Габит Мусрепов - Улпан ее имя
Они хотели от всей души подбодрить ее, но, сами того не подозревая, наносили ей новые раны:
– Е-е… Чем про верблюдов, сказала бы лучше о табуне темно-серых, в яблоках. Есеке гордился – за своего Байшубара, от которого пошло потомство, он отдал двадцать жеребых кобыл! И конь оправдал такую цену! Байшубара на зимней охоте никто не мог бы заменить, он волков не боялся!
Вступала другая:
– Эти темно-серые и нашу айналайн – Бижикен – примчали в последний раз домой. Рассказывают, она, когда ездила в аул к уакам, велела запрягать тройку, а Торсана оставила, сказала – ты сам как-нибудь доберешься…
При дорогом имени Бижикен, при имени Торсана Улпан снова начинала плакать… Ей не давали покоя последние слова Бижикен, сказанные перед самым концом, что Торсан оказался подлецом… Что такое она узнала? Бижикен не была вздорной девчонкой, которая по пустяку может обидеться. Чего не могла простить она Торсану?
Сам он, ничего не подозревая, приехал в аул после похорон. Нарочных за ним посылали в Кзыл-Жар, в его родной аул – и нигде не могли найти. А ждать было нельзя. Торсана весть о смерти Бижикен сразила наповал. Он осунулся, побледнел. Три дня он почти не уходил с кладбища. Трогательную заботу проявлял об Улпан, готов был исполнить любое ее желание, только – желаний у нее не было.
Что думать о Торсане, она так и не знала, да и не могла ни о чем думать, кроме одного: Бижикен нет, Бижикен нет, и так никто никогда не узнает, внук у нее должен был родиться или внучка…
Торсан безвыходно оставался в доме, пока не отметили сороковой день. А потом ему приходилось отлучаться по делам. Хоть сама управа и находилась по соседству с зимним домом, но земли волости были расположены далеко, большую часть времени он проводил там.
В середине зимы Торсан заехал по пути в Кзыл-Жар. Он Улпан не понравился. Стал каким-то важным, говорил значительно, словно взвешивал каждое слово, чтобы придать ему силу и власть… На могилу к Бижикен он сходил один, а когда вернулся, Улпан показалось – не таким должно быть лицо у человека, который совсем недавно потерял молодую любимую жену.
Задерживаться ему было некогда, и перед самым отъездом – сани уже стояли у крыльца – он сочувственно сказал изможденной своей скорбью Улпан:
– Апа… Апа, как жить? Вот и у вас никого не осталось пиалу чаю налить…
Улпан поняла, что он имеет в виду, но ни сил не было, ни желания отвечать Торсану. Бижикен нет с ней, а если нет Бижикен, какая разница, что и с кем теперь произойдет?
Через полтора месяца Торсан из своего аула прислал к Улпан бия Утемиса.
Бий передал его слова: в мыслях у Торсана одно, только об Улпан он тревожится. Если апа разрешит, он привезет ей келин, чтобы было кому постель ей стелить, чай готовить, мясо сварить…
Улпан сказала:
– Мне всего этого не нужно. Если хочет жениться, это его право. Кто может потребовать от человека молодого, чтобы он на всю жизнь остался один?
Как потом узнали, Торсан и не собирался ждать возвращения Утемис-бия. В то самое время, когда тот вел разговор с Улпан, в ауле у курлеутов пировали сваты.
Торсан женился.
В жены он брал дочь Рымбека, того самого – мужа племянницы Игамберды, а Игамберды племянником приходился Каиргельды, чей отец – Карабай – родился от Акбайпак, а та была младшей сестрой родной матери Тлепбая, а внук Тлепбая – Тулен в свое время засватал Улпан за младшего своего сына Мурзаша.
Предательство Рымбека, который наводил в аул курлеутов сыновей Тулена, так и не обнаружилось, он пас табуны, которые Есеней подарил, а Улпан оставила в Каршыгалы. Он заметно раздобрел и все чаще его называли байшикешом, а байшикеш – еще не бай, но по своему достатку к баю приближается…
Земли шайкоз-уаков издавна соседствовали с Каршыгалы, и Торсан до своей женитьбы часто навещал курлеутов. В их ауле он и приметил Жауке, улестил обещанием жениться, и только лес мог бы поведать, в каких кустах встречались молодой джигит и девушка. Но лес молчал. Торсан женился на Бижикен. Жауке горевала, призывала аллаха покарать обманщика, но в конце концов простила его, еще до смерти Бижикен.
Жауке Торсану нравилась. Роста она, правда, небольшого, но прекрасно сложена, большие черные глаза, чистый лоб… Нрав у нее был несносный, верно, но Торсана это не беспокоило. Он из нее дурь вышибет!
В дом к Улпан он привез ее в марте.
– Вот вам келин, апа… – представил он Жауке. – Теперь будет кому о вас заботиться. А родом она из курлеутов, не чужая вам, младшая сестра…
Улпан поднялась навстречу молодой женщине, поцеловала ее:
– Пусть твой приход, шырагым, принесет в этот дом счастье.
