Манфред Кюнне - Охотники за каучуком
Пандаб добирается до канала, грязной заболоченной канавы, которой почти не видно под листвой; тут он то гребет, то отталкивается веслами.
Попадает на другую реку, потом опять в канал, наконец на третью реку, в изнеможении падает грудью на нос лодки и пускает ее по течению.
На следующий день река приносит его к плантации, Там, где когда-то весь берег был покрыт буйной растительностью джунглей, теперь раскинулась большая площадка, по краям которой стоят дома и каменные склады. К берегу, укрепленному сваями, ведет широкая дорога. У причала стоит на якоре речной пароход. Из его труб вырывается белый пар. Цепочка темнокожих людей, несущих тяжелые тюки, движется по сходням, вверх по дороге, к складам и домам, позади которых высятся молодые деревца — насаженные стройными рядами, тоненькие, все одинаковой величины. Плантация покрыта сетью канав, по которым проложены глиняные трубы. Из их отверстий над берегом течет желтая, мутная вода, а в стороне, рядом с посадками каучуковых деревьев, вырыт большой котлован, кишащий рабочими.
Белые надсмотрщики стоят у края карьера, воротники их рубах расстегнуты, тропические шлемы сдвинуты на затылок. Белые надсмотрщики прохаживаются по причалу, следя за выгрузкой. Белые надсмотрщики сопровождают безмолвную, обливающуюся потом цепочку людей на дороге.
Пандаб загнал свою лодку в листву дерева, рухнувшего с берега и лежащего вершиной в воде. Дождавшись темноты, он сходит на землю и, прячась за кусты и мшистые стволы, медленно пробирается в том направлении, где видел много хижин.
Вокруг стоит сонная, наполненная жужжанием насекомых тишина, прерываемая лишь чьими-то далекими криками.
Сквозь вечерние сумерки мерцают желтые огни.
У хижин разложены костры, вокруг, озаренные их светом, лежат на земле до изнеможения уставшие темнокожие люди. Пандаб долго разглядывает их, но они не обращают на него никакого внимания.
Тогда он подходит к одной из хижин и отбрасывает циновку, закрывающую вход. И вздрагивает, словно от испуга, увидев женщину, которая сидит в углу и кормит грудью ребенка.
— Сохиб, вязальщик корзин? — запинается Пандаб. — Здесь ведь жил Сохиб со своей женой!
Женщина растерянно смотрит на него. Внезапно в глазах ее появляется страх. Вытянув вперед руку, словно защищаясь, она торопливо выкрикивает:
— Уходи! Уходи отсюда!
Он обращается к людям, расположившимся вокруг костров, спрашивает их, видит недоуменные лица, бросается от одной хижины к другой. Страх гонит его все дальше по плантации. И вот он уже бежит по широкой дороге, ведущей мимо домов белых сахибов.
Тут он наталкивается на человека, который, выслушав его, кивает и показывает на дом управляющего. Пандаб устремляется туда, не чуя под собой ног. У самого дома управляющего он останавливается как вкопанный. Его бросает в дрожь.
У каменной стены, обхватив колени руками, сидит Манахи! Сначала ее взгляд скользит над его головой. Потом у нее вырывается приглушенный крик и она вскакивает на ноги.
Голос Пандаба звучит хрипло.
— Что он с тобой сделал?
Она с таким трудом делает шаг вперед, будто ноги ее стали свинцовыми. И вдруг садится на землю. Дав ей успокоиться, он говорит:
— Тогда вместе с нами сюда приехал Сохиб. Почему он не помог тебе?
— Все твои друзья умерли.
— А Талми? А Марат?
— Тоже, тоже умерли.
За спиной у них из дома выходит человек — белый человек. Заметив обоих, он останавливается, но потом, прикусив кончики своих светлых усов, направляется прямо к ним.
Отчаянный крик Манахи не дает Пандабу договорить.
Он резко поворачивается. Выхватив что-то из-за набедренной повязки, прыгает на белого. Защищаясь, тот прикрывает грудь рукой и, вскрикнув, падает навзничь.
Пандаб тащит Манахи за собой. Они бегут обратно по дороге, мимо хижин и костров, в чащу леса. Продираются сквозь заросли к берегу, находят упавшее дерево, прыгают в лодку и сразу же выгребают на середину темного медленного потока.
А позади раздаются шум и крики. Из домов выбегают люди с зажженными факелами.
17
Перед глазами у Роберта Даллье стоит кинжал, глубоко вонзившийся ему в руку. Эта картина неотвязно преследует его во время горячки, свалившей его на следующий день. Врач-голландец, уже несколько месяцев живущий на плантации, промыл рану спиртом и каждый день меняет повязку.
