Павел Северный - Ледяной смех
— В словах ваших незаслуженные обвинения.
— А по-моему, заслуженные. Вам купечество, чиновничество, дворянство и церковь дали возможность установить в государстве порушенную мужиками законность. А вы что сделали? Понадевали погоны с орденами и стали друг перед другом старыми заслугами похваляться, вместо того чтобы воевать с большевиками. Правду говорю? Правду! Солдаты да казаки по вашим советам воевали на совесть, пока не поняли, что из-за ваших генеральских склок им свои головушки под пули совать вовсе будто ни к чему.
Сами посудите, что за это время Сибирь при вашей власти перевидала, каких клятв и посулов наслушалась. Своими глазами каких только политиков я не перевидала. Сначала власть Сибиряков. Потом эта самая директория. При ней генерал Гришин-Алмазов иноземцам не угодил. Иванов-Ринов обозлил армию погонами и муштрой. Следом Колчака над собой главой поставили. Теперь улепетываем от большевиков, которые, по вашим пророчествам, должны были до единого с голоду помереть.
Все вам, господа генералы, Сибирь предоставила для ее спасения. Хлебом, маслом и мясом кормила. Золото вагонами в ваших руках. Купечество перед вами свои карманы не зашивало.
— Беда не в ошибках генералов, Васса Родионовна.
— А в чем же, Анатолий Николаевич, дорогой наш землячек? — улыбаясь, спросила Пепеляева.
— В том, что не было найдено политического единства.
— Так этим бы занимались политики. Вам же, генералам, нужно было только воевать. Но вы везде старались носы совать и стукать лбами политиков. Вот вас, к примеру, взять. Сибирь на вас надеялась. Верила, что сумеете защитить ее от генералов-чужаков, присоединившихся к ее жирному пирогу. Помню, говорили вы нам, что мыслите начать борьбу с большевиками не только за Сибирь, а за всю Россию, Колчака попервости славили. Потом слышно было, что обуяла вас мысль самому власть в руки над Сибирью забрать.
Всех вас возле власти губит стремление к ней, и добиваться ее не гнушаетесь бабьим способом — завистью и склоками. Все сословия в том повинны. О дворянах и говорить не хочется. Они с давних пор незадачливые заступники за народ. Сами суют голову в петлю.
Издавна почитались дворяне опорой царского трона, а в семнадцатом, как у царя власть отняли, они зайцами от него в разные стороны разбежались. Нет, господа хорошие, я на всех в обиде. За ваш обман в обиде. Пообещали не отдать большевикам Сибирь, а теперь всем понятно, что отдадите.
В комнату вошел Красногоров в сопровождении высокого однорукого полковника.
— Вассушка, позволь тебя познакомить с комендантом станции господином Несмеловым.
— Рада познакомиться.
— Вы, господа, наверно, знакомы? — спросил гостей хозяин. Дитерихс в ответ кивнул. Несмелов раскланялся с генералами. Задержал взгляд на Пепеляеве.
— Ваше превосходительство, прошу не забыть, что через три часа ваш поезд отправится на станцию Маганская.
— Благодарю. Я помню.
Васса Родионовна спросила:
— Как вам понравились наши картины?
— Разве могли не понравиться. Один Малявин чего стоит. Жаль, что не смог увидеть всей коллекции.
— Полковнику очень понравился твой портрет.
— Молодость всегда нравится.
— Мне, мадам, понравились и ваша молодость, и сама живопись портрета.
Сыровый, внимательно и настороженно рассматривая Несмелова, спросил:
— Полковник, мне кажется, мы с вами знакомы, помню ваше лицо. Напомните, где мы могли с вами пстретиться. Может быть, в Челябинске?
— С удовольствием напомню. Вы сдались в русский плен на участке моего батальона поручиком австрийской армии.
— Неужели? Какая поразительная память!
— Но и вы не забыли меня. Хотя тогда я вас только угостил кружкой горячего чая со спиртом.
— Да, да, был холодный дождливый вечер. Почему никогда не навестили меня?
— Некогда было. Воевал. А кроме того всегда считал, что вам, бывшим пленным, не место в нашем споре.
— Разве? — Сыровый удивленно пожал плечами.
В комнату вошла девушка.
— Барыня, ужин подан.
— Прошу извинить, — сказал Несмелов, обращаясь к хозяйке.
— Разве не останетесь поужинать?
— Не волен. Служба.
Поцеловав руку хозяйки, Несмелов раскланялся с генералами и вышел с Красногоровым.
Дитерихс спросил Пепеляева:
— Встречались с Несмеловым на фронте?
— Знаю его еще по германской. Мужик бедовый.
— Назначен комендантом станции по приказанию адмирала.
