KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Проза » Историческая проза » Свен Дельбланк - Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль

Свен Дельбланк - Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Свен Дельбланк, "Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Во всяком случае я попытался поговорить с Берит в тот раз. Мне было известно, что она уже обратилась в Тюремное управление с просьбой предоставить ей нового мужчину, которого надо было вернуть в общество. Я поинтересовался, не надоели ли ей мужчины. Или, вернее, напасти, невзгоды и заботы. Но она хотела, чтобы все было как раньше. На хуторе полно работы, и ей нужен мужчина в доме. Она стояла во дворе, маленькая, смуглая и упрямая, и повторяла привычное: «в доме должен быть мужчина».

Я не знал, что и сказать. Не потому, что у меня есть какие-то предрассудки, но мне казалось, что годы уже начали давать себя знать, и я никак не мог взять в толк, почему Берит должна вечно создавать себе такие трудности. Вот так я и стоял во дворе, не в силах ничего сказать.

И тут Берит рассмеялась, показав свои трухлявые зубы — это было еще до того, как она сделала себе вставные — и сказала:

— До чего же ты похож на папу, — сказала она.

Она имела в виду дедушку. Не знаю, похвалить ли она меня хотела или наоборот, но в ее словах, пожалуй, была своя правда. Я пошел в деда.

Я попал в армию за пару месяцев до того, как на хуторе появился Гурра. Человек он был злобный и тяжелый, и частенько поколачивал Берит. Барбру иногда писала мне и рассказывала, да я и сам видел, как обстоит дело, когда приезжал домой на побывку. Берит выбивалась из сил, терпела побои, но никогда не жаловалась. Наверное, считала, что с этим надо мириться, лишь бы иметь мужчину в доме.

Я часто думал — какое счастье, что я в детстве столько времени жил у дедушки. В школьное время я жил там постоянно. Дома драки, ссоры и пьяные мужики, которых нужно вернуть в общество. У дедушки все было тихо. Я сидел на полу со своими игрушками или с книжкой и смотрел на дедушку, читавшего в качалке. Иногда он останавливал кресло-качалку и вынимал часы, те, которые не показывали время. И лучи солнца сверкали на чистом золоте. А потом дедушка опять начинал качаться.

Дедушка был социалистом. Он часто рассказывал мне про историю, и как она развивалась, так что теперь все было готово к последнему и решительному бою. Развитие дошло до этой точки, и теперь все готово. Человечество — это бурлаки. Тысячелетиями они тащили тяжелую баржу, которая называется Прогресс, вверх по бурной реке из крови, пота и слез. Сейчас оставалось лишь последнее, огромное усилие. После чего баржа встанет на прикол в спокойном заливе с чистой, прозрачной водой. И наше человечество наконец-то достигнет цели.

Дедушка был верующим и социалистом. Мне казалось, что это хорошо сочетается, но позднее, когда Вера просветила меня побольше насчет материализма, я начал считать это несколько странным. И мне было немножко не по себе из-за того, что происхождение у нас не чисто пролетарское. Моему отцу до конца жизни не приходилось испытывать никакой нужды, и у дедушки завелись кое-какие деньги в банке после того, как он подался в учителя и продал отцовский хутор.

Я часто задавался вопросом, не в том ли моя слабость, что я сын кулака. Мой учитель не придает этому большого значения, но ведь он сам кулацкий сын и заинтересованное лицо, если будет позволено так выразиться.

Может, причина этой странной слабости, о которой я только что упомянул, лежит всего лишь в отсутствии классового чувства и сознания? И именно этой своей слабостью я помогаю монополистическому капиталу и господствующему классу? Чудовищно представлять себя предателем.

«Ты одновременно анархист и эскапист», сказал мне однажды учитель, и это было жутко неприятно слышать, но, возможно, это правда. Когда я слышу о несправедливостях в мире, то прихожу в такой гнев, что мне хочется убить какого-нибудь тирана, или что-то взорвать, или что-то в этом роде. Но ведь я знаю, что это бессмысленно. Или же у меня появляется желание отвести глаза от всей этой гадости, выйти из истории, выйти из времени. И это тоже, пожалуй, неправильно.

Но разве человек виноват в том, что испытывает такие сильные чувства? Разве Берит виновата, что ей нужен мужчина в доме? Это надо понимать, и нельзя судить и осуждать. Она такая, какая есть. Она не виновата.

Я тоже не виноват в том чувстве, которое возникает у меня: я не хочу выбирать, не хочу присоединяться, я хочу только отойти в сторону и больше не участвовать. Не хочу впрягаться в баржу прогресса, я даже не уверен, что она достигнет надежного залива с чистой и прозрачной водой — ради меня или кого-то другого, сейчас или когда-нибудь в будущем.

