Анри Бошо - Антигона
— А ты, что станет с тобой, Антигона? — воскликнул Клиос, и бледность залила его лицо.
Теперь меня уже била крупная дрожь.
— Я опущусь до дна тех пагубных вод, в которые увлекает меня корабль моих братьев, и, клянусь, я сделаю все, чтобы избежать смерти. Все, но не отдам Полиника и Этеокла их преступлениям.
— Это не самое страшное горе, — тщетно пытался возразить Клиос.
Его самого поразило смехотворное звучание этих слов по сравнению с той глубочайшей тревогой, что не отпускала меня, по сравнению с тем насилием, что я увидела, и тем с поражением, которое очевидно грозило мне.
Клиос усадил меня, подкинул в костер сучьев, заставил придвинуться к нему, чтобы согреться. Я же все это время безуспешно пыталась успокоиться и улыбнуться.
— Я не провидица, Клиос, я говорю лишь о том, что вижу. А вижу я то, что еще ужаснее слов. Теперь твоя очередь обещать мне, что ты не придешь в Фивы до тех пор, пока там не прекратится распря.
Взгляд выдавал мое смятение, и Клиос был вынужден обещать мне то, что я просила. Я перестала дрожать, силы вернулись ко мне:
— Мне пора. Проводи меня до дороги, которая ведет в Фивы.
Клиос взял меня за руку, поддержал, пока я делала первые неуверенные шаги, и на мгновение нас охватила безумная надежда провести вместе еще один день. Но вот дыхание мое выровнялось, шаг приобрел твердость, привычную размеренность. Клиос протянул мне суму с Исмениным платьем.
— Наденешь его перед Фиванскими воротами, нищенку они не пропустят.
Почему, чтобы провести с Клиосом последний день, я снова надела старое платье? Может быть, в нем я чувствовала себя свободнее, я должна была услышать то, что он скажет. Я должна была чувствовать себя свободной — для расставания.
Мы дошли до старой дороги, которая превратилась теперь в мощеную.
— Видишь, — проговорил Клиос, — вот первый знак презренной деятельности Этеокла. Сначала — дороги, потом — укрепления, за ними — Фивы, а его армия все время растет и становится все ненасытнее. Я не пойду дальше, на полдороге ты увидишь колодец, который прекрасно знаешь. Я буду следить за тобой до тех пор, пока смогу.
Я открыла ему свои объятия, он бросился в них. Слезы полились у меня сами собой — может быть, Клиос тоже плакал, но я не знала наверняка: он, как ребенок, уткнулся лицом мне в плечо.
С трудом я оторвалась от Клиоса и зашагала прочь, чувствуя на себе его взгляд. Я дошла до поворота и исчезла у него из виду. Антигона не оборачивается, подумал Клиос.
IV. ФИВЫ
Я шла медленно и с каждым шагом чувствовала, как отдается в моем теле Клиосов шаг, который он в это время делал в противоположном направлении. Сквозь горе и усталость пробивалась радость, что у колодца я, может быть, снова увижу Илиссу, ту женщину, что подала мне хлеба и воды во время первого дня моего нищебродства.
Колодец был на месте, юноша черпал из него воду и наполнял бурдюки, которые укладывал между ярко раскрашенными глиняными сосудами, наполненными зерном. В оглоблях у него мул, сбрую которого украшали колечки, как в Высоких Холмах, и они радостно звенели при каждом его движении. Юноша подождал, пока я подойду, и, не оборачиваясь, молча протянул чашу свежей воды.
Я спросила его, живет ли по-прежнему здесь поблизости Илисса.
— Нет, ей пришлось отправиться в Фивы.
— С ней все в порядке?
— Она не смогла там жить.
— Она заболела? Она мне очень нравилась.
Юноша взглянул на меня:
— Моя мама умерла.
Несчастья начинаются с первого шага:
— Она никогда не рассказывала тебе обо мне? Об Антигоне и Эдипе, бывшем царе?
Юноша нахмурился:
— Теперь у нас три царя, они собираются воевать друг с другом. Ну, а мы не знаем, кто победит, и боимся шпионов.
Он сел в повозку.
— Можно доехать с тобой до Фив?
Сказав, что телега слишком нагружена, он отказался и щелкнул кнутом, подгоняя мула. Наверно, ему стало немного стыдно, потому что он крикнул:
— А дома никого нет, можешь поспать там.
Илиссин дом под плоской крышей был заброшен, но на вид еще крепок и красив. Я устроила себе постель из веток, съела одну из оставшихся у меня лепешек, Клиос, подумала я, в каком-то незнакомом месте должен делать то же самое.
