Ёран Тунстрём - Послание из пустыни
Я подобрал с земли несколько камней, и Иоанн торжественно принял их от меня.
— Деньги пойдут в общую кассу. На них мы будем ковать оружие для окончательной победы над сынами тьмы. А теперь — на колени!
Я упал ниц. И тут налетел вихрь.
— Пойдем домой, Иоанн, — взмолился я. Мне не нравилось, что глаза засыпает песком.
— Ты смеешь обращаться ко мне на «ты», отступник? Напротив, мы удалимся в пустыню, дабы нас не смущали искушения мира.
Мне стало боязно, ведь он даже не улыбался.
— Ты говоришь, словно взаправдашний монах. Давай лучше кто дальше кинет камень, а? С трех попыток…
Он неспешно повернулся лицом к пустыне.
— Ты будешь кидать первый, — продолжал я. И испуганно прибавил: — Если, конечно, хочешь…
В ту пору я всегда старался держаться в виду деревьев. Теперь же мы настолько углубились в пустыню, что они казались совсем крохотными.
— Пожалуйста, давай не пойдем дальше.
— Никто не имеет права прерывать брата своего посередине речи.
— Иоанн!
Он лишь прибавил шагу, отчего мне не было видно его лица.
— Там львы!
— Они с нами не справятся.
— Постой, Иоанн! Куда мы?
— Искать уединения и приготавливать путь Господу!
Может быть, он шутил? Может быть, он любил играть еще больше моего? Тогда почему он ни разу не обернулся ко мне? Я едва ли не бегом бежал за ним и все же подобрал камень — на случай, если окажется, что Иоанн это понарошку. Чуть погодя камень сам собой выпал из руки. Ветер между тем крепчал. Я замотал лицо полой плаща, чтобы уберечь глаза от песка.
Через некоторое время я набрался храбрости спросить:
— Ты когда-нибудь заходил так далеко?
Нас окружали сплошные барханы. Нигде ни деревца, ни проблеска озера вдали.
— Всякий шаг бывает новым. Ты ведь хочешь стать своим среди людей действия, сын мой?
— Да, Иоанн, — пролепетал я, стараясь не отставать. Ноги мои оскальзывались, из носа текло, в глаза набился песок и принесенный ветром мусор, один я ни за что на свете не нашел бы дороги назад. Я получал истинное удовольствие на берегу озера, когда мы учились у Захарии, безмерно гордился тем, что не обманул его ожиданий. А теперь… Под этим меркнущим небосводом. С этим загадочным Иоанном. Ведь что я, собственно, знал о нем? Какие движения души, какие мысли разделял?
Мы заблудились и уже никогда не попадем домой.
И тут… посреди пустыни, неумолимо простиравшейся во все стороны до самого горизонта… Иоанн вдруг оборотился и предстал передо мной таким, каким я его еще не видывал.
— На колени! — строго приказал он. — Ты — новый Мессия!
Во мне что-то оборвалось.
Почему он так сказал? Я насупился, пытаясь уразуметь, что Иоанн имеет в виду. Мессия — это ведь не я! Мессия еще должен явиться. Из другой страны или с небес.
Какая глупая игра! Иоанн несет бред, лишь бы распоряжаться другими. Теперь я тебя раскусил, подумал я. Теперь мне не страшно.
Однако что за чудные он произнес слова… Словно Мессия может прийти изнутри. Вырасти, наподобие зародыша, в живом человеке.
Словно я был женщиной и мог выносить в своем чреве кого-то еще. Но я был мужчиной и без колебаний отмел эту мысль.
И вдруг на меня напал страх. Такого страха я не испытывал никогда прежде. Смерть. Это похоже на смерть. Смерть всегда касается других, а не тебя, пока…
Трепеща, я взглянул наверх и встретился с непримиримым взором Иоанна. В его глазах не было и тени игры.
— Пожалуйста, Иоанн…
— Тебе предстоит долгий и трудный путь. Вот почему тебе надо удаляться в пустыню и подолгу пребывать там…
— Иоанн…
— Клянись! — продолжал он, вешая мне на плечо свою котомку с провизией. — Клянись всегда почитать Господа и исполнять обязанности свои пред человечеством, клянись ненавидеть и обличать нечестивых. Клянись никогда не похваляться властью твоею…
Тут я разозлился и кинулся на Иоанна. Я повалил его на землю, сдавил ему шею, уселся на него верхом и диким голосом заорал:
— А ты, Иоанн, клянись никогда в жизни не заводить таких разговоров! Если я услышу от тебя еще хоть слово, я не знаю, что я с тобой сделаю!
— Но птица…
— Ты что, глухой?!
Вокруг завывала песчаная буря. Когда мы поднялись на ноги, то оба дрожали. Иоанн пришел в себя первым, хотя тоже не сразу, а так, как приходят в себя после дальнего путешествия.
