Морис Дрюон - Крушение столпов
«Подмораживает нынче утром, – подумал он. – Только бы вода в моторе не замерзла».
Приподняв капот, он отвинтил в радиаторе пробку и послушал, как вытекает вода.
«Не годится все же оставлять вот так открытыми двери замка на ночь, – подумал он еще. – Узнают – повадятся бродяги. Но ничего не поделаешь – нельзя запирать из-за господина графа, он возвращается когда ни попадя. Может, он тоже больной. Свалится когда-нибудь на лестнице. И придется мне относить его в комнату…»
Он подошел к двери в замок, которую Габриэль так и не потрудился закрыть. В этот момент ищейка издала жуткий долгий вой.
– Прекрати, Сигаретка, – сказал Лавердюр, сильно хлестнув собаку по морде.
Затем он привязал ее к большому чугунному столбу.
Габриэль не сразу сумел зажечь свечу, стоявшую на высокой консоли в вестибюле: он забыл закрыть дверь, и ток воздуха, овевая его, задевал руку и свечу, накрывал фитилек. Наконец в его пальцах загорелся желтый огонек, освещавший, по мере того как Габриэль поднимался по лестнице, нижнюю часть портретов маршалов, которые жили в Моглеве, их розовые руки с полированными ногтями в трещинках, властно лежавшие на стволе пушки или на карте Фландрии.
На площадке первого этажа что-то подло ухватило Габриэля за рукав, и он выронил свечу. Он зацепился манжетом за медное кольцо, сквозь которое был протянут служивший перилами толстый шнур из красного бархата.
Габриэль пошел дальше ощупью. До него смутно донесся звук шагов, где-то внизу вторивших его шагам. Но Габриэль был в таком состоянии, что, даже если бы под тяжестью его тени заскрипели ступени, он бы не обернулся.
Он поглаживал в кармане шубы гибкий и тяжелый предмет, оканчивавшийся гладким кругляшом, твердым, как камень, и Габриэль накрыл его ладонью, оберегая свое оружие.
Внизу лестницы возник рассеянный свет, словно розовая рука одного из маршалов подняла оброненную свечу. Когда Габриэль свернул в коридор третьего этажа, свет исчез. Но Габриэль заметил в глубине огромной темной коробки узкую желтую полоску, указывавшую на щель двери. А он как раз туда и направлялся.
Жаклин услышала приближающиеся шаги и затем, когда рука, словно звериная лапа, шарила в поисках бронзовой ручки, шорохи за дверью. Затем створка двери открылась, по обыкновению не без труда из-за вздувшегося паркета.
Жаклин увидела Габриэля – его плечи, накрытые бобром, измятую рубашку, белый галстук, съехавший под воротник. Она увидела его приближающееся лицо.
И если Жаклин вскочила, опустила маленькие голые ножки на паркет и, попятившись, сколько могла, прижалась к колонке кровати в поисках пути к бегству, то было это не потому, что лицо Габриэля было перекошено от обильных возлияний, а потому, что во время долгого пути по ночным дорогам оно превратилось в маску, где играла счастливая улыбка, демоническая и безумная.
Жаклин хотела крикнуть: «Габриэль!», но, на свою беду, произнесла: «Франсуа!»
Выбросив вперед руки, Жаклин еще раз попыталась закричать, чтобы привести Габриэля в чувство, вернуть его в человеческое состояние.
Но нога оленя уже опустилась на ее висок, крик застрял в горле – и голова Жаклин, ударившись, отскочила от дубовой колонки кровати.
Лавердюр, освещая себе путь старой зажигалкой военных времен, изготовленной из осколков снаряда, осторожно продвигался по коридору третьего этажа.
«Значит, он зашел к госпоже графине, в такой-то час, – сказал он себе. – Ну, тогда мне нет надобности…»
Он услышал сдавленный крик, и, хотя звук был приглушенный, крик этот был исполнен такого ужаса, что Лавердюр ринулся на звук.
«Да как же я смею-то! Как же я смею! – твердил он про себя. – Ведь, может, они уже в постели. Как я выглядеть-то буду?»
Он машинально сдернул с головы фуражку и сунул ее в карман своего старого пальто.
Дверь в спальню Дианы была приоткрыта.
Лавердюр увидел «господина графа», одной рукой державшего за ворот ночной рубашки недвижное, осевшее тело «госпожи графини», а другой колотившего ее по голове. Череп под ударами копыта глухо потрескивал.
Габриэль ничуть не удивился, увидев в дверях Лавердюра, и не стал сопротивляться, когда тот бросился отнимать у него труп.
Доезжачий, почувствовав под пальцами грудь Жаклин, отдернул руки, словно дотронулся до недозволенного.
«Господин граф, значит, сядет в тюрьму… – в этот момент подумал Лавердюр. – Полиция… газеты… а что будет с господином маркизом и с детьми…»
Со свойственной охотникам быстротой реакции он жестким взглядом сероватых глаз охватил разом всю комнату.