За ночь усталость прошла, я готова была снова отправиться в путь, чтобы в тот же день войти в Фивы. Я пошла к колодцу за водой; на закраине лежала довольно грязная пожилая женщина: силы покинули ее, и она заснула. Она открыла глаза, но сил зачерпнуть из колодца воды у нее нет. Ее зовут Эа, и она последняя обитательница этих мест, кто, несмотря на приказы из Фив, не покидал их. До конца она ухаживала за своим больным мужем, он умер, и у нее никого больше не осталось. Ей хотелось бы найти в Фивах своего сына, плотника, но сил у нее нет, да ее туда и не пустят, поскольку бедняков они больше не принимают.
Я напоила ее, убедила разрешить вымыть себя: она еще крепкая, но ослабла от голода. Я не могла заставить себя надеть на нее прежнее старое платье, которое невероятно грязно и изношено. Я вспомнила об Исменином платье, оно ей идет; чистая и причесанная, Эа не могла узнать себя, и некое подобие улыбки появилось у нее на лице.
Я развела огонь, нашла в саду у Илиссы какие-то одичавшие овощи. Я сварила их и растолкла с моей последней лепешкой. Суп получился очень жидким и напомнил мне ту еду, что мы готовили с Эдипом и Клиосом в тяжелые времена.
Поев, мы тронулись в путь. Эа, увы, не могла идти быстро, и вместо одного дня мы добирались до Фив три или четыре. Какая разница — ведь я нищебродка. По дороге то там, то сям я находила съедобные растения, складывала их в суму, но, чтобы немного набраться сил, женщине был нужен хлеб.
Мы отдыхали в тени деревьев, когда появилась тяжело груженная повозка с двумя мужчинами. Эа захотела было спрятаться — я не разрешила и крикнула, указывая на нее:
— Хлеба, немного хлеба для больной женщины!
Один из мужчин склонился над сумой и бросил мне ломоть. Лежавшая между мужчинами собака кинулась за ним на дорогу. К счастью, к такому я привыкла: мой крик прибил собаку к земле, а я, бросившись на хлеб, затолкла его в мешок. Ловкость моя рассмешила мужчин, а поскольку собака ощетинилась, делая вид, что собирается на меня напасть, возница наградил ее кнутом. Псина взвизгнула, я — за ней, потому что хвост плетки задел мне руку. Снова раздался мужской хохот, и повозка тронулась.
Так, медленно, двигались мы к Фивам три дня. На утро четвертого перед нами возникли белые городские стены: все пространство перед ними было разорено — ни домов, ни колодцев, ни деревьев — ничего, что могло бы послужить захватчику. Фивы осаждали сами себя. Вокруг города и дорог, ведущих в него, лишь солнце и ветер.
Город, окруженный еще более высокими и мощными укреплениями, чем раньше, из-за которых виднелись только защитные башни, был похож на огромное морское животное, которое, вместо того чтобы бороздить волны, плавает на облаке дикой жары и пыли. Эа плохо переносила зной, под палящим солнцем она еле переставляла ноги и в конце концов свалилась в какую-то колдобину.
На дороге показалась телега, я встала у нее на пути и, несмотря на ругань юного возницы, заставила его остановиться.
— Возьми эту старую женщину к себе в повозку и получишь все деньги, что у меня есть.
Юноша оказался подозрительным и пересчитал те мелкие монеты, что я дала ему.
— Маловато, — решил он, — но здесь недалеко, пусть забирается.
Измученная Эа повалилась на ручни сжатого хлеба, что юноша вез в Фивы. Я пошла рядом, толкая телегу, потому что мулица устала. Юноша оценил мою помощь и силу: отпив из бурдюка немного воды, он протянул его мне, хотя я и не просила. Ноги у нас были в пыли, мухи и слепни вились вокруг, и мы еле тащились. В конце концов юноша, естественно, предложил лечь с ним этим вечером, но как отвечать на это, мне известно:
— Я больна…
Возница разозлился.
— Когда я выздоровлю, может быть, — улыбнулась я ему.
Мы подошли к Северным воротам; перед этими высоченными укреплениями я почувствовала себя ничтожной — как же Полиник надеется взять город? Десять лет назад именно через эти ворота я бросилась вдогонку за Эдипом, да так и покинула город. Все изменилось, створы ворот стали вдвое толще и выше, теперь, чтобы сдвинуть их с места, нужно не менее четырех человек, а тогда Полиник открывал и закрывал их один.
Не доезжая до ворот, юноша ссадил Эу.
— Иди, покажись правому стражнику, он знает меня, скажешь, как зовут твоего сына и улицу, на которой он живет, этого будет достаточно.
Эа торопливо поцеловала меня.
— Меня уже не было бы в живых, если бы не ты…
Стражник пропустил ее.
— Тебе в этом нищенском платье будет потруднее, — проговорил возница. — Продолжай толкать телегу, может, они тебя со мной и пропустят.