Не знаю, как сказать, но иногда я чувствую сильное желание отвести глаза от движения действительности во времени. И наконец обрести покой.

Существует покой, совершенно самоочевидный, как жизнь блаженных в вечности, когда они глядят своими глазами на лик Божий. Это покой за пределами времени. Я этот покой немножко испытал, когда в детстве сидел у дедушкиных ног и когда лежал на траве рядом с Верой. Может, ее близость и вызвала у меня желание обрести блаженство за пределами времени.

Не знаю. Точно одно — я по-прежнему живу во времени, здесь и сейчас.

А Вера давно исчезла.

3

Я показал учителю то, что написал, и выслушал критику, хотя он называет это не критикой, а «анализом текста», но я заметил, что он был немного недоволен, пусть и старался не показывать этого. Сам я попытался быть самокритичным, но я не понимаю, как бы я смог сделать что-то другое. Делаешь, как можешь, и большего нельзя требовать.

Он сказал, что в тексте должно быть больше «наглядности», но я не знаю, как можно писать слова на бумаге, чтобы получилось так же ясно, как когда ты видишь что-нибудь в действительности. Я даже не знаю, для чего это надо. Но попробовать всегда можно.

Лето в Хельсингланде короткое и бурное. Что оно короткое, известно, наверное, всем, а вот что бурное — объяснить немножко труднее. Пожалуй, это потому, что зима такая длинная, а время, когда светло и солнце долго не заходит, растут и цветут растения, и воздух тепловатый, совсем короткое. Это то короткое время, когда юноши и девушки могут хороводиться на природе, и, пожалуй, понимаешь таких, как Берит и Барбру, которые считают, что надо спешить и незачем, вообще-то, особо себя беречь. Это время настолько короткое, что жизнь становится человечной. Тогда-то и появляется желание, чтобы время остановилось.

Ежели сказать что-нибудь наглядное о Хельсингланде, то, думаю, надо упомянуть «иван-чай», который называется Epilobium по-латыни. Он цветет повсюду, но больше всего на вырубках, большими, красно-фиолетовыми полями. Он цветет повсюду, и каждый год возвращается, красный, дикий, сильный цветок Хельсингланда. Когда он отцветает, лету конец.

Есть и другие растения, которые можно было бы перечислить и описать, чтобы сделать лето в Хельсингланде наглядным. Но по правде говоря, я знаю очень мало названий. Дедушка знал больше меня о земных растениях, а его отец, наверное, еще больше. В давние времена в Хельсингланде необходимо было знать гораздо больше о природе и растениях, и тогда существовали слова для всего, что люди знали. Сейчас знают гораздо меньше, и слов не хватает.

Но я не уверен, что тот, кто умеет писать наглядно и складно рассказывать, знает так уж много о действительности. Тут, пожалуй, дело не только в словах.

И еще мне надо побольше рассказать о себе. Меня зовут Гуннар Эммануэль Эрикссон, мне 22 года, родом я из Бергшё, окончил гимназию и отслужил в армии. Рост у меня 182 см, вес 82 кг, потому как я довольно ширококостный и плотного сложения, и я — обладатель школьного рекорда в толкании ядра. Я играл в хоккей с мячом, но без особого успеха. У меня темные волосы, смуглая кожа и довольно большие голубые глаза. Лицо широкоскулое, глаза довольно широко расставлены, рот крупный. Курю я мало и ничего не потребляю, потому как нагляделся столько всякой гадости. Иногда с Верой я мог выпить бокал-другой вина. А так больше не знаю, что сказать, кроме того, что у меня много волос на теле, черные волосы на груди и позвоночнике. Почему — понятия не имею. Рот у меня довольно крупный. У меня бас, и дома я часто пел в церкви, но в Уппсале как-то не получилось. У меня шрам после удаления аппендикса, но под одеждой его не видно.

Я окончил гимназию в Бергшё, кажется, в 75-м. Этой весной со мной случилось столько всего, что я уже не уверен в датах и годах. Средний балл у меня был 3,5 или 4, так что о том, чтобы попасть в какое-нибудь учебное заведение с высоким конкурсом, и думать не приходилось. По истории у меня была «пятерка». Все считали, что мне надо подавать в педагогическое училище и стать учителем, как дедушка, но мне это было не по душе. Не то чтобы я презирал профессию учителя, хотя она, наверное, зачастую тяжелая и трудная, и я сам не всегда относился к учителям, как следовало бы. Против профессии как таковой я ничего не имею против, но учителем становиться я не хотел. Я мечтал побольше узнать о жизни, и дедушка, который читал и учился всю жизнь, не в училище же научился тому, что ему было нужно. Поэтому-то я и поехал в Уппсалу.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*