Анатолий Домбровский - Чаша цикуты. Сократ
— Ты говоришь так, учитель, будто прощаешься с нами навсегда, — заметил Сократ.
— На пиру — встречаются, в тюрьме — прощаются. На пиру думают о любви, в тюрьме — о смерти. Это уместно, Сократ, — ответил Фидий, ласково погладив плечо своего ученика.
— Так в чём же твой ответ? напомнил Перикл.
— Ответ мой краток: продолжим разговор после суда.
— Нет! — возразил Перикл, вставая.
— Да! — сказал Фидий, опустив голову.
III
Перикл обдумывал речь, которую ему предстояло произнести на Пниксе перед народным собранием, созываемым по случаю заявления мегарских послов[24], прибывших в Афины несколько дней назад. Мегарцы, подстрекаемые Спартой, требовали отменить декрет Перикла, по которому их судам запрещалось входить в гавани афинской державы и торговать в Аттике. Декрет этот противоречил договору со Спартой, но и Спарта нарушала давний договор, препятствуя афинянам вести торговлю в своих городах, а сами мегарцы не раз восставали против Афин и наносили им ощутимый урон, опираясь на поддержку Спарты и союзных ей городов. Мегарцы заслуживали наказания, хотя дело было не в них: могущество Афин тяготило и пугало Спарту. Нынешнее требование мегарцев стояло в том же ряду, что и требование Спарты снять осаду Потидеи во Фракии, объявившей вдруг о своём выходе из Афинского морского союза[25], и даровать независимость Эгине. А в отчёте афинского посольства, вернувшегося недавно из Спарты, написано много о том, что Спарта начала подготовку к войне с Афинами и что спартанский царь Архидам на тайном совете с эфорами[26] вёл речь об игре, которую следует затеять с Афинами: втянуть афинян в длительные переговоры, усыпить их бдительность, а тем временем готовиться к войне.
Приезд мегарского посольства, таким образом, был задуман Спартой как очередной шаг в этой коварной игре. А между тем царь Архидам лучше многих других знал, чем Спарта обязана Афинам: хотя спартанцы и участвовали в битве с персами, Эллада была спасена от персидского рабства благодаря главным образом Афинам — могучему афинскому флоту, великому полководцу Фемистоклу[27] и бесстрашию афинян, готовых всегда пожертвовать жизнью ради свободы. Справедливость требует того, чтобы Спарта с благодарностью и почтением помнила о том, кому она обязана своим спасением...
Впрочем, соображения справедливости никого ещё не заставили упустить малейшую возможность расширить своё могущество с помощью коварства и силы — об этом свидетельствует история. К тому же подвластные всегда недовольны своими правителями. Это же подтверждают и слова Архидама, произнесённые им перед эфорами: «Я советую лишь пока не браться за оружие. Давайте отправим послов в Афины с жалобами. Пусть они говорят, говорят, говорят... А тем временем мы будем готовиться к войне. Выносите решение о войне, как это и подобает Спарте. С помощью богов пойдём на обидчиков!»
Ах, Архидам, Архидам, в твоих словах звучит не сила, а страх. Страх перед тем, что могучим Афинам со временем будет принадлежать вся Эллада.
Периклу донесли также, что недавно спартанское посольство побывало в Дельфах и вопрошало Пифию[28] о том, стоит ли Спарте начинать войну против Афин. Устами Пифии Бог ответил спартанцам следующее: если они будут вести войну всеми силами, то победят, а сам он будет на их стороне.
И вот ещё плохая новость, которую утром принёс гонец из Булевтерия[29]: из Лакедемона[30] прибыли люди Архидама с требованием об очищении Афин от осквернения, причинённого некогда храму богини-покровительницы Мегаклом из рода Алкмеонидов, к которому принадлежал и Перикл.
Вошла Аспазия и молча остановилась у него за спиной. Теперь они оба смотрели в окно, за которым бушевал мокрый ветер, срывая с деревьев пожелтевшие листья. Ветер гудел в верхних ветвях и гнал со стороны моря низкие облака, готовые вот-вот пролиться дождём.
— Ты не зашёл ко мне и не рассказал о свидании с Фидием, — с упрёком сказала Аспазия.
— Мы вернулись очень поздно, ответил Перикл. — Ты уже спала. Так мне сказали слуги, — он приблизился к жене и обнял её за талию.
— О чём договорились? улыбнувшись, спросила Аспазия.
— Он примет решение только после суда. Упрям, как осёл, бегущий к обрыву.
