Юлия Андреева - Ирод Великий
Только, уместно ли о таком министру говорить? Кабы воину великому, примпилу, легату… дабы знали, с кем дело имеют. Тут же совсем другая притча, тут молчать нужно, скромность и похвальную робость перед вельможами наизнатнейшими являя.
Глава 4
Не буду описывать тяготы пути, дорога как дорога, уберегли боги от лихих людей, и на том спасибо. Да и что я – женщина или изнеженный аристократ, чтобы жаловаться на зной и песчаные бури, не редкостные в тех краях.
Впрочем, какое отношение все это имеет к радости, с которой я спешил на свое первое настоящее задание. Я торопил проводника, жалея, что на копытах наших ослов не растут крылья. По началу, когда мы только-только выехали из Иерусалима, я позволил себе кощунственно мечтать о разбойниках, в схватке с которыми мог бы проявить себя. Глупец, по началу я еще пытался уговорить Криспина Марция отказаться от остановки на постоялом дворе, с тем, чтобы успеть пройти больший участок пути. К концу первого дня я на столько отбил себе задницу о неудобную ослиную спину, что начал заметно хромать. Тут же обнаружилось к большему ужасу, что мне одинаково тяжело как идти пешком, так и ехать верхом, так как и собственные шаги и толчки отвратительного животного доставляли мне почти нестерпимую боль. На привале я обнаружил, что могу лежать только на животе или в лучшем случае на боку, но самое страшное началось на второй день, когда я кое-как забрался на спину осла, и наш небольшой караван тронулся.
Какие разбойники? Да попадись они на нашем пути, я не сумел бы провести ни одного из тех замечательных хитрых ударов, которым обучал нас учитель Максимин Македона.
Идумея… о, об этой замечательной стране хочется рассказать отдельно. По началу я не поверил, что мы, наконец, прибыли на место, решив, что это очередное, причем беднейшее поселение, которые уже встречались на нашем пути. Ну, знаете такие – белые лишенные каких-либо признаков красоты короба без окон и с постоянно раззявленными ртами ворот и дверей. Пыль, жара, запахи ослиной и верблюжьей мочи, закутанные от макушки до пят женщины…
Идумея поразила своей отличной от иудейских деревень, которые мы проезжали, в высшей мере хаотичной застройкой, которую добрейший Криспин Марций отчего-то именовал архитектурой. Потому что, если в пустыне дома лепятся к какой-нибудь горе или холму, сосредотачиваются вокруг редких колодцев, и чахлой растительности, Идумея представляла собой некий горный рельеф, на котором ни один здравомыслящий архитектор, ни за что не стал бы строить даже самый крохотный дом, не выровняв предварительно строительную площадку. Дома в Идумеи часто прилеплялись к холмам, наподобие ласточкиных гнезд, причем дом мог иметь не четыре, а три или даже две стены, потому что ему так сподручнее зацепиться за кусок скалы или втиснуться в холм. Я видел дома-норы, имеющие разветвленные ходы и подземные сообщения с другими подземными домами, назначения которых я по началу не понимал. Привыкшие жить где-то чуть выше Тартара, в котором то и дело происходит возня, и злобные демоны раскачивают и без того ненадежную земную твердь, идумеи даже не пытаются выстроить дома свыше одного этажа. Точнее, как выяснилось, дома о двух этажах и более у них присутствуют, но только по странной прихоти местных жителей, растут они ни к небу, а под землю, выставляя на поверхность лишь жалкие подобия человеческого жилья. Пластаясь на горбатом хребте земли Идумея, пытается выжить, впиваясь в нее крепкими когтями. И когда землю били конвульсии и рушились виллы вельмож, подземные дома идумеев выстаивали, сохраняя жизни своих владельцев. Заваливало камнями один из входов, чудные землеройки выбирались на свет божий из других.
Сметали приграничный гарнизон враги, и народ уходил под землю, дабы появиться в полном вооружении под самым носом у несостоявшихся завоевателей.
О, древняя, некогда величественная и прекрасная Идумея, я не мог видеть ее спрятанных от глаз несведущего путника красот, не ощущал магии. Многим позже, уже умея читать на иудейском, я столкнулся с пророчеством Исаии, который говорил о падении и окончательном забвении этого некогда могучего процветающего царства: «И завладеет ею, пеликан и еж; и филин и ворон поселятся на ней … И зарастут дворцы ее колючими растеньями, крапивою и репейником твердыни ее. И звери пустыни будут встречаться с дикими кошками … Там угнездится летучий змей … Она будет жилищем шакалов и пристанищем страусов[15]».
Впрочем, все это я выясню гораздо позднее, первое же впечатление от страны, в которой мне предстояло жить было, мягко говоря, удручающим, способный видеть лишь то, что находится не дальше моего носа, с ужасом я лицезрел утлые хижины бедняков, сетуя на шутку, которую бессмертные боги сыграли со мной. И лишь единственное здание – вилла самого Ирода, или его дворец, это уже как кому удобнее, трехэтажное пологое строение с балконами могло претендовать на статус дома сделанного с хорошим вкусом и знанием дела.
