Валентин Гнатюк - Святослав. Болгария
– Княже, – прохрипел он, узрев Святослава, – дозволь пожать руку твою… и добей меня своей милостью…
Князь, наклонившись, поцеловал Зверобоя в лоб, сжал его руку, а затем, подняв меч, пронзил остриём храброе сердце стременного.
Многих воев не стало в том сражении. Едва собрали раненых, восстановили порядок в рядах, как греки пошли на новый приступ.
Опять мечи зазвенели по латам и загремели по щитам. Отчаянно сражались греки, и упорно оборонялись русы. От пыли и топота померкла синяя сварга, прах встал над Доростольской долиной, пали иссечённые цветы и травы, а земля колебалась, казалось, до самых недр.
Снова отошли греки. А русы пошли по полю собирать своих убитых и раненых и отправлять их в град, а греков несли и бросали в синий Дунай. Был уже обеденный час, из града явились жёны, неся еду и питьё, и русы ели почти на ходу.
Вдруг некое волнение пошло по рядам – воины увидели Переяславского Могуна со жрецами, которые, двигаясь меж уставших защитников, пели славу богам. Могун, беря подножный прах, бросал его на четыре стороны и молвил громким гласом:
– Не одолеть вас врагу, витязи русские, ни с полудня, ни с полуночи, ни с восхода, ни с захода. Нынче зрел я пророчество богов наших, кои рекли, что с честью покинете вы поле сие, и враги не одержат победу. Слава богам нашим!
– Слава! – отвечали, воодушевляясь, полки.
И опять возгорелся бой.
Целый день шла битва, и греки ходили на приступ двенадцать раз. И двенадцать раз успех склонялся то на одну, то на другую сторону.
Вопреки всем здравым расчётам и законам войны, кои император Цимисхес впитал в себя во многих битвах с персами и арабами, его доблестная армия не могла одолеть варваров. Это было необъяснимо – ни страстные молитвы к Господу Иисусу и Пресвятой Богородице, ни разумные доводы никак не помогали и не могли объяснить происходящее.
В конце дня, отчаявшись перехватить инициативу, Цимисхес собрал всю конницу, присоединил к катафрактам своих «Бессмертных» и велел скакать на противника во весь опор.
Громко затрубили медные трубы, раздался глас императора, призвавший воинов показать свою ромейскую доблесть, и железная лавина неудержимым валом покатилась на Святославичей, круша, топча и повергая наземь тесные ряды россов один за другим. Передовые ряды были сокрушены почти полностью. И опять вылетел Гординский полк со Зворыкой, кинулся навстречу врагу и оказался на самом острие железного вала. Ещё отчаянней бились витязи, да только мало было их, и таял полк, словно льдинка в горячей воде. Видя, что стальная армада ромеев входит в средину его войска, как кинжал в обнажённое тело, Святослав велел отступить в Доростол и закрыл град.
Хлынувшие со стен потоки кипящей воды и смолы, а также сбрасываемые валуны остудили пыл увлечённых захватчиков.
И когда вернулись защитники в град, от Гординского полка осталась только сотня, и принесли они с собой тело Зворыки-темника.
Святослав с посеревшим ликом подошёл к верному боевому другу.
– Зворыка бился с врагом до последнего и повелел сказать, что погибает на поле брани за Русь вольную! – глухо молвил сотник.
Невольная слеза скатилась из очей Святослава. Он медленно снял шелом. Потом вынул меч и сказал, обращаясь к темнику:
– Мечом сим Перуновым клянусь отомстить за смерть твою, храбрый Зворыка! Вечная слава тебе и память, честной воин!
Ромеи отошли, торжествуя победу: всё же они вынудили скифов отступить!
Император приказал выдать всем вина и двойную порцию еды. Ведь воинам не удалось сегодня толком пообедать – неслыханное дело для императорской армии, да и для фемной тоже.
– Ничего, – воодушевлённо громыхал своим полководческим голосом Варда Склир, – под вино мои воины одолеют и три обеда, как они одолели презренных скифов!
– О-го-го, – громогласно восклицал во всю свою глотку могучий мелиарх, – мы подкрепимся, выспимся, а завтра устроим этим несчастным варварам настоящий ад, они ещё узнают, что могут сделать с ними доблестные воины старого Седония! – Хохот его раскатился так, как будто вдруг прозвучали средь ясного неба громовые раскаты.
Полночи византийцы пировали, прославляя своего императора, а тот щедро раздавал награды отличившимся и обещал горы золота и добра после виктории над скифами. Воины горланили хвалебные песни, воспевая своё геройство, силу и отвагу, и прежде всего непобедимого василевса Иоанна.
