Авенир Крашенинников - Затишье
Был он сегодня желт, под глазами словно легли паутинки. Совещания с мировыми посредниками и акцизными были муторны, пользы ни на грош. Повторяют ораторы набившие оскомину прописи, непременно кивают на государя-императора, а от практических выводов блудливо прячутся.
Иконников потер ладонью нос, вошел за Феодосией в читательную залу. Человек пятнадцать расположились в ее тесноте между полок с книгами и журналами. Многие стоя перебирали страницы: кресел не хватало. Подпоручик Михель устроился на подоконнике, поглядывая во двор. Историк Смышляев — редкий ныне гость, в добротном английского покроя сюртуке, в жилетке, при черном шелковистом галстуке под крахмальным воротником, подняв палец, втолковывал что-то двум бывшим семинаристам, по-прежнему угловатым и гривастым.
— Так вот, — выждав тишины, деловито сказал Иконников. — Прокламации «Что нужно народу?» мы отпечатаем несколько тысяч. А покамест договоримся: едущие на каникулы берут с собою переписанные от руки…
— Не вижу ее особенной ценности, — возразил Смышляев, поигрывая костяным ножичком, предназначенным для разрезания книжных листов.
— Еще бы, вы человек богатый, — протянул Феодосий.
— Погоди, Некрасов. — Иконников поднял ладонь. — Думаю — это программа будущего тайного общества. Ее необходимо знать всем честным людям.
— Вы не раз убедились, Александр Иванович, что я целиком на вашей стороне, — примирительно заговорил Смышляев. — Однако тайные общества ни к чему еще не приводили. В этом признаются, например, и декабристы, если вы прочли повнимательнее последние выпуски «Полярной звезды».
— Напротив, я усматриваю в этом их прозрение. Нужно такое тайное общество, которое разбудило бы грозную силу: пятьдесят миллионов крестьян!
Смышляев горестно вздохнул, положил ножичек на журнал:
— Государь даровал декабристам свободу…
— Свободу? — живо перебил Иконников, не дав историку закончить мысль. — Но сколько же их осталось в живых? Да и что за свобода, когда им запрещено вспоминать, запрещено высказываться? Свобода с замком на губах!
— Не в меру подла наша российская жизнь, — загудел Феодосий. — Правды у нас днем с огнем не сыщешь, о какой уж тут свободе! — он махнул рукой.
— Вы слишком молоды, и мне жаль вас, — грустно произнес Смышляев.
Иконников быстро оглядел собрание, оставившее все занятия:
— Молодым и рисковать. На склоне лет озираешься на семью, на имущество, на свою подагру. А в молодости не задумываешься, что есть покой…
— Вместе мы, Александр Иванович, отстаиваем прогресс, вместе ратуем за просвещение. Но толкать пылких юношей в тюрьмы, под пули — увольте, господа, увольте! — Смышляев даже оттолкнулся от чего-то невидимого. — Супруга моя очень больна, и в скором времени мне придется снова выезжать за границу. Но на сей раз я ничего по возвращении вам не привезу. Ибо сочинения наших эмигрантов, направленные противу общественных пороков, присущих любому государству, вы толкуете слишком вольно. А засим прощайте!
— До свидания, Дмитрий Дмитриевич, — сказал Иконников.
Суетливо собрались, заторопились за Смышляевым зять его Солодников, врач Кротков и еще несколько человек.
— Скатертью дорожка, — закричал Ирадион Костенко, татарского вида длинноволосый парень, бывший студент Харьковского университета.
— Забегали. — Михель пощупал усы. — Чуют: порохом воняет.
Иконников жестом подозвал всех поближе, стал спрашивать, кто куда поедет на святки.
Библиотека Иконникова была рядом с кафедральным собором, и Костя довольно скоро отыскал ее. Потянул на себя тяжелую, с витою ручкою дверь. В прихожей было не слишком-то светло, в одиноком бра боролись с нагаром две свечи. И все же Бочаров разглядел девушку, которая только что сняла шубу и обернулась на стук двери. У девушки круглое лицо с шалым румянцем во всю щеку, чертенята в глазах.
— Вы к кому, сударь? — слишком громко, показалось Косте, спросила она.
Офицера Костя запомнил и теперь сослался на его рекомендацию.
— Стало быть, новенький, — засмеялась девушка, вдруг схватила Костю за руку, подтянула к свету. — Подходящ!.. Только тут скука смертная, одни разговоры… Все собрались? — отнеслась к горничной, вышедшей на голоса. — Разоблачайся, сударь, здесь можно по-домашнему. Звать-то как?
Костя представился, весьма смущенный этим словесным каскадом.