— Ты здорово испугался, — сказал он. Глядя на меня, он словно смотрелся в зеркало.
В такое же зеркало смотрелся и я.
* * *Однажды Иоанн разбудил меня спозаранку и предложил сходить на озеро.
Был час вожделенной прохлады и покоя, солнце подсвечивало гигантские паутины, раскинутые там и сям между кустами майорана. В одной из них сидел паук, и мне показалось, что он подмигнул мне, когда мы, дабы не порвать паутину, обошли ее стороной, по гадючьей траве. Уже выискивали червяков ибисы, а вдалеке можно было различить идущих к лодкам старых рыбаков. В зарослях тростника ныряла утка-поганка, и стоило задеть какое-нибудь растение, как нас обдавало раннеутренним благоуханием.
Тут проходили стези Иоанновы. Тут он все знал и во всем разбирался. Я хотел тоже познать внешний мир, столь прекрасный и обильный, научиться проникать в него, чтобы можно было покончить с опасной игрой. Более того, мне мнилось, будто я преуспел в этом; поначалу я даже не заметил, как стал делить мир на внутренний и внешний.
Один ли я разделяю его на части?
Или мир действительно двуедин?
В то утро, однако, я шагал по высокой траве следом за Иоанном, вдыхая терпкий запах фиговых листьев и видя в своем сверстнике то, что было насущно для меня. Я видел, как естественно он ведет себя с людьми, как по-взрослому говорит с ними (его манера была куда взрослее моей). Видел, как он бросается на помощь. Потому что это доставляет ему удовольствие. Потому что таким образом он познает мир.
Чтобы вскоре оставить его?
Мы вошли в воду и закинули сети. У меня без привычки не получалось, но Иоанн показал, как надо. Мягкий, расслабленный замах, бросок — и сеть полетит далеко и аккуратно опустится на воду. Я раз за разом промахивался, однако Иоанн не подчеркивал своего превосходства, а снова и снова повторял движения, пока и у меня наконец не вышло.
И все же крупную рыбину поймал сам Иоанн.
В его бредне вдруг что-то забилось, забултыхалось, и он спокойно, с улыбкой потянул сеть на себя. Когда он извлек рыбу на поверхность, перед нами словно засверкали тысячи крохотных солнц.
— Не будем жадничать и брать больше, чем сумеем съесть, — сказал он, и, хотя мне обидно было уходить ни с чем, мы вытащили сети и разложили их на берегу, отерли с ног налипшие водоросли и побрели к дому.
Рыбу Иоанн нес на руках, как младенца.
Он хотел сделать Елисавете сюрприз.
Счастливые и довольные, мы молча крались по траве. Вокруг был подлинный рай! Вот где я мечтал бы жить. Поставить на берегу мастерскую. Завести лодку, сети… Посадить смоковницу и сидеть под ней вечерами; сложить очаг, чтобы можно было разогревать молоко…
Все так же крадучись, мы приблизились к дому, где жили старики, и я приложил палец к губам.
— Тссс! — сказал я петуху на навозной куче.
— Тссс! — сказал я ослу в поле.
— Тссс! — сказал я воробьям, клевавшим зерно среди кур.
И они примолкли.
Елисавета еще спала. Она лежала на спине с полуоткрытым ртом, по лицу ее ползали мухи. Захария трудился в огороде за домом.
Она была очень красивая в своих преклонных летах, и, когда Иоанн нагнулся, чтобы положить ей на грудь рыбину, по мне пробежала дрожь: я вдруг представил себе, что эта рыба — я, а Елисавета — Мария.
Иоанн отвернул одеяло. Но стоило ему приложить рыбину к обнаженной груди матери, как та закричала, вскочила на постели и, в ужасе замахав руками, сбросила трепещущую рыбу на пол.
Елисавета дико озиралась по сторонам. Рыба билась на полу между бочкой с водой и масляным светильником, который тоже упал и разлетелся на куски. Елисавета пыталась что-то сказать, ворочала во рту языком, но не могла издать ни звука. Она все еще махала руками, и мы с Иоанном жались к стене.
— Прости, матушка, — наконец выговорил он. — Пожалуйста, прости. Я вовсе не хотел тебя испугать.
Когда Иоанн попробовал подойти к постели, Елисавета обрушилась на него с кулаками. Он уворачивался, пытаясь поймать ее взгляд.
Снова, и снова, и снова.
Елисавета не узнавала его. Она не видела в комнате никого, кроме рыбы. Словно сама родила не живого человека, а эту рыбину.
Словно ее жизнь прошла напрасно и Елисавета только что пробудилась от чудесного сна. И лишь там, во сне, сумела родить человека.
Достучаться до нее было невозможно.