Однако усталость от необычайно напряжённого и непривычно долгого сражения, обильная еда и вино быстро одолевали их, и вскоре гомон, песни и бравые возгласы воинов умолкли, перейдя в разноголосый храп.
А после полуночи у лагеря Цимисхеса трижды прокричала ночная птица – ей ответила другая со стороны ближайших ворот града, которые тихо распахнулись, и из них потекли, как тени, воины Святослава. На крепко спящих греков обрушились «побеждённые» русы и болгары. Кто-то, проснувшись от шума схватки и звона клинков, едва успевал выскочить из палатки, кто-то, открыв глаза, ошарашенно наблюдал, как парусиновая стенка расползается от меча или кинжала и в образовавшийся проход вскакивает мрачный скиф, разя всех вокруг, а с другой стороны в походное жилище таким же путём врывается второй, третий, пятый… Пока очнулись ромеи, пока те, кто успел, спешно напялили на себя прочные клибанионы и сгрудились, чтобы отразить неожиданное нападение, многие уже расстались с жизнью в той части лагеря, что была обращена к Доростолу. Истребив не менее тысячи греческих воинов и потеряв около сотни своих, варвары так же неожиданно исчезли в ночи, как и появились.
Император, как и прочие, разбуженный ночной резнёй, лично поспешил к месту происшествия. В первые мгновения он был подавлен и растерян видом многочисленных трупов своих воинов. Затем побагровел и стал наливаться яростью.
– Побеждённые крушат победителей, как объевшихся свиней! – кричал Цимисхес на угрюмо молчавших стратигосов.
Он едва не зарубил в горячке начальника ночной стражи, но тот, на своё счастье, где-то задержался и прибыл на «раздачу лавровых венков» чуть позже, когда император уже излил часть гнева на Каридиса и комита синодиков.
– Я предупреждал вчера вечером таксиархов и кентархов, что со скифами надо держать ухо востро, просил не пить столько вина, но меня никто не слушал, – пытался оправдаться старший стратигос, хотя и понимал, что это бесполезно.
Когда первая волна злобы и раздражения императора несколько улеглась, он немного выкричался, перестал метаться по шатру и уселся, наконец, на свой походный трон, грозно насупив брови и меча злые искры из голубых очей, осторожно подал голос Варда Склир.
– Прикажешь обложить город, великий? – обратился он к императору.
– Нет, – мрачно молвил Цимисхес, сосредоточенно глядя перед собой. Император был явно встревожен, он-то видел, как вчера несколько раз был в двух шагах от поражения. «Если бы не мои катафракты, что железным тараном закованных в броню конских тел смяли фланг россов и мисян, когда те обратили в бегство моих пеших воинов, то… А теперь эта вражеская ночная вылазка, неожиданная и дерзкая, как короткий удар ромфея». От этого варварского неистовства веяло такой первобытной силой и дикостью, что неприятный озноб несколько раз пробежал по телу императора от макушки до пят. – Прежде всего мы должны подумать о собственной безопасности, – молвил наконец Иоанн. – Приказываю занять возвышенность, что на подходе к Дристеру, окопать её рвом, окружить валом, оградить щитами и быть всё время на страже. В дополнение к керкитам выделить конных воинов в ночные дозоры, которые будут, сменяя друг друга, объезжать лагерь на подступах всю ночь, до самого рассвета. Дождёмся подхода камнемётных машин и баллист и прибытия флота, чтобы прочно замкнуть осаду сразу как по суше, так и со стороны воды!
– Богоравный, – ещё осторожнее промолвил Варда Склир, который уже не раз видел россов в схватке и даже бегал от них, – а может, не стоит отсекать скифам все пути отступления, если мы крепко их придавим, оставшиеся пусть проваливают на своих кораблях. Это будет победа, потому что, окружённые со всех сторон, они будут биться до последнего, и мы потеряем много воинов, лучших воинов, как в Преславе… Ианнополе, когда мы зажали их в царском дворце.
– Нет, Варда, – решительно молвил император, – мне не нужна просто победа, мне нужна их гибель! Если они уйдут сегодня, то через год-два вернутся с ещё большим войском, с уграми, пачинакитами или ещё с кем-то, и тогда нам будет намного сложнее одолеть их. Нужно всё закончить сейчас, не глядя ни на какие жертвы! – заключил Цимисхес, всё так же вперив в пространство задумчивый взгляд.
Весь следующий день ромеи рыли ров вокруг большого холма, вынося землю на прилегающую к лагерю сторону, чтобы получилась высокая насыпь. Затем они воткнули в насыпь копья и повесили на них соединённые между собой щиты. Таким образом, лагерь был огражден рвом и валом, чтобы враги не могли проникнуть внутрь.