Жауке быстро освоилась. Она прибралась в доме – дом после смерти Бижикен был неживым, запущенным. Жауке расспрашивала Улпан, что надо, как надо… В одном можно было ее упрекнуть: аульных женщин, которые помогали Улпан, Жауке восприняла как рабынь, батрачек – и разговаривала с ними пренебрежительно, и покрикивала, если ей казалось, что они что-то сделали не так.
А началось это с Дамели, которая первой попалась на глаза.
– Е-ей, старуха? Ты разве в гости в этот дом пришла? Надо что-нибудь делать, а ты одно знаешь – сидеть возле апы. Надо же хотя бы отрабатывать то, что ешь!
Дамели со слезами пошла к Улпан и та позвала Жауке:
– Шырагым… Ты не трогай эту женщину, она для меня – не посторонняя. Она близкий мне человек.
– Тогда пусть сидит сложа руки! – ответила Жауке, вильнула подолом и ушла взбешенная.
Давно уже так сложилось, что женщины, приходившие помочь, каждый вечер оставались с Улпан – чаю попить, поговорить. Но Жауке и этого не потерпела.
– Хватит… Можете все уходить… – распорядилась она.
Жауке рассчитывала с первых же дней захватить в доме власть. Стать хозяйкой. А хозяйка не она, а эта баба, Акнар, ишь ты… В одну из комнат нельзя входить лишь потому, что там в неприкосновенности стоит кровать Бижикен. В другой – она сама спит. В большой комнате – торчат целый день, посетители к ней идут с глупыми своими делами и просьбами. Жауке и Торсан вынуждены ютиться в боковой комнатушке, и Жауке без позволения не может ни к одной вещи притронуться!
По ночам она жалила Торсана:
– Какой ты сын в этом доме? Какой ты хозяин? Ты все наврал! Уже было – один раз меня обманул, богом клялся жениться. Второй раз – теперь… Говорил, что весь скот, все имущество будет принадлежать нам. А ты на побегушках у нее, эта баба посылает тебя на базар за покупками. Сын… Какой ты сын?! Ты в этом доме кушук-куйеу… Скоро она отправит нас жить в тот аул, где челядь ее живет!
Ну и язык… Чтобы хоть как-то уладить дело миром, Торсан уговаривал ее:
– Надо, чтобы хоть один год прошел со смерти ее дочери… Ты потерпи…
– Стану я терпеть! Вези меня домой. А обратно я приеду, когда минет годовщина по твоей возлюбленной, которую ты на меня променял!
– Перед людьми будет неловко. Пойми же ты, потерпи…
– Сколько можно терпеть? До тех пор, пока для своей возлюбленной ты не воздвигнешь мазар?
– Без этого нам тоже не обойтись… Не построить – сибаны обидятся…
– А ты на меня не обижайся, если я твоей бабе, твоей хозяйке нагрублю. Нет у меня сил терпеть!
Торсану стало не по себе. Нужно всячески избегать излишних осложнений. Видимо, придется поменьше разъезжать – ему казалось, если он постоянно будет дома, то сможет удержать Жауке, иначе натворит она бед.
– Жауке, айналайн… Ты постарайся понять, о чем я говорю… Дело тонкое…
– Не желаю я ничего понимать! А ты… Ты лучше повернулся бы лицом ко мне…
Торсан повернулся.
Он и в самом деле перестал ездить и с Жауке глаз не спускал. Улпан вела себя ровно, она никак не проявляла своих чувств. Скорее наоборот – предупреждала то, что могло вызвать со стороны Жауке грубость. Несколько тюков с покупками всю зиму оставались неразвязанными, Улпан вскрыла их, отдала Жауке новые ковры, новые одеяла и подушки. Велела перенести в ее комнату «борансуз-айна» – трехстворчатое зеркало. Узнав о том, что Жауке ждет ребенка, Улпан давала ей советы, как должна вести себя женщина. Но на Жауке и это не подействовало – с каждым днем она становилась все нетерпимее, все придирчивее.
Если тереть в одном и том же месте – протрешь дыру. Если без конца растягивать – порвешь. Для Улпан – она и сама о том не подозревала – однажды наступил такой предел.
Мазар на могиле Бижикен был установлен. Как и положено – меньше отцовского. Улпан наблюдала, чтобы все было сделано как следует, а потом стала собираться в дорогу. В ее жизни кончилось время радостей, наступило время печалей, и конца им не предвиделось.
Собиралась она в Каршыгалы – на поминки, год миновал со смерти матери, Несибели. Шондыгул за оглобли откатил в сторону коляску и уже подвел тройку – тройку темно-рыжих. На темно-серых со смерти Бижикен Улпан ни разу не ездила. Рядом с коляской стояла Шынар – с кем еще, кроме нее, могла Улпан делить свое непроходящее одиночество? На тарантасе, запряженном парой, подъехал Иманалы.