Все в порядке, никаких следов борьбы; одеяло, подушки – на месте.
Габриэль ошалело выпустил из рук свое оружие.
«По счастью, кость-то убивает, не разрывая кожи, – подумал Лавердюр. – А взял бы он подсвечник, все бы залило кровью…»
Единственно, из уха и правой ноздри у Жаклин вытекли две тоненькие коричневатые струйки, уже засохшие и тускло поблескивавшие.
Удары пришлись по тому месту, где волосы были особенно густые, и проломили череп, не повредив кожи.
Лавердюр поднял тело и, неся его на вытянутых руках, подошел к одной из стеклянных дверей, открыл ее, вышел со своей ношей в лоджию, висевшую на высоте двадцати футов в тиши ледяной ночи.
Он не спеша, тщательно все рассчитал, положил Жаклин животом на каменную балюстраду, которая уже давно грозила рухнуть. Затем, отойдя назад, он изо всей силы ударил сапогом по балюстраде, и камни вместе с трупом полетели вниз.
После этого он вернулся в комнату, закрыл стеклянную дверь, подобрал ногу оленя…
«Смотри-ка! Какой я умный! Хитро все придумал», – подумал он и, взглянув в сторону стеклянной двери, поспешил ее открыть.
– А ну, господин граф, поторопитесь-ка, – сказал он тихо и жестко, взяв Габриэля за локоть.
Они вышли, ничего больше не тронув в комнате. Под током воздуха, ворвавшегося в раскрытую дверь, свеча потрескивала, оплывала.
Мужчины прошли в спальню Габриэля, находившуюся рядом. Зажгли другую свечу. Габриэль послушно шел туда, куда его вели; он не противился, и когда Лавердюр раздел его.
И только на миг Габриэль, казалось, вышел из оцепенения.
Он сказал:
– Она же не могла мне ответить. Надо было мне об этом подумать. А так я теперь и не узнаю.
Лицо его позеленело, и Лавердюр дал ему пощечину, не злобно, а быстро похлопывая по щекам, чтобы его не вырвало.
Лавердюр разбросал небрежно по кровати и по полу – как ему казалось, так сделал бы богатый и сильно пьяный человек, – шубу, фрак, рубашку и белый жилет, лакированные туфли.
Быстро порывшись в шкафу и комоде, он натянул на Габриэля брюки для верховой езды, толстый свитер и сунул его ноги в непромокаемые сапоги.
– Ваше желтое пальто, господин граф, висит в вестибюле?
Габриэль кивнул головой.
– Идемте, не будем терять время, – сказал Лавердюр.
Они вышли в коридор. Теперь было уже не так темно. Лавердюр боялся, как бы не открылась какая-нибудь дверь. «Если кто-нибудь нас увидит, я же стану соучастником, я стану соучастником. И что мне тогда говорить?.. Почему я так поступил?..» Маловероятно было, чтобы кто-то услышал, как рухнули камни и следом за ними тело. Спальня маркиза находилась в другом конце замка. Флоран и его жена жили в полуподвале, под комнатами своего старого господина, чтобы тотчас являться к нему по первому его зову. Остальные слуги помещались либо в низеньких комнатках под крышей, либо во флигелях, и будильники у них еще не прозвонили.
В этой части дома жила только госпожа де Ла Моннери. Но она была совсем глухая… И тем не менее, когда двое мужчин стали спускаться по лестнице, Лавердюр услышал голос, донесшийся сквозь толщу резных деревянных стен и шпалер:
– Что там такое?.. Войдите!
В вестибюле Лавердюр надел на Габриэля желтое пальто, дал ему в руки мягкую шляпу и перчатки, затем вытолкнул на улицу, закрыл дверь и отвязал дрожавшую Сигаретку.
«Хорошо еще, что она не завыла», – подумал Лавердюр.
И пошел к машине, чтобы повесить на обычное место оленью ногу, предварительно вытерев ее о свое пальто.
Поддерживая Габриэля, Лавердюр обошел замок, стараясь держаться вдоль стен, не пересекать парадный двор и выйти в парк по боковой аллее.
Монументальный фасад начинал вырисовываться в сероватых сумерках, но различить что-либо на земле было еще невозможно.
«А что, если я оставил после себя еще какую-нибудь улику? – спрашивал себя Лавердюр. – Во-первых, наши следы на паркете – господина графа и мои. А потом неизвестно ведь, как упала госпожа графиня… Но отступать уже поздно. Вот только почему я это сделал?»
А Сигаретка уже начала тянуть.
7
Острая боль в кончиках пальцев, возникшая оттого, что Лавердюр надел ему сапоги прямо на тонкие шелковые носки, вернула Габриэля к реальности.
Он шагал по лесу, по просеке, нарождающимся утром. Шел он быстро, сам не зная куда, и, несмотря на скорую ходьбу, дрожал. Лавердюр, которого тянула за собой ищейка, на несколько шагов опережал его и глухо повторял:
