Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине
Иногда в летние праздники дородные куростровские девицы вереницами ходили по деревенским улицам и, поравнявшись с избами, где жили ребята-женихи, выманивали их на гульбище задорными песнями. Однажды толпа девчат, остановясь против избы братьев Шубных, возвестила о себе:
— Ой, Федот Иванович,
Покатай наших девиц…
Федот выглянул в оконце и, смеясь, показывая ровные, словно косторезом точенные зубы, ответил им так же напевно:
— Ой, покатал бы, девки, вас,
Да братец лодочки не даст…
В большой сумрачной избе послышался смех Якова-старшего, женатого брата. Он сидел в углу под полатями и чинил порванные сети.
— Покатай их, Федот, покатай. Сегодня в карбасе никуда мне не ехать. Сколько их там, поди усаживай!..
Федот вышел на широкую улицу Денисовки, поклонился девушкам:
— Если не шутите, поедем! Айда в карбас!..
Парус натянут. Два парня на веслах, один за рулем.
Карбас развернулся посреди реки.
— Куда, девки, путь держать?
— В Холмогоры! — крикнули в ответ некоторые.
— В Вавчугу! — раздалось больше голосов.
— Давайте в Вавчугу, на баженинские верфи. Там ребята шибко хороши, бойки да веселы.
И вот карбас направлен в Вавчугу. Позади Денисовка, поодаль, на высоком берегу, Холмогоры, как порядочный город — есть на что посмотреть. Из-за лесу поднимались главы матигорской церкви. А по берегам шумел зеленый веселый кустарник. Ветви свисали над тихой поверхностью реки. В прозрачной воде плескалась рыба, оставляя на глади широко расходящиеся круги.
Часа через два за прибрежным ельником показалась Вавчуга. Небольшое, но бойкое селение: шесть доков, в них заложены, а некоторые уже накануне спуска, корабли-гукоры для плаванья в своих и иноземных морях. Рядом — три двухпоставных пильных амбара. Здесь толстые, семивершковые в отрубе бревна «растираются» на доски, нужные кораблестроителям. Вблизи баженинских хором церковь — своя, домашняя, у Баженина свое духовенство, свои работающие по найму корабельных дел мастера-умельцы, а главный среди них — ровдогорский мужик Степан Кочнев. Этому мастеру цены нет. Корабли его работы в большом почете в Англии и Голландии. Быстроходные, устойчивые, красивые…
В тот день, когда куростровские парни и девки веселой гурьбой пожаловали на гулянье в Вавчугу, в доках никого не было. День праздный, гулящий. Корабельщики-строители, постарше которые, с глиняными посудинами в руках, под открытым небом жадно пили хмельную брагу. Изрядную бочку браги Баженин выкатил им за преуспеяние в работе, за то, что в этом году должно сойти со стапелей на Двину шесть новых гукоров, построенных по чертежам Степана Кочнева. Доход хозяину от того будет немалый…
— Пейте, не жалейте! Рубль пропьете — два наживете! — весело покрикивал хозяин и сам в питье не уступал работным людям. Был он немолод, но с бритым лицом, а на голове парик кудрявый. Кочнев Степан — тот не рядился под господ. Имел русую пышную бороду, носил высокие сапоги, широкие штаны, а кафтан всегда нараспашку. Из отвислых карманов торчал циркуль, а с топоришком Кочнев почти никогда не расставался. Выпивать Степан не любил, и потому сегодня в праздник он один из всех не прикасался к хозяйской подачке и был трезв и рассудителен…
Парни и девки из Куростровья опустили парус, вытянули карбас на берег и пошли на веселое гулянье, где водили с песнями хороводы.
— Угу! Холмогорские заугольники! Добро пожаловать!
— Да мы не одни, а с куростровскими девахами понаехали. Приставайте к нам!..
Толпа молодежи увеличилась и стала еще шумливей. У круговой качели на дощатом помостье под гортанную музыку плясали две пары, а другие подзадоривали.
Федот Шубной не охоч до пляски. Постоял недолго в ребячьем кругу и пошел посмотреть на баженинские верфи, на огромные строящиеся корабли, которые высились в доках на стапелях. Один из кораблей, готовый к спуску на воду, был уже весь просмолен и от ватерлинии до палубы выкрашен темно-синей густой краской. Резко ощущался смешанный запах краски и смолы. Федот залюбовался величественным судном. На носу с двух сторон и над кормой гласила надпись: «Витязь». Бушприт[12] украшен деревянной резной фигурой полуобнаженной женщины.
Степан Кочнев с самим Бажениным ходили около судна и еще раз присматривались к нему со всех сторон. Хозяин и мастер — оба были довольны. Придраться не к чему: исправное судно!
«Где-то ты, „Витязь“, будешь бороздить моря?» — подумал Кочнев и спросил об этом Баженина.
