Аннамухамед Клычев - Кугитангская трагедия
Бочку скатили на берег. Толпа туркмен обступила её, ожидая приказчика. Наконец он спустился с палубы, позёвывая и потирая руки…
— А ну, подайся назад! — оповестил он своё появление бодрым окриком. Подпоясавшись грязным фартуком и засучив рукава, он снова крикнул: — Налетай, подешевело, расхватали, не берут! — Но первого, старика с большим цинковым ведром, оттолкнул от бочки. — Да куда же ты, мусульман, суёшь мне бухарские деньги? Ты что думаешь, твой эмир век будет сидеть на троне? Провалится он в тар-тарары и его деньгами хоть печку разжигай. Давай серебром, золотом, а ещё лучше натурой.
Керкинцы платили за керосин серебром, но больше — кустарными поделками, коврами и ковриками, всевозможными украшениями. Приказчик за каждую вещицу азартно торговался. Матросня и казаки, как могли, помогали ему, окрутить того или иного покупателя. Если на его голову начинали сыпаться проклятья горожан, он сбавлял тон.
— Ну, ладно, ладно, мусульман, вот тебе в придачу за твою ерундовину, — нагибался и доставал из ящика пригоршню гвоздей. — Возьми, дом себе тесовый построишь. Брёвен нет в следующий раз привезу.
К обеду торги закончились, но «Обручев» не спешил отправляться в путь. Ждали начальника керкинской тюрьмы — Касым-бека. Он приехал на дородном белом скакуне, наряженный в богатый халат и жёлтые, с серебряной отделкой, сапоги. На его голове красовался тельпек. Вслед за Касым-беком к берегу подъехала большеколесая арба с коврами. Приказчик теперь был тих и не торговался, он влез на арбу, пересчитал ковры и велел амбалам и казакам отнести всё это добро в каюту капитана. Капитан «Обручева» взял Касымбека под руку и стал расспрашивать о житье-бытье, здоровье, а затем повёл его к себе в каюту.
Как только бек сошёл с палубы и сел на коня, боцман дал команду отчаливать. Матросы и грузчики бросились к баграм и, упираясь ими в берег, оттолкнула; судно от причала. «Обручев» запыхтел, лениво завращал огромными колёсами и вырулил на фарватер.
Грузчики стояли у борта и смотрели на удаляющийся город.
— Этот Касым-бек — не только начальник тюрьмы, — с усмешкой сказал Закир-ага, — он, оказывается, к тому же и купец.
— Откуда у него столько ковров? — наивно удивился Арзы.
— Вах, сынок, кому, как не ему иметь богатство! Сколько у него в зиндане людей томится? И если оттуда хоть один вышел, то считай, что Касым-беку родственники узника всё своё добро отнесли.
— И много в зиндане люден?
— Много, сынок, очень много, — строго выговорил Закир-ага и добавил, — но не это меня удивляет. Оказывается, в этом мире люди делятся не на мусульман и христиан, а на богатых и бедных. Касым-бек, как видишь, дружит и торгует с капитаном этого парохода и не боится, что этот капитан — капыр. Для Касым-бека важно, что капитан богат, имеет много золота. А твоими друзьями становятся вот эти русские бедняки-матросы.
— Значит, русские тоже: есть богатые и есть бедные?
— А как же, Арзы-джан! Вон спроси матроса Ивана — много ли у него богатства, учатся ли его дети? А у капитана сын — в гимназии, у Касым-бека, говорят, двое сыновей в бухарской медресе. Богатые русские чиновники специально приближают к себе богатых мусульман, чтобы легче было с бедняков шкуру сдирать. Теперь такие времена — даже сам его высочество эмир бухарский с русским генерал-губернатором из одного казана плов едят…
— Вах, неужели эмир не боится оскверниться? Он же — святой сейид!
— Не только с русскими пьёт-ест, но и законы их перенимает. Вот, хотя бы в той же Бухаре. Раньше еврею после заката солнца вход в город был запрещён, теперь евреи и русские товары везут когда хотят. Раньше еврею нельзя было ездить на лошади, носить цветную одежду, подпоясывался он только верёвкой. Теперь бухарского еврея не отличишь от мусульманина. Сами мусульмане тоже постепенно подстраиваются к русским обычаям и законам. Некоторые узбеки в Новой Бухаре, говорят, одежду железнодорожных служащих одели. А ещё есть такой закон: если мусульманин живёт в городе, где распространяется русская власть, то он обязан подчиняться русским законам. Говорят, недавно в той же Бухаре один узбек зарезал свою жену. По мусульманскому обычаю муж со своей женой может сделать всё, что хочет, может даже убить. А русские схватили узбека, судили и отправили в Сибирь. Родственники обратились за помощью к эмиру, но тот даже не удостоил их ответом. Вот так, Арзы-джан. Поживёшь среди русских и не такое узнаешь и увидишь. Вольнодумцы у них ещё есть. На самого царя покушались, чуть бомбой не убили. Те совсем иного склада и говорят, что женщинам надо дать свободу. Женщина сама себе должна создать счастье…
— Это как понимать, Закир-ага?
