Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать
…Я долго не понимал этих властителей комендантского часа, которым разрешено убивать, считал их случайным, чуждым человечеству и давно отторгнутым явлением, покуда совсем недавно, уже в Двадцать Первом веке, не посетил в Ингушетии лагерь беженцев из Чечни. Там меня поразило произошедшее накануне моего посещения событие, о котором плача рассказывала девочка лет пятнадцати. Вечером, когда мать пошла к живущим за плетнем соседям, кто-то бросил камешек в окно. Двое ее братьев, одному из которых было двенадцать, другому восемь лет, решив, что вернулся пропавший год назад отец, выбежали во двор, и, открыв ворота, шагнули на улицу. Раздались две автоматные очереди и девочка, оставшаяся во дворе, услышала веселый голос солдата:
- Вы же знаете, что после комендантского часа появляться на улице нельзя! – и веселая компания погуляла дальше.
Мать умерла от разрыва сердца в тот же час, а девочка, по совету соседей, убежала в Ингушетию - ее, как свидетельницу, могли убить в ближайшую же ночь.
Вот что такое комендантский час, а вы думали это стальные жандармские бляхи?
Я, углубившись в воспоминания, и не заметил, что подошел к тому месту, где трамвайная линия в годы моего детства изгибалась направо и шла дальше к вокзалу. Здесь на углу стояло страшное здание, самое, пожалуй, страшное в моей жизни. Сейчас оно, это двухэтажное строение, было отремонтировано и скрывалось за оградой в тени разросшихся деревьев. Здесь в начале войны находился военный госпиталь, и во время отступления Красной Армии не способных самостоятельно передвигаться раненых оставили на койках, а здание подожгли. Крики заживо горящих людей раздавались по всей округе. Женщины - а оставались в городе в основном-то именно они - бросались в пламя, в попытках вынести несчастных своих соотечественников. Были погибшие и среди спасающих, но и спасти удалось немало – раненных солдат попрятали в домах, выдавая за своих мужей и братьев, или вывезли в сельскую местность, опасаясь, что немцы будут их разыскивать. Но немцы ничего в этом плане не предприняли: то ли не нашлось мерзавца, который сообщил бы оккупантам о вытащенных из пламени красноармейцах, то ли оккупанты не сочли для себя важным охотиться на немощных раненных мужчин. Тетя Катя из нашего дома вытащила тогда из огня троих раненых, двоих кому-то отдала, а одного оставила себе.
Не знаю, как насчет остановить коня на бегу, а в горящий дом входили женщины, и русские, и нерусские, чтобы спасти жизнь неизвестным им мужчинам рискуя жизнью собственной - это я видел своими глазами…
Я побродил по двору своего детства, потрепал за ветки посаженные когда-то вместе с отцом фруктовые деревья и, почувствовав голод, сел в троллейбус и поехал в центр города. Пообедав стандартным общесоюзным набором «солянка, бефстроганов, компот» в какой-то столовой, я зашел потешить себя десертом в кафе на Пушкинской, заказал подошедшему официанту чашку кофе и мороженное и в ожидании заказа осматривал непритязательный с точки зрения москвича интерьер кафе, которое, тем не менее, было, по-видимому, здесь модным местом, ибо в зале свободных столиков не было.
Две симпатичные девушки подошли к моему столику и попросили разрешения сесть. Начался обычный в таких случаях треп.
В какой-то момент я, спросил как бы невзначай:
- А я слышал, что в Крыму раньше жили татары, что их выслали всех в одну ночь? Они уже вернулись?
Девушки немного замешкались с ответом, затем одна из них искусственно рассмеялась:
- Какие могут быть в Крыму татары, о них тут давно все забыли!
- Про татар здесь уже никто не помнит! - присоединилась и вторая, и почему-то добавила: - Мы обе коренные крымчанки.
И после такой заявки целый час, перебивая друг друга, девочки рассказывали заезжему москвичу о татарах, о том, что они оккупировали исконно русский Крым, что испоганили крымскую природу, что всегда притесняли русских, что после прихода немцев они вырезали в одну ночь сто тысяч русских, что если бы германская армия не прекратила бы эти зверства, то в Крыму русских вообще бы не осталось. Я с трудом слушал всю эту белиберду, и хотел было задать девицам пару вопросов, но не сумел вставить и слова, как девицы уже стали рассказывать о ходящих сейчас в Крыму байках про татар, которые приезжают к своим домам и плачут, сидя под стенами.