— Я девицей Колпаковой слыву и еще — Ольгой! Ну идем же! — Она потащила Бочарова за рукав вверх по лестнице, сунув в его ладонь увесистый ридикюль. — Или аршин заглотил?
Через две ступеньки заскакал за нею Костя, сшиб коленом какой-то ящик в коридоре, зашипел от боли. Услыхал негромкие голова; Ольга толкнула дверь, и он изрядно удивился, что в комнате оказалось столько народу. Здесь тоже в бра горели свечи, два шандала стояли на подоконниках. К Бочарову шагнул Феодосий, обнял за плечи:
— Неофит[2] Константин Бочаров, прошу любить да жаловать.
— Александр Иванович, — протянул руку тот, что был посредине.
Еще, еще подавали руки, но Костя тут же забывал имена, как всегда бывало с ним при первых знакомствах. Офицер весело подмигивал ему с подоконника.
— Деньги принесла. — Ольга выхватила у Кости ридикюль. — Пойду к Анастасии! — Дверь за нею мигом захлопнулась.
— Продолжим, — обратился Александр Иванович ко всем, как вы заключая Бочарова в их число. — Итак…
— Вот я и говорю, — подхватил Феодосий. — Со времен Новгорода Великого головой всему было вече, сход. И князей ставили над собою и князей же сошвыривали в грязь: «Привет тебе, княже!» — восклицали и — по шапке. Законы принимали либо отвергали единодушно… Деспоты, церковь — все это пришло позднее, теократия Московии. Да-а, но в селах наших мирской закон остался. Он — главный, он — сила…
Костя слушал плохо, не улавливая сути разговора, думая о том, что за оригинальная девица эта Колпакова и почему она столь смело обращается со всеми. Но вот выделился один семинарист, прервав Феодосия, — маленький, косолапый, будто медвежонок:
— Уж куда какая сила! Вот в нашей деревне, батюшка пишет, сход был, для суждения увольнения двух крестьян. Общество и говорит: «Согласны, мол, только угостите всех по совести». Мужики на радостях — к кабаку. Выставили угощение. К вечеру — сход без памяти. А один богу душу отдал.
Посмеялись. Иконников сказал, что все-таки Феодосий прав: воля общая в древности правила всей Россией и надо вернуть ее. Крестьянская община сложилась давно и оказалась столь жизнестойкой, с такими мощными корнями, что даже развитие заводов не поколебало ее основы.
— Кстати, друзья мои, подтверждение нашему разговору, так сказать, под боком. Это Мотовилихинский завод. Много лет мастеровые пашут и сеют, живут своим хозяйством. Общину, которая там сложилась, стоит изучить.
Он подхватил Бочарова под руку, отвел к полкам. Мельком заметил Костя томики Жуковского, Гоголя, Пушкина, Некрасова, журналы, довольно-таки зачитанные.
— Вас, наверное, немного позабавила встреча с Колпаковой, — доверительно улыбаясь, начал Иконников. — Дочка городского головы и ссужает нас деньгами! Но подумайте, какое для нас прикрытие. Мало того, она дала слово, что привлечет к деятельности нашей дочь начальника горных заводов Нестеровскую. У Нестеровских есть во дворе пустующий флигель — удобнейшее место для конспирации… Кстати, как посмотрели бы вы на то, чтобы поступить регистратором в канцелярию управления горными заводами? Полковник Нестеровский — человек образованный и обширных взглядов. Полагаю, что удастся его убедить.
— Но я же… — растерялся Бочаров.
— Губернатор разрешит. И вам будет легче…
Этот человек, видимо всеми здесь признанный, говорил так откровенно, с таким дружелюбием! И правда, почему бы не согласиться? Хоть не будет этой бездеятельности, этой пустоты… Одежда скоро обветшает, на казенную подачку едва ли проживешь.
— Вот и отменно. Потихонечку все наладится. — Иконников отошел к другим — прощаться.
К ночи посыпали мелкие редкие снежинки. Они цепко сидели на ресницах, щекотали губы, приходилось сдувать. Костя шел с подпоручиком Михелем. Сначала оба молчали. И в улицах было тихо, словно во всем городе — только шаги двоих.
— Не согласились бы вы помочь, — сказал наконец подпоручик. — Наш солдат Кулышов сделал для библиотеки очень важную услугу. Самому мне по чину как-то неловко его благодарить. Вот здесь тридцать рублей серебром и адрес. Что сказать? Ну, хотя бы: «От неизвестного друга».
Костя спрятал сверточек. Нет, кажется, и этот офицер и Иконников почитают его за кого-то другого. Или в Перми принято столь поспешно решать все дела! И все же доверие малознакомых людей гак Бочарова растрогало, что он едва сдерживал слезы.
