Роберт Штильмарк - Пассажир последнего рейса
Среди лежачих больных монастырского приемного покоя лучше всех был осведомлен насчет плавучего эвакогоспиталя хромой отставной вояка, бывший кавалерист Иван Губанов, работавший в монастыре по найму с начала революции. Откуда он появился в Яшме, никто не знал. Главной его обязанностью было забивать скот на продажу и разделывать туши.
Иван Губанов довольно резво передвигался на трофейном протезе германской выделки. И вообще случалось, что Иван-мясник доставлял матери-игуменье кое-какое беспокойство излишней резвостью, за что и был переведен на жительство далеко от обители, на скотный двор, обслуживаемый старыми и суровыми черницами.
На скотном дворе он и пострадал. Водил племенного быка на ветеринарный осмотр. Процедура быку не понравилась, и работник Иван еле уцелел, отделавшись ушибом двух ребер. Случилось это месяца полтора назад, и уж недельки через две после столкновения с быком Иван как будто совсем поправился и даже ездил верхом. Но перед самым приходом плавучего эвакогоспиталя Ивану сделалось опять хуже, он слег в приемном покое и решительно требовал эвакуации в городскую больницу.
Монастырское начальство — мать-игуменья, сестра-ключарь, мать-казначея и второй священник только головами качали: нешто военное судно примет на борт гражданских лиц, тем более монастырских. Иван же мясник божился, что командование согласится эвакуировать из приемного покоя всех трех лежащих — самого Ивана Губанова, Сашку Овчинникова, пострадавшего на пристани, и даже иеромонаха Савватия, почти восьмидесятилетнего старца, на днях Доставленного в покой с переломом ноги. Его привезли из глухих заволжских скитов, надежно спрятанных в лесах. Этого старца знали многие окрестные крестьяне, и стоило разнестись олуху, что Савватий вышел из своих лесов и гостит в монастыре — деревенские старухи и молодки спешили поделиться с Савватием своими заботами или выслушать его совет. Теперь же он сам нуждался в скорой врачебной помощи — перелом ноги на восьмом десятке дело не шуточное!
За сутки до прибытия судна приехал в Яшму на дрожках из Юрьевца военный фельдшер. Он побывал в бывшей земской больнице, а к вечеру заглянул и в приемный покой монастыря. Мать-игуменья поила его чаем и долго упрашивала принять больных. Тот милостиво обещал похлопотать.
На следующее утро, еще затемно, трех монастырских больных принесли на пристань. Переговоры с госпитальными врачами должны были вести мать-казначея и второй священник, отец Афанасий. Все же мужчина, хоть и в годах!
Несмотря на ранний час, прибежал на пристань и Макарка. Вопреки прогнозам Ивана-мясника отправить раненых оказалось непросто.
Началось с того, что пароход причалил к русинской пристани, а ждали его к самолетской. Усталые монахини-носильщицы подхватили носилки с больными и чуть не бегом пустились берегом к пароходу. На задних носилках лежал Иван-мясник с отстегнутым протезом. Он размахивал им, ругался и понукал монахинь, будто лошадей. Отстала от бегущих старая женщина, провожавшая Сашку Овчинникова — его мать. По слабости здоровья она ничем не могла помочь сыну или носильщицам.
Лишь подбежав к пристани, монастырские заметили, что вопреки обыкновению пароход «Минин» не причалил к дебаркадеру, а стоит немного поодаль, на якоре. Больных перевозили шлюпкой. На веслах сидел солдат-санитар в грязном халате, а около русинских пристанских мостков переговаривались между собой военный врач в гимнастерке под халатом и еще один военный, в лихо заломленной фуражке и расстегнутом кожаном пальто рыжего цвета.
Тут же выяснилось, что на берегу нет давешнего военфельдшера: он еще ночью отбыл на своих дрожках дальше, в Кинешму. Предстояло, следовательно» все объяснять госпитальному начальству заново.
Просьбу монастырских духовных лиц военные выкушали вежливо, с ироническими улыбками. Без колебаний они согласились принять на борт Ивана-мясника и Сашку, старца же с переломом ноги отказались взять наотрез.
— Товарищ ваше благородие! — взмолился отец Афанасий. Врач и военный в фуражке снисходительно усмехнулись. — Дозвольте объяснить вам всю трудность положения. Пароходы, как изволите знать, ходят произвольно и пассажиров без удостоверений и особых бумаг почти не берут. А вы изволите видеть перед собою праведного старца, святой жизни подвижника. Его у нас, почитай, каждый малый ребенок знает. Окажите православным христианам божескую милость, довезите его только до Костромы, там есть монастырская ипатьевская больница для престарелых монахов и священников. Неужто не найдется местечка для немощного?
— Да местечко-то, может, и нашлось бы, — в раздумье сказал доктор. — Наш фельдшер в донесении предупредил нас о ваших больных. Но у нас мало санитаров и нет сиделок, а ведь вашему старику нужен уход. Примем только с провожатым. Пошлите с ним одну из ваших нянь.
Отец Афанасий только руками развел. Мать-казначея напомнила, что до Костромы недалеко, всего-то верст до сотни, пароход к ночи уже будет там…
— Да ведь ночью на пристани мы вашего старика не бросим! — проговорил врач сурово. — Кто его до вашей богадельни доставит? Без провожатого не возьму.
И тут Макарка, стоящий почти рядом с носилками старца, явственно услыхал тихий голос самого отца Савватия. Доселе он находился как бы в забытьи, но вдруг очнулся и внятно произнес:
— Пусть Антонина проводит. Антонину с нами пошлите.
Лишь теперь Макарка обратил внимание на младшую няню и узнал в ней ту самую молодую послушницу из хора, что давеча так сильно испугалась на пристани за смелого пловца Сашку.
Мать-казначея взволнованно зашепталась с отцом Афанасием. Тот, прокашлявшись, смиренно произнес:
— Послушница Антонина молода еще, два года всего, как из мира пришла, послух приняла. Рановато ее одну снова в мир посылать. Лучше уж мать Софию в сиделки тебе дадим.
Старец Савватий замотал головой на тонкой шее и руку поднял:
— Говорю вам, а вы внемлите! Без Антонины не поеду. Терпением богата, душою сильна, хоть и разумом незрела. Что другой силой не возьмет, то она лаской у бога выпросит. Отправляйте с Антониной, а не то назад несите! Не поеду!
— Да пускай ее едет, по мне, — махнул рукой отец Афанасий. — Чай, при старце поедет, не «одна.
— А назад как? — волновалась мать-казначея. — Одной? Мыслимое ли дело в такую пору лихую?
— Назад ей одной ехать не надобно. Чай, главный наш священник, протоиерей отец Николай, ныне там пребывание имеет. Дела у него в Костроме. Вместе и возвернутся, а там, даст бог, и Савватий поправится.
Пока монастырские спорили, пароход дал долгий гудок. Военные сошли с мостков и стали усаживаться в лодке. Солдат-санитар взялся за весла.
— Стойте, стойте! — хором закричали и женщины, и отец Афанасий. — Погодите отваливать! Поедет, поедет с нашими больными провожатая! О господи, благослови рабу свою Антонину на подвиг сей!
От русинской пристани монастырские поднимались наверх по стремянке. Далеко отстала от всех только Сашкина мать, старуха Овчинникова. Когда все остальные поравнялись с домиком, где жил Макар, на крыльцо вышла хозяйка, попадья Серафима, Макарова двоюродная тетка.
— Отправили никак? — закричала она. — Значит, верно Иван-мясник предсказывал?
— Ох, матушка Серафима, отправили! — сокрушенно ответила мать-казначея. — Видит бог, только отец Афанасий уговорил меня сестрицу Антонину в Кострому с ними отпустить.
— Как… сестрицу Антонину в Кострому? — ахнула попадья. — В уме ли ты, мать? Настоятельницы любимую послушницу!
— Старец велел, Савватий. А наши не воспротивились… — мать-казначея заплакала.
— Ну, беда! Что-то мать-игуменья скажет! Ведь этот-то Александр-то Овчинников… тоже поехал?
— Да сие несущественно, матушка Серафима, — вмешался отец Афанасий, озираясь через плечо на бредущую следом старуху Овчинникову. Нынче же вечером они в Кострому прибудут, а может быть, его еще и в Кинешме в какой-нибудь лазарет сдадут. Двигаться он не способен, мучения какие терпит, ведь рана большущая!! Что ж худого, коли подаст ему сестрица Антонина в пути глоток воды испить? Ведь старец-то рядом… А из Костромы супруг твой, отец Николай, ее назад привезет. О чем же тут плакать?
— Ох, боюсь, ладно ли вы сотворили! Чует сердце, не к добру поездка эта!..
…Дома обе женщины, Макаркина мать и попадья-хозяйка, сторонясь мальчика, целый день тихонько обсуждали отъезд раненых и сестрицы Антонины с ними. Вечером же, помолясь поспешнее обычного, женщины не разошлись по своим комнаткам, а удалились вместе в теткину светелку. Макаркина постель была у самой стенки, и разговор весь был ему явственно слышен. На всякий случай мать заглядывала даже за перегородку, прислушивалась к дыханию сына. А Макар еще в корпусе развил до совершенства немаловажное искусство притворяться спящим.