— Ах, как мне не нравится всё это, — вздохнула Аспазия и, освободившись от объятий мужа, подошла к окну. — Опять суд, опять разговоры, сплетни, пересуды. Афиняне так болтливы, будто у них нет никаких других занятий. И на рынок ходят, кажется, не за рыбой и овощами, а за сплетнями. О, как они все сбегутся на суд: ведь разговор-то снова пойдёт не столько о Фидии, сколько о Перикле и Аспазии, о тебе и обо мне. Ты понимаешь это, Перикл?
— Понимаю.
— И столько грязи будет вылито на седую и благородную голову Фидия! Он сделал так много для богов, что они могли бы и защитить его. Даже смерть для него была бы предпочтительнее позора, который готовят ему афиняне.
— Не подсказывай богам: они могут ухватиться за первый совет, потому что им лень подумать.
— Ты знаешь, что надо сделать, — помолчав, сказала Аспазия. — Если Фидий противится побегу, надо сделать так, чтобы Афины забыли о нём до суда, чтобы суд над Фидием не состоялся. Отвлеки афинян тем, что для них окажется более важным, чем суд над Фидием.
— Ты о чём? — спросил Перикл, хотя понимал, что Аспазия заговорила о войне.
Она не стала скрывать своей истинной мысли и ответила:
— Война со Спартой неизбежна. Завистливые и бездарные спартанцы рано или поздно набросятся на нас. Спарта желает войны. И непременно начнёт её. Вопрос лишь в том, когда она это сделает. Афинам выгоднее начать войну теперь, чтобы не дать Спарте основательно подготовиться к нападению на нас. И вообще, давно пора проучить зазнавшихся спартанцев и их союзников, выпустить из них дурную кровь. Мне стало известно, что двух моих беглых рабынь укрыли мегарцы...
— Никому не говори об этом, Аспазия, — попросил Перикл. — Ни о войне, ни о рабынях, укрывшихся в Мегаре. Иначе станут говорить, что Перикл начал войну со Спартой по настоянию Аспазии. Так уже было, помнишь?
— Но ты объявишь Спарте войну, не правда ли? — Аспазия повернулась к Периклу, положила ему руки на плечи и заглянула в глаза. — Надо немедленно разорить Мегары и выйти на Истм[31], на перешеек, чтобы закрыть для спартанцев сухопутную дорогу к нам. А тем временем послать мощный флот вокруг Пелопоннеса и разбить лежащие по берегам и в глубине города... Пора положить конец всем распрям между эллинскими городами и превратить Афинский морской союз в единое государство. Эллада должна быть единой. И пусть её столицей станут Афины.
— А я — верховным правителем Эллады? — невесело засмеялся Перикл.
— Да! — резко ответила Аспазия.
Он так любил эту женщину, что готов был ради неё на многое. Да, он уже многим пожертвовал ради неё: отчасти своим добрым именем, так как прежнее занятие Аспазии было не из красивых и не из почтенных — она была содержательницей дома для девиц лёгкого поведения, сама любила многих мужчин и, подобно Таргелии, служившей персидскому царю, была замешана во многих политических интригах. Мужчины, добившись её благосклонности, прощали ей всё ради её несравненной красоты и незаурядного ума. Мудрость её восхваляли многие философы, а красоту — поэты. Этими же её достоинствами пленился в своё время и Перикл, воспылав к ней неистребимой страстью. Она и теперь занимала его мысли и чувства — если не постоянно, то во всякое время, когда сердце и голова его были свободны от важных государственных дел. Он целовал её, уходя из дома, целовал при встрече, возвратясь домой, и страстно желал по ночам. А между тем у него бывали другие женщины, страсть к которым угасала едва ли не после первой близости. Только законную жену свою, с которой расстался ради Аспазии, он любил долго и крепко и имел от неё двух сыновей — Ксантиппа и Парала. Впрочем, они и теперь при нём — нелюбимый Ксантипп и любимый Парал. Есть у него сын и от Аспазии, который, к несчастью, считается незаконнорождённым, так как между Афинами и Милетом, откуда родом Аспазия, нет эпигамии — договора о признании законным брачного союза.
Он становился перед судьями на колени и принародно лил слёзы, умоляя простить Аспазию, обвинённую в нечестье по доносу поэта Гермиппа...
Аспазия — его последняя любовь: ему уже пятьдесят восемь, в таком возрасте новой любви не ищут и пуще всего боятся потерять старую. И чтобы сберечь любовь Аспазии, он готов на всё. Он готов отдать за неё жизнь. Но не честь и славу Афин. Ибо ссора в доме Перикла — ничто в сравнении с ссорой в доме Эллады. Потерять любовь Аспазии — потерять жизнь; потерять любовь Афин — потерять честь...