Через двое суток жар спадает. Роберт Даллье побледнел и осунулся, у него пропал аппетит.
— Сатанинское отродье! — вырывается у него в беседе с тен Хоорстом, прибывшим в один прекрасный день пароходом из Амстердама, чтобы сменить своего компаньона и на шесть месяцев взять в свои руки управление плантацией.
— Я так ждал возвращения в Лондон, и надо же, чтобы в последние дни приключилась такая пакость!
— Как же это произошло?
— Почем я знаю! Здесь и спрашивать не с кого! Обыскали всю реку! Весь лес! Каждую хижину! Этот мерзавец как в воду канул, а с ним исчезла и девчонка!
Заметив насмешливый взгляд тен Хоорста, он раздраженно бросает:
— Да расскажите вы наконец, как обстоят дела в Амстердаме, черт возьми!
Тен Хоорст втискивает свое массивное тело в кресло, стоящее перед письменным столом, оглядывает комнату, полку, забитую папками и пожелтевшими журналами.
Рот его расплывается в довольной улыбке.
— Оба наших партнера — Шеккетт и Джефферсон — не теряли времени даром! Джефферсон заключил соглашение с Городским лондонским банком. Это дает нам двенадцать тысяч фунтов кредита. Теперь мы можем, как и намечали в свое время, занять под наши культуры еще большую площадь. Ну, вот, пожалуй, и все новости.
— Лондонский банк, — повторяет Роберт.
— А что слышно здесь, на плантации?
— Из Батавии прибыли оба ботаника. Я уже сообщал об этом в отчете за последний месяц. Толковые ребята! — отвечает Роберт. — Хорошо ухаживают за деревьями. Кроме того, я подобрал нового управляющего — господина Вангена, голландца с Явы. Он будет здесь дней через десять-четырнадцать. Его предшественника я выгнал: он вечно был пьян и путался с бабами.
— Я читал об этом в вашем отчете. — Тен Хоорст снова усмехается.
Роберт продолжает ворчливым тоном:
— Во всяком случае, вам не придется, как мне, несколько месяцев справляться со всей работой самому! Завтра я покажу вам бухгалтерские книги, и извольте сами заниматься всей этой ерундой!
Весь день его не покидает дурное настроение. Вечером он велит слуге-китайцу укладывать чемоданы.
Ночью он то и дело просыпается. Его мучит жажда. Утром он без всякой охоты достает конторские книги и дает тен Хоорсту указания на ближайшие месяцы.
— Участок для фабрики размечен. Котлован под фундамент в основном готов.
— А кирпич?
— Есть. Инструмент лежит в сараях. Известь должны на днях привезти из Сингапура. Кровельное железо…
— А рабочие-строители?
— Да подождите вы минуту, ну вас совсем! Люди выписаны из Батавии. Откуда мне знать, когда им заблагорассудится явиться сюда?
Он показывает тен Хоорсту финансовую документацию и объясняет назначение сумм, внесенных им за последнее время в книгу в кожаном переплете.
К полудню он уходит из конторы и отправляется бродить по плантации — молчаливо и угрюмо.
Ветерок доносит с реки запах тины и воды. Над плантацией раскинулось ослепительное, безоблачное небо.
Роберт Даллье вспоминает сто восемьдесят шесть дней, проведенных здесь, и проклинает каждый из них.
Через два часа он поднимается на борт парохода, который должен доставить его в Лондон.
В то время как плантации каучуконосов в Нидерландской Индии все больше расширялись, распространение бразильского каучукового дерева в Британской Малайе неожиданно прекратилось. Первые попытки британской колониальной администрации организовать массовое разведение гевеи натолкнулись на сопротивление английских плантаторов и потерпели крах. Английские плантаторы, продолжали возделывать пряности и кофе.
Многие ученые-экономисты торжествовали: они давно предсказывали такое развитие событий! Ливерпульская торговая палата, предоставившая значительные суммы для осуществления плана Джозефа Хукера, после смерти Бенджамина Дизраэли прекратила дальнейшее финансирование.
Да и само правительство Англии, занятое парламентским кризисом и озабоченное надвигающимся экономическим упадком, утратило на некоторое время всякий интерес к этому плану.
18
Лондон.
Уже несколько дней метель окутывает город белой пеленой. Сырой, холодный ветер свистит по улицам Сити, навевает на крышах снежные карнизы и покрывает белым мехом высокий глухой фронтон здания на улице Кинг-Вильям-стрит, где над входом прибита вывеска «Пара раббер гудз компани».