— В Кронштадт запродан, — ответил хозяин, — задаток в тыщу рублей получен. Богатому купцу в руки попадет. С заграницей у него торг ведется.
— Ишь ты, «Витязь», выходит, ты и у иноземцев побываешь!
Увидев своего соседа Федота Шубного, Кочнев спросил:
— Ну как, Федотка, корабель тебе этот приглянулся?
— Хорош, дядя Степан, ой и хорош!.. Настоящий витязь, богатырь!.. Только одно непристойно — зачем голая дева у него на груди?..
— Так заведено, голубчик, украшение надобно.
— Украшение могло бы быть и другое, более достойное для корабля.
— А чего бы ты хотел под бушпритом видеть?
— Изображение богатыря по грудь. Того же Илью Муромца либо Добрыню Никитича.
Кочнев и Баженин переглянулись.
— А ведь, пожалуй, парень-то не глупо судит? — заметил Баженин и обратился к корабельному мастеру: — Чуешь, Степан, не заменить ли нам эту бабу богатырем?!
— Можно-то можно, только наш резчик, Христофора Дудина сынок Никитка, приспособился вырезать одни голые женские туловища. Едва ли он богатыря сможет?..
— Порядите меня, я сделаю!
— Ты?
— Да, я. Постарался бы! Потоньше работенку делывал. В Архангельском из кости такое кадило я выточил, всем мастерам на диво!
— А что ж, Степан, если парень справится, сделает из березового комля Илью Муромца до спуска корабля, то и пусть старается, ценой не обидим, — после раздумья сказал мастеру Баженин. — А эту фигуру на другой гукор приспособим.
…Пока в солнечные дни просыхала свежая, густая краска на гукоре, пока еще «Витязь» стоял в доке, подпираемый бревнами, Федот, живя в Вавчуге, уединился на островок и принялся за дело. Нашлась подходящая, в два обхвата береза, — огромный комель ее без сучка и без задоринки был хорошим материалом для резьбы. Инструмент у Федота был не ахти какой: острый топорик, долото, стамесочка, скобель — вот и все! Степан Кочнев верил в силу и умение известного в Куростровье способного костореза, но все же сомневался, что на первый раз он удачно справится с резьбой по дереву. Он не раз приходил на островок к Шубному, присматривался, как двигается работа, хитро щурил глаза то на резчика, то на оживающего Илью Муромца и каждый раз уходил довольный.
— Должно у парня дело увенчаться! — говорил он, поглаживая русую с завитками бороду. — Если бы Федотка не собирался в Питер, можно бы его и у нас пристроить. У него дело пошло бы почище, чем у Никитки Дудина!
Через две недели могучий богатырь Илья Муромец, в шлеме и панцире с круглым нагрудником, опираясь рукой на рукоять меча, красовался во всем своем великолепии.
Плотники-строители, пильщики и корабельные мастера с Бажениным и Кочневым во главе толпились около «Витязя». Всем приглянулся шубинский раскрашенный былинный богатырь Илья. Старушка, мать Степана Кочнева, любуясь на Илью Муромца, даже всплакнула от умиления, проговорив такие слова:
Уж ты гой еси, богатырь Илья!
Богатырь Илья — славный Муромец!
Ты поездил по свету на своем коне,
На сивом, богатырском, на белеюшке.
Походи-ка ты ныне по морям, по волнам
На червленом корабле, на баженинском…
— Хорош Илья! — блестя веселыми глазами, восхищался Баженин. — Только ликом схож на Степана, мастера нашего.
— А я чем худ? — усмехнулся Кочнев.
— Другой модели ни под руками, ни в голове моей не было, — признался Федот, — сдается мне, что Степан и впрямь смахивает обличьем на Муромца. И лоб широк, и нос правилен, а губы сжаты сурово, и борода с завитком…
Раздобрился Баженин — серебром пять рублей дал за работу Шубному, а еще добрее оказался Кочнев — подал ему десять рублей и похвалил:
— Молодец молодцом, Федот! Есть в тебе толк и дарование!
— Вот спасибо-то! — обрадовался Шубной. — Тут и девкам на гостинцы, и на первое проживание в Питере мне хватит…
В легкой лодочке при попутном быстром течении реки провожал Федота до Денисовки Христи Дудина сын, резчик по кости и корабельного строения мастеровой Никита. Он был старше Федота года на два, но в резьбе по кости, в изяществе и тонкости, уступал ему, а тут еще оказалось — и березовую голую деву его работы заменили на корабельном носу федотовским Ильей Муромцем. Совеем расстроился Никита и надутый сидел на дощатой беседке, глубоко запуская весла в гладкую поверхность Курополки-реки. Только у самой Денисовки, когда пристали к берегу, Дудин заговорил, поперхнувшись от обиды:
