Янис Ниедре - И ветры гуляют на пепелищах…
«Степа… Препорученный попечению святого Степана, — соображал Юргис. — В церковном крещении заступник его — святой Степиньш. Однако если близкие паренька оказали святому надлежащее почтение и если сам он старался угодить своему заступнику, то беда его может обратиться в добро, в счастье даже. Хрупкий стебелек в цветении мира — судьба человеческая — целиком во власти его небесного заступника. Ибо ничто в мире не происходит само собой, и ничто само по себе не меняется».
Степа бросил в рот последний боб. Тот лишь хрустнул на его зубах, парень удовлетворенно откинул волосы со лба и, словно любопытная белка, уставился на схвативших его, откровенно дивясь их полувоинскому одеянию, кольчугам, ножам, шпорам. Словно впервые видел такое.
— Так чей ты будешь сын?
— Бортника. В нашей стороне многие водят пчел. Аульский замок и прозвание свое получил от пчелиной колоды. Наши издавна бортничают, испокон веков топят воск, льют вощаные круги и ими платят дань полоцкому князю.
— Это мы знаем. Свечи аульского воска теплятся во многих русских церквах. Только вот не возьму в толк, как тебя, крещеного парня, свои прогнали в лес, словно приблудного пса. Как отец твой допустил?
— Отца моего убили, — вытолкнул Степа через стиснутые зубы. — После того, как правитель замка смыл в бане царьградское крещение, выкинул в омут святые полоцкие крестики и присягнул богоматери разбойных немчинов, Тогда простой люд схватился за цепы да колья. Как в голодный год, когда на поле одна лебеда, а вотчинники требуют подати.
— И вотчинники с немчинами побили простых людей и пожгли их дворы, — продолжал Юргис.
— Ты откуда знаешь?
— Знаю… — Юргис умолк, отодвинулся. «Ох, вотчинники, знатные люди… Бурьян на ниве народной! Чья недобрая рука посеяла на людском поле это нечистое семя? Какая сила хранит их от града, наводнения, засухи и саранчи? Знать с повадками волков-трупоедов рыщет и на кривичских землях, о том же рассказывают и путники с восхода и из полдневных приморских краев. Тевтонских насильников ублажают ливские вотчинники».
Отдавшись думам, что жгли, словно смолистая головня, выскочившая из костра, Юргис пропустил мимо ушей рассказ Степы о том, как носители чужого креста с низовьев Даугавы вместе со здешней знатью учинили кровавую расправу над аульскими бортниками. Как власть имущие внушали пахарям и бортникам покорность можжевеловыми розгами и немецкими бичами. И как непокорных подростков выгнали с обжитых мест на съедение зверям.
— Сама Мать Земли, отец Перкон, сам святой Георгий свели нас с этим парнем, — сказал Юргису Миклас. — С нами он обретет облик человеческий, а нам в свой черед пригодится в пути лишняя пара быстрых ног, острых глаз да ушей. Поможем ему сколько сумеем. А встретим добрых людей — оденем и обуем, как полагается.
— Где их теперь найдешь, добрых людей?
— В Полоцке я слыхал: на островах на Медвежьем болоте не перевелись еще поселения вольных латгалов.
— Ладно. Подадимся на Медвежье болото.
— Пошли, парень!
— Сначала обернуться надо! — отскочил Степа. — Девять раз округ себя! Когда впереди нехоженый путь, надо девять раз обернуться, чтоб удача была!
— Ведун какой выискался!
— У нас семья такая. Мать моего отца лекаркой была, умела предсказывать и по звездам и по листвяным жучкам.
— Выходит, доброго попутчика мы нашли!.
— Ну дак! — и темная мордашка Степы расплылась в улыбке.
И правда, не будь Степы, вряд ли добрались бы полочане до Темень-острова на Медвежьем болоте. Неохватная глазом, на многие версты простиралась топь — мшистая, с редкими суковатыми сосенками, хилыми березками, с кочками, покрытыми осокой, багульником, пушицей, без следа человеческого, без тропки. Вязкая топь не позволяла приблизиться к рисовавшимся на западном облачном небе зеленым пригоркам Темень-острова. Три шага, пять, чуть нажмешь ногой на кочку — и она уходит вниз, и с бульканьем вырывается наверх илистая гуща. К тому же у путников еще и лошади, которые лишь тогда послушны, когда чувствуют под копытами твердую опору.
— Надо думать, Мать Тьмы хранит остров, — вздохнул Миклас. — Или кто сглазил нас? А может, лешие с водяными путают, водят вокруг да около. Вчера блудили близ пустого поселения, нынче кружим по болоту. Прямо хоть верь Пайке: католические боги сильнее наших.
— Мало ли чего Пайке болтал, — отмахнулся Юргис. — Только не может быть, чтобы люди с Темень-острова лишь зимой, по льду выбирались на свет божий. Пойдем дальше, глядишь и найдем доступ.
— На окрик отсюда, вон там, где трава желтеет, тянется к острову дерновая гряда. Извивается, как Мать Змей. — Степа говорил быстро, по-мальчишески увлеченно, — Этой грядой можно пройти. Я по таким местам хаживал. Далеко можно уйти, куда дальше, чем Темень-остров. И в сумерках ходил, когда серый мох на кочках едва видно, когда ногам своим веришь больше, чем душам предков и помощи заступника. Уж по болотам-то ходить я умею.
— Это у тебя откуда? — удивился Миклас.
— Еще мальцом был, так отец брал меня с собой на болота, учил силки на птиц ставить, сетки из конского волоса. Ходили и в вёдро, и в непогоду. Со двора подавались со вторыми петухами, прыгали с кочки на кочку. Потом я научился лучше отца силки ставить. И он стал пускать на болота одного. А сам только с пчелиными колодами возился. Я и бродил лето напролет, до Мартыновых морозов, когда волки выходят из логовищ…
С того дня, как Степа под самодельную лесную одежду надел Микласову рубаху, хотя и ношеную, но еще крепкую в швах, он словно стал другим человеком. Превратился в сноровистого, веселого паренька. Юргис слыхал даже, как на заре, когда поил коней в ручье, Степа напевал пастушью припевку.
— Ну, быть посему, — согласился Юргис. — Пусть Степа идет первым. А мы — за ним, на отдалении лета копья.
И все трое пустились петлять между черничными и брусничными кочками. Лошади шли за ними послушно, лишь на крутых поворотах беспокойно всхрапывали, а еще реже упирались, упрямились. Тогда Степа останавливался, ласково что-то приговаривал, чмокал губами. Животное успокаивалось, и все трогались дальше.
«По каким заметам он идет? — дивился Юргис. — Я так ничего не вижу».
Теперь они снова приближались к ярко-зеленым пригоркам, которые делались, казалось, все выше. Один только раз Степа словно споткнулся.
— Гадюка. Большая гадюка звон на кочке. — И он потянулся к Микласовой плети.
— Обойдем лучше.
— Гадюку убить надо. Немедля! Не то солнышко девять дней плакать будет. — Схватив плеть, Степа подскочил, стал яростно хлестать по кочке. — За отца, за мать, за великий свет!.. За отца, за мать, за великий свет! Все. Готова. Теперь солнышко девять дней будет нам помогать.
— Змеи надо меньше бояться, чем недоброго человека, — промолвил Миклас, сдерживая храпящих коней. — У змеи после укуса зубы на время делаются безвредными, злой же человек вредит без передышки.
— Кинь ее в топь, Степа, веди дальше! — Юргис встал между ними, чтобы отвратить ненужный спор. Он уж заметил, Миклас всегда пользуется случаем, чтобы усомниться в старом поверье. Степа же наоборот.
Как понял Юргис, Степа усердно придерживался обычаев и верований языческих времен. Для него было священным все, что он когда-либо услышал от ясновидца или ведуна. Правда, к ведунам, знахарям, провидцам и волхвам Юргис и сам прислушивался. Как и крещеные купцы и воины, как многие служители православной церкви и книжники. Во всем живом и неживом, на земле, под землей, в воздухе и вокруг людей есть великое множество всяких вещей, больших и малых, о которых не говорится в писании, о которых церковь молчит. Чудеса, к которым не имели касательства ни бог вседержитель, ни святые мученики. И о таких делах не давали забыть старые люди, хранители древней мудрости.
Чем ближе подходили путники к болотному острову, тем замысловатее петлял путь. Могло показаться, что это человеческие руки орудовали здесь мотыгой, лопатой, черпали ил, перекапывали дернистую гряду ямами и провалами, чтобы заставить тропинку причудливо извиваться. И только Степин верный глаз (а может быть, не глаз, а особое чутье, присущее разве что лесному зверю или вольной птице), способность вовремя узреть опасность спасали путников и их коней от беды.
Запыхавшиеся, вспотевшие, достигли наконец путники твердой земли — влажно голубевшего скользкого откоса, поросшего железной травой. Выше на берегу вставала зеленая чаща, где деревья срослись, сплели хвою и листья в единую стену из стволов, кустов, сучьев, ветвей… Пугающе безгласную, словно затаивший дыхание злоумышленник.
— Двинемся вперед по ветру, — посоветовал Миклас. — Найдем просеку, людской след, поднимемся наверх. Тут останавливаться не стоит, траву эту лошади в рот не берут.
— Пойдем, — согласился Юргис.
