Лора Мориарти - Компаньонка
– Вы правы. – Голос у нее был ниже, и говорила она медленнее, чем в былые времена. – Туфли просто ужасные.
Кора не поняла, почему приятель Эрла говорил, будто Луиза потеряла всю свою красоту. Даже одетая как Кэтрин Хепбёрн, она все еще была потрясающе хороша: черные глаза, бледная кожа. Волосы, черные, как водолазка, почти касались плеч; она снова носила челку.
– Ты меня впустишь?
– Что вам надо?
– Я… я пришла посмотреть, как ты. – Кора открыла сумочку и вынула сверток. – Вот шоколадку тебе принесла. Я помню, ты любишь шоколад. – Кора протянула сверток Луизе, та оглядела его скептически. Кора уже сильно сомневалась, надо ли было приходить. Может, Луиза счастлива жить в родительском доме, гулять по ночам и попадать под арест. Кто сказал, что такая жизнь не по ней? Если бы она хотела жить в Голливуде с мужем-режиссером, бассейном и мехами, она, уж наверное, жила бы. Коре помнилось, что Луиза обычно поступала так, как хотела.
Луиза взяла шоколад и, не поблагодарив, сунула сверток под мышку.
– Кора, а как ваш немецкий, э-м-м…
Кора сглотнула. Даже в тусклом свете было заметно, что Луиза криво усмехается. Она была первой, кому Кора с Йозефом соврали, что он ее брат; тогда они были еще неопытными и напуганными лжецами, и Кора так и не поняла, поверила Луиза или нет. В тот день Луиза лишь разочарованно хмыкнула и потеряла к ним интерес. Но теперь смотрела на Кору так, что было ясно: она всегда знала.
– Брат? Спасибо, хорошо.
Луиза закатила глаза:
– Ваш немецкий язык – вот что я имела в виду. Вам знакомо слово Schadenfreude? Мстительная радость, а? В английском нет такого слова, а надо бы ввести. Специально для старой доброй Уичиты.
Кора покачала головой. Трудно было не обидеться. Она все-таки надеялась, что Луиза знает ее лучше.
– Я не злорадствовать пришла, – возразила она. – Я пришла тебя проведать. И никому не расскажу, что здесь была.
– Да рассказывайте на здоровье, мне-то что. – Но взгляд у нее был настороженный. Нет, ей не все равно.
– Даже не собираюсь. – Теперь закатила глаза Кора. Ей хотелось сесть. – Послушай. Удели мне пятнадцать минут. Прости, что так внезапно к тебе вломилась. Но если дашь мне пятнадцать минут, обещаю, что больше тебя не побеспокою.
Луиза уставилась на Кору. Невозможно было понять, о чем она думает. Когда Луиза была знаменитой и снималась в кино, Кора однажды прочла критическую статью, в которой доказывалось, что Луиза плохая актриса. Критик признавал, что она самая красивая женщина, какая появлялась на экране, но жаловался, что красота – ее единственный козырь. Зрители, писал критик, теряют ум при виде черных глаз и совершенной гармонии черт и не видят, что это лицо непроницаемо, невозможно сказать, какие чувства прячутся в этих глазах (и есть ли там чувства). Если бы не титры, где написано, о чем героиня думает, никто, считал критик, никогда не понял бы этот прелестный взгляд. Критик, впрочем, был в меньшинстве; большинство писало, что Луиза играет тонко и это особенно заметно на фоне отчаянного переигрывания современных ей актрис. Но теперь, когда Луиза стояла перед ней, Коре сильно не хватало кадра с титрами, что раскрыли бы ей Луизины мысли.
Луиза глянула на часы:
– Время пошло?
– Время пойдет, когда ты предложишь мне сесть.
Потолок в комнате был косой, наклонная крыша упиралась прямо в пол. Почти все место, где взрослый мог бы встать в рост, занимала постель. В комнате было ненамного светлей, чем в коридоре: шторы на обоих окнах спущены, прекрасного солнечного дня не видно. На столе горит лампа, но абажур тоже закутан шарфом. Комната, мягко говоря, не захламлена. Постель, коврик в восточном стиле, комод, тумбочка с лампой. На стопке книг у постели – ваза с красными яблоками, под туалетным столиком черные туфли. Другой собственности Кора не заметила. Если это была детская комната Луизы, то она выкинула оттуда все девчачьи причиндалы.
Кроме неприбранной постели, сесть было негде: куча подушек в головах и книга корешком вверх на смятом одеяле. Похоже, здесь Луиза обычно и сидит. Но коврик выглядел мягким и достаточно толстым; Кора ухватилась за решетку кровати и уселась на пол. Луиза, кажется, слегка удивилась – то ли не ожидала от Коры такого поступка, то ли вообще не думала, что та умеет садиться на пол. Но ведь Луиза знала Кору в ее корсетные годы, а в корсете и впрямь не сядешь на пол без посторонней помощи. Теперь Кора носила хлопчатое платье с эластичным поясом, а под ним только нижнюю юбку да белье; и хотя постарела на двадцать лет, выглядела на удивление гибкой и стройной.