— А очень просто, Арзы-джан. Вот, например, дочь Ишали-ага захотела бы выйти замуж только за тебя к непременно бы вышла. А если бы Ишали-ага стал препятствовать ей, то его бы назвали отсталым человеком и осмеяли на весь мир…
— Ох, Закир-ага, — обрадованно воскликнул Арзы, — неужели такое может быть?
— Может и будет, сынок, всё может быть…
Разговор на Арзы подействовал ободряюще. Ему вдруг показалось, что Янгыл ещё не совсем потеряна. Найдутся люди, помогут ему восстановить правду: пристыдят Ишали-ага, а Янгыл скажут: «Выбирай сама себе мужа!» Вот тогда Янгыл отвернётся от моллу Лупулла, улыбнётся и обнимет за плечи Арзы. Всё это было похоже на сказку, и Арзы понимал, что размечтался чрезмерно, но грёзы доставляли ему такое удовольствие, что он не мог думать о чём-то другом. Весь день он размышлял о Янгыл, и сердце его заливалось сладкой тревогой. «Она будет моей, она будет моей, будет, будет», — упрямо повторял он про себя. Без неё ему было слишком тоскливо на этом свете.
В Чарджуе «Обручев» встал на причал неподалёку от строящегося железного моста. Боцман предупредил грузчиков, чтобы далеко не отлучались — будет работа. Закир-ага и Арзы сошли на голый пустынный берег. Отсюда хорошо было видно, как строили люди мост. Три баржи стояли поперёк реки, с них опускали в воду с помощью лебёдки большие металлические столбы, и на всю окрестность разносились дружные команды, похожие на стон: «раз-два — взяли, раз-два — взяли!» Оба берега — чарджуйский и фарабский — были завалены всевозможными строительными материалами. На запасных путях стояли платформы с бутовым камнем, мраморовидным известняком, привезёнными из-Зиадинского карьера. Строительный материал завозился отовсюду. Камень для облицовки устоев везли из Самарканда, фашины — из Теджена, железные конструкции моста доставлялись Брянскими заводами, Никополь-Мариупольским заводом и обществом К. Рудзского и К0 в Варшаве, портландцемент поставляли общества Глухоозерских заводов… Грандиозность размаха строительства моста поражала воображение не только туркмен, но и видавших виды чиновников и специалистов-железнодорожников.
Во второй половине, дня матросы с «Обручева» подогнали к судну баркас. Боцман велел всем амбалам садиться в него и сел сам.
— Гони к Фарабу! — отрывисто скомандовал он. Матросы налегли на вёсла. За бортом запенилась коричневая речная вода. Арзы недоумевающе поглядывал на Закира-ага. Тот, осмелясь, спросил у боцмана:
— Господин начальник, куда пойдём? Моя Чарджуй базар мала-мала ходить надо…
— Сиди, сиди! Какой чёрт тебе базар!
До ночи они грузили в баркас тяжеленные, подмокшие мешки с солью. Везли их на чарджуйский берег, к «Обручеву», складывали в трюмы и отправлялись за солью снова. Последний рейс Арзы плохо помнил. В голове у него мутилось от усталости, ноги подкашивались. Он, покачиваясь, добрался до каюты, упал на подстилку и уснул. Когда проснулся, пароход полным ходом шёл по течению в благодатную Хиву.
VI
Своим чередом шла жизнь в Базар-Тёпе.
В первый свадебный день Янгыл отвезли в кеджебе в дом моллы Лупулла. Отшумел той, и она стала гелин — молодой замужней женщиной. С тупой, бессмысленной покорностью исполняла Янгыл обязанности супруги. Делала всё, что её заставляли, механически: без слёз и без улыбок. Холодной, ничего не выражающей маской сделалось её лицо. В первый же день замужества она почувствовала, что душа её будто раздвоилась. В присутствии мужа и его родственников Янгыл чувствовала себя рабыней, но стоило ей оказаться наедине с собой, как в её взгляде появлялась уверенность. Она чувствовала себя горной орлицей. Её воображение рисовало счастливую жизнь с Арзы. И это её поддерживало.
Иногда в гости к ней заходила подруга Джемал. Насколько помнят обе, они никогда не расставались в детстве и очень любили друг друга. И уж, конечно, одна другой доверяла свои самые сокровенные тайны. Джемал хорошо знала о любви Янгыл и Арзы. До замужества Янгыл частенько поверяла подружке свои девичьи тайны, зная, что Джемал умеет держать язык за зубами. В дни, когда Янгыл запретили выходить в поле и объявили о скорой свадьбе, Джемал несколько раз пыталась помочь Янгыл устроить встречу с любимым. Но ничего из этого не вышло — за Янгыл строго присматривали, и Джемал, от горечи и своего бессилия, поделилась своими заботами с матерью. Старая Мехри-эдже пришла в ужас, узнав, что будущая жена моллы Лупулла носит в своей голове постыдные мысли и мечтает о другом человеке. Мехри-эдже приказала дочери никому больше об этом не говорить, — ведь, сказанное может вызвать большой гнев родителей Янгыл и навлечь беду на них. Кроме того, Мехри-эдже потребовала от Джемал, чтобы та и носа своего не показывала в доме Янгыл…