— Прошу, господа, к столу, — предложила хозяйка гостям.
Длинным коридором прошли в столовую к красиво накрытому столу на белоснежной скатерти.
В столовую вошел Красногоров.
— Проводил? — спросила Васса Родионовна мужа. — Приятный офицер.
В этот момент все услышали четкие выстрелы, и совсем близко.
— Господи, эта стрельба! — прижав пальцы к вискам, выкрикнула с испугом Васса Родионовна.
Сыровый спросил:
— Вас все еще пугают выстрелы, мадам?
— Конечно, когда неожиданны…
***На следующий день в газете Красноярска было напечатано сообщение, что в девятом часу вечера накануне на соборной площади было совершено покушение на жизнь коменданта станции полковника Несмелова. Злоумышленник, к счастью, промахнулся, но был убит выстрелами полковника. Оказался чешским легионером из команды, обслуживающей в эшелоне типографию газеты «Чехословацкий дневник».
5От лучей закатного солнца сугробные снега Красноярска в узорах скошенных сиреневых теней. Под тяжестью кружевного, пушистого инея обвисали в палисадниках ветви деревьев и кустов.
На дорогах, укатанных до блеска полозьями, густое движение кошевок, легких санок и розвальней. От выкриков кучеров и возчиков шарахаются в сугробы зазевавшиеся путники. Из-под конских копыт вспархивают стайки воробьев. На березах деловито верещат сороки, осыпая при взлетах блестки инея.
На заметенных снегом тротуарах, возле домов и палисадников прорыты тропы, на них торопливые прохожие вперемежку с военными, отчего цвет толпы грязновато-серый.
Капитан Муравьев шел на второе свидание с Настенькой.
Выехав из Новониколаевска в эшелоне, он только на восьмые сутки приехал в Красноярск. Произошло это вчера после полудня.
Он тотчас отправился к Красногоровым. Встреча с Настенькой была теплой, но, к сожалению, произошла на людях. В доме были гости, пришедшие проститься с хозяевами или же пожелать им счастливого пути.
Муравьев, появившись в доме, естественно, стал центром внимания. Его засыпали самыми неожиданными вопросами, не сознавая, что на многие он просто не мог ответить. Спрашивали обо всем, что удалось ему узнать, увидеть и даже только услышать в пути до Красноярска.
Муравьев понимал, что у людей было желание узнать достоверную правду обо всем происходящем на железной дороге и около нее на всем пути следования армии и беженцев. Муравьев отвечал с особой осторожностью. О многом умалчивал, ссылаясь на незнание, чтобы не увеличивать и без того цепкий страх.
Спрашивала Настенька об отце, когда он видел его последний раз, что отец ему сказал, что просил передать ей? Муравьеву приходилось придумывать ответы, чтобы не заронить подозрения о их ложности. На людях он твердо решил не говорить Настеньке о смерти отца.
От Красногоровых Муравьев ушел поздно, пообещав Настеньке вновь прийти завтра. Переночевал он на станции в сторожке путевого сторожа. Днем разыскивал санитарный вагон, в который погрузили раненого в пути поручика Можарова. Розыск не увенчался успехом. Чтобы навести справки, куда отправлен чешский эшелон с прицепленным санитарным вагоном, он пошел к коменданту станции и неожиданно встретился с полковником Несмеловым. Тот его узнал. Сообщил, что нужный ему эшелон отправлен из Красноярска и находится в пути к Иркутску. Несмелов, узнав, что Муравьев в Красноярске без своей части, приказал ему в течение двух дней закончить личные дела и быть в его распоряжении — в качестве офицера для поручений.
Идя на вторичное свидание с Настенькой, Муравьев все еще не знал, как ему сказать любимой девушке о смерти отца. Вчера он был потрясен переменой в ее внешности. Ее всегда живые лучистые глаза были потухшими, в них властвовала грусть, цепко поработившая разум девушки.
Ему самому вновь пришлось перевидать в пути такое, отчего часто в жилах холодела кровь. Перед ним вновь вставал ужас гражданской войны. И глаза все время натыкались на новые кошмары жизни и смерти. Муравьев видел теплушки, набитые штабелями мертвецов — жертв сыпного тифа. Видел, как в этих теплушках, пренебрегая опасностью, поселялись беженцы и солдаты и в пути под веселые прибаутки выкидывали трупы. Видел мертвые поезда, брошенные людьми, ибо от них были угнаны паровозы. Видел, как освобождая путь от таких поездов, вагоны сбрасывали под откосы. Видел возле полотна дороги мешки, в которых были трупы молодых женщин и девушек — жертв насилия, выкинутых из солдатских эшелонов. А детские трупики, завернутые в разное тряпье, не переставали сниться Муравьеву по ночам.