Луиза снова глянула на часы:
– Время пошло.
Она положила сверток с шоколадом на тумбочку и влезла в постель: села рядом с подушками, выпрямила спину, вытянула ноги в черных слаксах и скрестила голые белые лодыжки. Теперь, в свете лампы, Кора лучше разглядела ее лицо и поняла, что имел в виду приятель Эрла. Луиза выглядела старше, чем должна бы: вокруг глаз и рта морщины; кончик носа слегка порозовел, на щеке лопнул капилляр. Но глаза по-прежнему огромны и пленительны. И они нетерпеливо смотрели на Кору.
Кора тоже вытянула и скрестила ноги. Она не ждала от Луизы вежливых расспросов о Йозефе, Грете, мальчиках и Алане. И не собиралась делиться тревогой за Эрла. Луиза явно была настороже; она сейчас способна думать только о своих бедах. Игра будет в одни ворота. Кора часто вела такие беседы с девушками из Доброго дома.
– Твоя мать плохо выглядит, – сказала Кора.
Наверное, не лучшее начало разговора, но времени мало.
– Да, плохо, – Луиза разглядывала свою ладонь. – Умирает, я так думаю. Эмфизема. А она ведь даже не курила – это наследственное. Значит, у меня тоже будет. – Она раздраженно посмотрела на Кору: – Вы мне пришли сказать, что я должна заботиться о матери? В этом ваша сегодняшняя миссия?
– Нет. – Снова несправедливое обвинение; но Кора понимала, что не надо принимать его близко к сердцу. Луиза пила. Не пьяна, но слегка шепелявит; Кора уловила знакомый хвойный запах, как в ту ночь в Нью-Йорке, когда ее привел Флойд Смизерс. Джин. Кора теперь знала, что это такое: джин подливали в пунш на свадьбе Эрла.
– Ладно. – Луиза подняла голову. – Я вас уверяю, что вокруг милой мамочки вьется туча подруг, готовых для нее на все.
– Да, – сказала Кора. – Они там с Зейной на крыльце.
– А, это ее самая толстая подружка. – Луиза бросила взгляд на дверь. – Зейна. Каждый раз не упускает случая мне заметить, какая я ужасная дочь, что не забочусь о бедненькой, несчастненькой Майре. – Она повернулась к Коре: – А бедненькая Майра не хочет, чтоб я о ней заботилась. Не хочет меня видеть в моем нынешнем неприглядном состоянии.
Кора вздохнула: похоже на правду.
– Она тебе так и сказала?
– Да уж дала понять. Вы знаете, что у нее была самая обширная коллекция материалов о Луизе Брукс в мире? – Пауза; широкая натянутая улыбка. – Люди мне писали: мол, мы ваши самые преданные поклонники, но я-то знала, что мой самый преданный поклонник живет в Уичите. Хранила все мои письма, все журналы, афиши всех фильмов. Но то было в двадцать седьмом. – Луиза насупила черные брови. – Мама у меня флюгер, как выяснилось. Как только я приехала домой, она все сложила в две картонные коробки и спросила: Луиза, тебе надо? Не надо, так я их выкину.
– М-да, неприятно, – сказала Кора.
Луиза пожала плечами.
– А отец? – Это был единственный небезнадежный вопрос, который Кора смогла придумать.
– Гм-м. – Луиза склонила голову набок. – Как вам сказать. Возможно, он вообще не в курсе, что я здесь живу. Я ведь приехала всего два года назад, а он такой занятой человек.
– Тогда почему ты здесь? – как можно мягче спросила Кора. Она не хотела раздражать Луизу; она взаправду не понимала. Луиза не заботится о матери, а Майра не способна позаботиться о Луизе, которая не оправдала материнских надежд. И Леонард Брукс тоже ни при чем.
– Да потому что я нищая! – сказала Луиза так, будто это ужасно забавно. – Идите, расскажите подружкам, пусть болтают. Пусть узнают все. Цильх! Нуль! Я думала, что разорена, когда уезжала из Калифорнии. – Она посмотрела на косой потолок. – Но тогда у меня еще оставалась пара грошей. Теперь вообще ничего.
– Как же так? Ты не получаешь алиментов?
– Я не просила. Оба раза я просто хотела вырваться. И думала, что и дальше буду зарабатывать. – Луиза развела руками. – Я могла бы стать фантастической проституткой. Но я не умею мыслить стратегически.
Кора поморщилась.
– Почему ты перестала сниматься?
Луиза ответила не сразу. Сначала осторожно посмотрела на Кору, как бродячая кошка, что раздумывает, подойти поближе или убежать. Наконец, по-прежнему глядя Коре в глаза, Луиза пожала плечами:
– Мне опротивел Голливуд. Они там даже не читают. Только смотрят. – Она еще сильнее наморщила лоб. – Они знают только то, что видят; смотрят на тебя и думают, что тебя знают, и ты сама начинаешь думать, что они тебя знают. И твоя видимость постепенно становится твоей сутью. А это неправильно.