Глава 5
Первый раз я увидел Ирода, когда тот возвращался из похода во главе небольшого отряда конников. Высокий, пожалуй, на две головы выше своих людей, Ирод не выглядел утомленным или измученным жарой. Я заметил их издалека, и отчего-то сразу же различил «будущего царя Иудеи», как презрительно высказался бы учитель Люций. Да, ему следовало поглядеть на брата правителя Идумеи лично. Что же именно цепляло взгляд во втором сыне Антипатра? Его стать? Прямая, как у легионера спина? Мускулистые руки с длинными точно у лучника или музыканта пальцами или возможно глаза? Хотя, мог ли я разглядеть глаза, когда отряд только-только появился из-за поворота горной дороги? В любом случае, одного взгляда на Ирода было достаточно, чтобы понять, что перед тобой не обычный человек.
Отряд двигался медленно, из-за бредущих за ним женщин. Пригнанный назад полон, как объяснил один из местных стражников. Ага, теперь понятно, кто-то из голозадых арабских князьков, коих у них точно блох на бездомном псе, собрав ватагу еще худших голодранцев, перешел через границу Идумеи, и, пограбив и поубивав мирных жителей, угнал молодых женщин в рабство, чтобы продать их купцам-перекупщикам. С чем никак не мог согласиться благородный или просто рачительный хозяин здешних мест, который поспешил догнать непрошенных гостей, и, попотчевав их на свой манер, отобрал увезенных силой девушек.
Почему не оставили спасенных пленниц в родной им деревне, тоже понятно. Скорее всего, никакой деревни уже нет. Сожгли ее удальства ради незваные гости. А женщинам, впрочем, скорее девочкам теперь куда? Не за пазуху же их засунуть. Денег дать? А сколько их надо, чтобы сестер, братьев, родителей, да мужей позабыть? Чтобы заново на крови близких дом отстроить? Чтобы жить, как будто ничего не произошло? Опять же – как жить в деревне без мужика? Кто дом поставит, хозяйство убережет? Вместе с кем детей рожать? Да… не хотел бы я быть вынужденным решать подобные задачи правителем. Впрочем, если я что-нибудь в чем-нибудь понимаю, это здесь в порядке вещей.
На голове Ирода платок убрус, край которого заматывает лицо до самых глаз – от песка, я полагаю, и тяжелая накидка поверху, без узоров и знаков отличия, старая, выцветшая, так что и не определишь вдруг, какого цвета была. Глаза подведены сурьмой, так все пустынные жители поступают – чтобы не слепнуть на солнце, и все лицо темное от пыли с потеками пота и грязи. Песок даже в уголках глаз, а глаза смеются. Веселые глаза, потому что добрался отряд до дома, задержался из-за женщин, вымотался, возможно, драгоценный запас воды истратил. А все-таки дошли! Молодцы!
Смеется молодой правитель, смеются его смелые воины, смеются утирая слезы, дождавшиеся их гарнизонные воины и женщины в темных накидках, дети смеются, и даже те, кто не досчитался своих близких, смеются сквозь слезы, или это так кажется.
– Что стоите?! Уморить хотите?! Воды умываться, вина живо! – громыхает Ирод, и сам, не взирая на чины, бросается к амфоре, с которой слуги уже сорвали крышку.
Широк двор иродовой виллы, далеко до воды, и тут навстречу правителю из дома выпархивает хрупкая женская фигурка. Законная супруга в приграничной Идумеи большую волю имеет. Потому как любимая жена. Любимая и единственная. В отсутствие мужа правит она и домом и если нужно всем вокруг, хотя, последнее редко, ибо молода еще госпожа Дорида, юна и неопытна, а если внимательно к ней приглядеться, не правительница, не владычица и госпожа всего живого в этой области, первая после своего мужа, а так – ребенок – неопытна и доверчива. Одно счастье – здорового сына родила, маленький Антипатр – весь в дедушку, да кто от нее большего-то подвига требует, разве что любить своего молодого, да мудрого супруга, которому столь непростая работенка от иудейского царя досталась. Любить… слово-то какое странное. Разве обязана жена любить своего мужа? Уважать, бояться, а тут… вот о чем говорил учителю «купец» – вокруг Ирода сызмальства любовь. Точно сама Венера путь его голубыми лепестками заговоренными выстелила. Семья у него – точно дерево, с одним мощным корнем, и многими стволами. Вернее верного переплетены ветви, руби – не срубишь, распиливай – не распилишь, толкай – смех один. Вот она – основа, на которой все зиждется, держится, растет, цветет, а ведь еще и плоды будут. Тут и к оракулу ноги трудить не след. Тут и без него все понятно. Хоть сейчас пиши отчет учителю.
