Мария Воронова - Сестра милосердия
Палата, куда перевели Воинова, оказалась большим залом с таким количеством кроватей, что Элеонора не смогла их сосчитать. Находиться теперь при Константине Георгиевиче неотлучно было неловко, да, строго говоря, ему больше и не требовался постоянный уход.
Теперь она приходила только в приемные часы, с пяти до семи вечера в будние дни и с одиннадцати до часу по воскресеньям. Отпуск как раз подошел к концу, она вышла на работу. По счастливому стечению обстоятельств штат операционных сестер был полностью набран, никто не болел, и старшая назначила ей одно дежурство в три дня. Это было очень удобно, Элеонора успевала и поработать, и навестить Воинова, и приготовить ему диетическую еду, и постирать, и съездить в лес. Да, ей пришлось стать ягодницей, ведь всем известно, что в землянике и чернике содержится больше всего витаминов, так необходимых для выздоровления.
Иногда ей сопутствовала Елизавета Ксаверьевна с Микки, но чаще Элеонора отправлялась в путь одна и мало-помалу полюбила эти одинокие прогулки.
Она бродила по лесным тропинкам, высматривая скопления ягод, и так хорошо было из сумрака высоких елей вынырнуть на просеку или лесную полянку, поросшую высокой травой и залитую солнцем. Среди травы просвечивала алая россыпь земляники, и Элеонора опускалась на корточки. Солнце грело макушку, деловито жужжали насекомые, и благоухание спелых ягод внезапно прерывалось острым запахом земляничного клопа…
Собрав ягоды в притороченный к поясу бидончик, она отступала в чащу, на изумрудный ковер лесного мха. Там ее ждали черничные кусты. Эта ягода только начинала поспевать, на каждом миниатюрном деревце висело не больше двух-трех спелых ягодок, и Элеонора собирала их очень осторожно, помня рассказы классных дам, что требуется двадцать лет, чтобы вырос новый кустик.
В этих одиноких скитаниях она забывалась, отрывалась от реальности и представляла себе совсем другую, сказочную жизнь, где не было никаких революций. В этой фантазии она не встречала Ланского и не влюблялась в него. А Воинов не любил Лизу…
Элеонора собирала ягоды, ладони ее окрашивались красным и черным соком, а перед глазами проносились яркие, чудесные картины…
Вот она в подвенечном платье стоит перед алтарем рядом с Константином Георгиевичем. (Эта другая, сказочная Элеонора была совсем не такой пуританкой, как настоящая, и выбрала лучшие кружева и да, слегка рискованный фасон. Рискуя вызвать гнев Ксении Михайловны, она подчеркнула главные достоинства своей фигуры — тонкую талию, точеные плечи и высокую грудь.) А вот они гуляют с детьми по Таврическому саду, вспоминая свою юность…
Эти видения были едва ли не ярче, чем реальность, и Элеонора думала, уж не сошла ли она с ума. Но все равно погружалась в эти грезы, лишь бы не думать о том, что ждет ее в настоящей жизни.
Константин Георгиевич лежал на кровати и читал какую-то книгу. Он так увлекся, что не заметил, как она подошла.
— Добрый вечер! — она достала из сумки паровые котлеты и ягодный кисель.
— Как я рад вас видеть! — Воинов отложил монографию и сел. — Вчера целый день скучал без вас.
— Но вы же знаете, что я вчера дежурила сутки.
— Да, конечно! Но все равно мне вас очень не хватало. Сильно вам досталось? Что оперировали?
Константин Георгиевич истосковался по работе. Клятву, данную Знаменскому, он соблюдал, но все время приставал к Калинину, чтобы тот делился с ним интересными случаями. Он даже просился ассистентом в операционную, хотя и понимал, что еще недостаточно окреп для этого.
— О, сплошная рутина. Хотите, спустимся в садик? Я только найду кресло.
— А вы не против, если я попробую идти сам?
Она покачала головой и протянула ему руку. Воинов шел медленно, но уверенно, хотя далеко от дверей отходить не решился. Они устроились на ближайшей ко входу скамейке, Константин Георгиевич перевел дух и достал папиросы.
Элеонора подумала, что он совсем не прибавляет в весе. Впрочем, это объяснимо, заживление гнойной раны требует колоссальных энергетических затрат, потом еще и работа над монографией. Умственная работа — это тоже труд, хоть пролетариат и придерживается другого мнения. Знаменский слишком рано стал тормошить Воинова, тут в нем ученый победил врача… И самое ужасное, что, похоже, Константин Георгиевич не в восторге от ее блюд. Она готовит по предписаниям лечебного питания, но пища действительно больше похожа на лекарства, чем на еду. Может быть, нужно носить что-нибудь просто вкусное?
