолюбие пострадало бы, если бы он не показал своего лагеря в его лучшем виде: он так и распорядился.
Избушка севенского предводителя уединенно возвышалась на правой стороне стана и почти могла заменить сторожевую башню: из ее окон можно было обозревать долину на всем ее протяжении. Это деревянное жилище было обширнее солдатских. Двое камизаров в мундирах сен-серненских драгун стояли на часах у дверей.
Было восемь часов утра. Кавалье уже давно осмотрел стан и обошел свои передовые посты. Его избушка была убрана с простотой военного времени. Кроватью служил ящик, наполненный вереском, покрывалом – драгунское пальто. По стенам висело оружие и несколько зрительных труб. В большом сундуке хранились платье и книги по стратегии.
Опершись на стол из четырех кольев, врытых в землю, поверх которых положены были едва обтесанные доски, Кавалье, казалось, углубился в довольно ловко начертанный им план Севена, испещренный знаками, ему одному понятными. Выражение его лица совершенно изменилось. Оно стало важным и носило печать какого-то таинственного величия, которой противоречили черты юности. Жан был одет не без изысканности. На нем был кафтан из сероватого сукна, отороченный узким галуном, голубые, как и жилетка, с золотыми пуговицами, штаны и сапоги из черного сафьяна с серебряными шпорами. Довольно длинные светлые волосы спускались на плечи. Едва заметные усы, пробивавшиеся над губой, придавали ему презрительное выражение. Уже более года, как Кавалье принимал непрерывное и самоотверженное участие в восстании. За это время заметно развились в нем как хорошие, так и дурные свойства. Опыт научил его глубоко скрывать свои мысли и внешним образом выказывать большой фанатизм. Это двуличие внушало ему отвращение, но оно давало ему громадное влияние над людьми и упрочивало его власть. Когда не оказывалось «министров», он заменял их, сам произнося проповеди своему войску. История сохранила нам некоторые отрывки из этих проповедей, если не блестящих по содержанию и форме, зато прекрасно задуманных для данной цели.