- Я живу в Бахчисарае, - говорила красивая шатенка с короткой прической, - к нам один татарин приходил, с женой. Разрешите, говорят, посмотреть на родной дом. Смотрели и плакали.
- Разные бывают случаи, - перебила ее другая, голубоглазая, с толстой светлой косой, перекинутой через плечо. - Рассказывают, что однажды муж и жена попросились переночевать в своем родном доме, новые хозяева их пустили. Утром, когда проснулись, гостей уже не было, а в сенях пол был разобран. Оказывается, там татары спрятали золото, за которым, оказывается, и пришли. Какие хитрые, негодяи!
Я ради чистоты эксперимента контролировал во все время разговора свои эмоции, тут с сомнением поджал губы:
- Почему же они негодяи? Свое, ведь, взяли, не чужое.
Другая девушка заметила реакцию москвича на неадекватную характеристику несчастных изгнанников, нашедших способ забрать свои собственные сокровища, и захотела смягчить сказанное ее подругой.
- Нет, татар жалко, конечно, - начала она.
Но тут неожиданно последовала громкая злобная реплика от сидящей за соседним столиком пожилой женщины весьма неприглядной наружности, которая, как стало понятно, прислушивалась к разговору:
- Нечего их, предателей, жалеть! Их всех надо было уничтожить, и стариков и младенцев, как Суворов уничтожал врагов России!
Девицы застеснялись. Между собой большинство жителей Крыма обсуждали татарский вопрос именно в таком ключе, но перед гостем из Москвы девушкам стало неловко. Вообще говорить о татарах с жителями других регионов крымские областные органы пропаганды предписывали именно так: о татарах в Крыму уже никто не помнит. В своем, крымском, обществе татар всячески поносили, сожалели о том, что не применили к ним газовые камеры, но это было для внутреннего употребления. Такие же заявления, которое себе позволила эта женщина, делать вслух, однако, не полагалось! Только откровенно фашиствующие позволяли себе публично высказывать такие слова:
- Сталин допустил большую ошибку, что не уничтожил крымских татар всех до единого! Зарыть их всех надо было в землю! В Черном море утопить! – это было откровенным отказом от цивилизованности, и советская власть не могла открыто признаться в сочувственном отношении к таким высказываниям.
После истерических выкриков «бабули» разговор за нашим столиком совсем расстроился. И я понял, что дольше выносить с деланным равнодушием поношение своего народа не намерен, да и девицы, демаскированные высказываниями их единоплеменницы, уже потеряли кураж. Распрощались.
Я шел по тенистой улице, останавливал взгляд на лицах прохожих, присматривался к ним и думал, что за племя заселило нынче Крым? Откуда в них столько бесчеловечности и лжи? Русские? Да нет, не русские, а какая-то интернациональная каста фашиствующих! Как может повернуться язык, чтобы выкрикнуть: татар надо было всех расстрелять! И надо же, заявить, что о татарах «тут давно все забыли», и битый час говорить о них! «Забвение это явно демонстративное, помнят о нас, ежеминутно помнят! - думал я. – То ли совесть их все же мучает, то ли страх – ведь в наших домах живут, нашим добром пользуются».
Был важный вопрос относительно обнаруживающихся нравов теперешних обитателей Крыма - неужели они от рождения такие злобные и кровожадные? Не может такого быть! Не могут они по сути своей быть безнравственными зверьми, как не были от рождения недочеловеками граждане Германии тридцатых и сороковых годов, аплодировавшие уничтожению евреев, одобряющие порабощение других народов, - и тех, и других сделала такими государственная пропаганда, активно воздействующая на слабые души…
Пожалеть эти заросшие шерстью души надо бы, но я не мог без омерзения вспоминать о выкрике «бабули» в кафе, и не жалость возникала в моей душе, а гадливость.
Глава 4
Вернемся к Февзи, повествование о котором у нас и так уж несколько отстает. Впрочем, ему жаловаться особенно не на что, живет в полном достатке у себя на родине. Вот и в Узбекистане побывал, там ему невесту найти обещали. Между прочим, только сама тетушка Мафузе знала, что живет Февзи в Крыму, а она хоть и любит поговорить, как все женщины, но тайну хранить умеет. Тайну же эту надо хранить, потому что сами понимаете…