— Вы устали? — спросил Воинов сочувственно.
— Нет, что вы, совсем нет!
— Но мне так неловко… Вы ночь не спали, пришли домой и, вместо того чтобы отдохнуть после смены, готовили мне котлеты. Я вижу, что совершенно измучил вас!
Она покачала головой.
— Не спорьте. Конечно, нельзя говорить девушке такие вещи, но вы осунулись и просто исхудали! У вас тени под глазами от усталости, нельзя так. Слушайте, вы же целый месяц глаз не сомкнули, выхаживая меня.
— Это очень сильное преувеличение. Не так уж много было с вами хлопот, я отлично отдыхала. Если бы не ваша диктовка, то я бы вообще не уставала.
— Рассказывайте кому угодно, только не мне. Я знаю, сколько сил вам это стоило. Даже чисто физических усилий. Думаю, что, переворачивая меня, вы так натренировали свои руки, что теперь смогли бы крутить солнце на турнике.
— Это неприлично, — буркнула Элеонора.
Воинов накрыл ее руку своей теплой сухой ладонью.
— Милая моя Элеонора Сергеевна! Я же поправляюсь, и теперь не обязательно навещать меня каждый день. Особенно в день после дежурства. Я очень рад вас видеть, и мне бы очень хотелось, чтобы вы все время были рядом, как раньше, но нельзя быть эгоистом. У вас налицо все симптомы переутомления, и мне вдвойне больно их наблюдать, потому что я сам явился их причиной. Я прописываю вам сон, сон, и еще раз сон! Завтра у вас свободный день? Утром встаньте, прогуляйтесь немного, а потом ложитесь и спите! Вечером откройте один глаз, поешьте и снова спите!
— А вы?
— А я поскучаю. Мне будет грустно без вас, но приятно знать, что вы отдыхаете.
— Но послезавтра мне на дежурство.
— Что ж, потерплю. И послепослезавтра тоже потерплю. Встретимся во вторник, я буду ждать. И пожалуйста, ничего не приносите.
Она только кивнула. До конца посещений оставалось еще достаточно времени, пришлось улыбаться, поддерживать пустую беседу, слушать про то, как уверенно и быстро монография движется к печати, а на душе скребли кошки…
Проводив Воинова в палату, она отправилась домой. Спешить было некуда, Элеонора пошла пешком, и какая же это была тяжелая прогулка!
Если очень быстро размешивать сахар в чае, то образуется воронка. Кажется, такая же воронка открылась у нее в душе, засасывая всю радость и оставляя только тяжелую пустоту.
Воинов добрый человек и заботится о ней, это правда. Но правда и то, что он устал от ее опеки. Ему скучно с ней… Нет, пожалуй, не так. Они близкие люди, фронтовые товарищи, пережили вместе много всего. Поэтому Константин Георгиевич обратился к ней, верному другу, и принимал из ее рук так необходимую ему помощь. Это совершенно естественно для него, человека, который сам спас многих и многих, и ее бы спас, если бы потребовалось. Но теперь, когда опасность позади, ее забота избыточна, а может быть, даже и смешна. И ставит их обоих в неловкое положение. Она не жена и даже не невеста, чтобы каждый день приходить в больницу. Почему он должен тратить на нее все приемные часы?
Она сама могла бы догадаться и сократить свои визиты, чтобы у Воинова не зародились подозрения, будто она рассчитывает на что-то и за свои труды требует более тесных отношений, чем он хотел бы поддерживать с ней!
Элеонора почувствовала, как щеки заливает краска стыда. О, история повторяется и ничему ее не учит! Не имея собственной жизни, она навязывается людям. Шварцвальд выставил ее из дома, когда она в стремлении помочь нарушила границы его частной жизни, теперь Константину Георгиевичу пришлось осадить ее…
Его нельзя обвинять в неблагодарности, он очень ценит ее заботу и как-то сказал, что она подарила ему жизнь! Но даже если и так, то это совсем не значит, что теперь она может распоряжаться его жизнью или надеяться, что он посвятит ее ей! Подарила же, а не сдала в аренду…
Он поступил очень деликатно, нельзя на него сердиться. И он все еще хорошо к ней относится и искренне благодарен за все, что она сделала, если только она не будет ему надоедать!
Как глупо с ее стороны было думать, что здоровый Воинов будет нуждаться в ней так же, как и больной! Давно пора понять, что она нужна людям только во время трагических поворотов судьбы. В беде она незаменима, но для счастливой жизни слишком мрачная, жесткая и неудобная.
Она — друг, а не возлюбленная. Как спасательный круг. Воинов держался за него, пока тонул, а как выплыл, повесил на стену, ибо что делать с этим приспособлением на суше, совершенно непонятно. Только мешает.
