Валентин Рыбин - Государи и кочевники
Кият не раз вспоминал об этом кровожадном «молодом льве». Русские не зря говорят: «Аппетит приходит во время еды». И сейчас, подумав о шахе, с неприязнью решил: «Мухаммед не упустит случая, обязательно заглянет к иомудам». Ему вдруг захотелось сесть в седло и немедленно отправиться в междуречье, посмотреть на свои войска. Там бы он распорядился… Он представил себя возле стоящего с опущенной головой Якши-Мамеда и едва не выругался вслух: «Шайтан, я тебе покажу гургенских красавиц!»
— Хан, — прервала его мысли Тувак, — люди говорят, эта молодка Хатиджа умеет читать и писать. Врут, наверное?
— Тьфу, проклятье её роду! — опять разъярился Кият. — Разве приличествует женщине читать? Шайтан сидит в её теле, шайтан движет её языком, руками и ногами. Тьфу!
Тувак принялась смеяться и злословить и, кажется, развеселила старого хана. Весь вечер он качал головой и злорадно посмеивался. А на другой день замкнулся в себе, сделался угрюмым и всё посматривал на север, откуда прибывали отары и каждую минуту могли появиться гонцы со страшной вестью: «Каджары напали на нас!».
Кият провёл в разъездах по Дардже и в ожидании новостей с Атрека ещё несколько дней. Гонцов не дождались. Прибыли нежданные гости. В пятницу, когда над Балханами высвечивали молнии и гремел гром, что бывало здесь редко даже весной, со стороны гор появился небольшой отряд всадников. Кият послал нукеров встретить неизвестных гостей, и вскоре к Ак-мечети подъехал на чёрном коне Алты-хан — предводитель одного из гокленских родов. Кият знал его и помнил как человека весёлого и задиристого. Но сейчас на лице Алты-хана лежал след чрезмерной усталости: глаза ввалились, щёки запали. И когда он улыбнулся, то улыбка его показалась Кияту болезненной и жёсткой. Да и слова приветствия и благополучия звучали фальшиво, ибо о каком благополучии могла быть речь, если каджары огню и мечу предали Кара-Кала!
— С помощью всевышнего мне удалось через Бен-дёсен вывести моих джигитов, — сказал Алты-хан, входя в кибитку и усаживаясь на ковёр. — Каджары по всему ущелью поставили заслоны, никак не прорваться. Теперь мы вышли, и крылья наши свободны. Около шестисот джигитов отправились на Атрек, а я повернул к тебе, Кият-ага. Знаю, без твоего повеления иомуды первыми не нападут.
Кият-хан спокойно, не шевельнув бровью, выслушал приезжего и, когда тот потянулся к чайнику и наполнил пиалу, сказал:
— Мир так устроен, Алты: если ты решил о себе сказать «Я хозяин», то должен быть сильнее своего соседа. А вы, гоклены, совсем забыли, что по соседству с вами ядовитый змеёныш — внук Фетх-Али-шаха. Наверно вы подумали — он не придёт к своим подданным?
Последними словами Кият напомнил гостю, что четыре года назад, когда каджары вторглись в гокленские земли, некоторые ханы в страхе за свою жизнь не оказали сопротивления и подписали фирман о подданстве. Затем, когда умерли Абоас-Мирза, возглавлявший поход на гоклен, и старый шах Фетх-Али, гоклены осмелели и стали выходить из повиновения. Ханы, подписавшие фирман, были отстранены: их место заняли другие. В числе последних был и Алты-хан. Сейчас, выслушав справедливый упрёк от патриарха иомудов, он сказал:
— Кият-ага, персидское подданство целиком на совести тех ханов, которых нет теперь в живых. А мы не клялись шаху и не хотим служить каджарам.
Кият негромко засмеялся:
— Служить не хотите, но и выстоять перед ними не можете.
— Да, это так, Кият-ага. Гоклены пока малосильны.
— А почему вы сразу не позвали на помощь? Вы вспомнили обо мне, когда вам стало больно от мечей и страшно от текущей крови!
— Мы хотим сами справиться со своей бедой, но зачем сейчас об этом говорить? — взмолился Алты-хан. — Кият-ага, скажи своим джигитам — и они разгромят войско Максютли. Потеряешь время — сам в беде окажешься. Максютли подумает: «Кият гокленам не помог, значит, сил мало. А если у него сил мало, значит, и его аулы можно сжечь!»
— Ну, ну, не пугай, — добродушно возразил Кият-хан, понимая, что Алты прав. — Ладно, сердар, не отчаивайся. Конечно, прогнать каджаров — наше общее дело. Ты отправляйся на Атрек и жди моего слова.
— Хан, не медли, — взмолился Алты-хан.
— Я не бросаю слов на ветер, — строго отозвался старик и поднялся с ковра. — Завтра, следом за тобой, выедут к Махтумкули-хану мои нукеры. Они отвезут мой фирман, чтобы иомуды напали на каджарский лагерь. Аминь.
Отряд гокленов покинул Дарджу вечером. Утром, с приказом патриарха, пустились в путь нукеры. И едва они скрылись за горами, оставив за собой облачко пыли, приехали люди с Челекена.
Слуга хана, Атеке, опередив остальных приезжих, кинулся бегом к белой юрте. Увидев возле тамдыра служанок и среди них старую Бике, заговорил быстро и сбивчиво:
— Бике-эдже, быть мне пылью у твоих ног, буди скорей хана! Разговор у меня к нему.
Старуха свысока оглядела тщедушного Атеке, однако поняла, что он привёз важные вести. Бике-эдже несмело заглянула в кибитку, вполголоса окликнула ханшу. Тувак, заспанная и непричёсанная, отодвинула килим, увидела мужчин и вновь спряталась в юрту. Спустя некоторое время она вышла, щурясь от светлого апрельского утра и разглядывая тех, кто посмел потревожить её в столь ранний час.
— Ты, Атеке? — то ли спросила, то ли удивилась Тувак. — Какие новости привёз?
— Ханым, позволь мне увидеть самого… Вести хорошие…
— Да говори же! — повысила голос Тувак. — Или ты перестал узнавать свою госпожу!
— Ах, ханым, — подобострастно заговорил слуга. — Кто ещё преданнее меня служит вам! Волею Булат-хана сообщаю, да и собственными глазами видел: русские корабли приплыли…
— Вий! — радостно вскрикнула женщина и, придерживая подол малинового кетени, метнулась в юрту.
Кият вышел насторожённый, но довольный.
— Входи, Атеке, чего стоишь? Мой дом для тебя всегда открыт. Входи же.
Тувак на радостях сама взялась вскипятить чай. Очаг разожгла, кумган с водой на огонь поставила. Входить в юрту при госте и слушать, о чём там говорят, она сочла неприличным. Но любопытство её было столь велико, что Тувак то и дело подходила к кибитке и тихонько, будто невзначай, отодвигала килим. Атеке сидел на пятках и, рассказывая, всё время вставал на колени:
— Два Санькиных корабля приплыли. Письмо Булату передали, сказали ему, чтобы тебе отвёз. А Булат меня сюда послал. Говорит, через три дня из Баку человек ак-падишаха приплывёт, пусть Кият-ага побыстрее приедет!..
— Хорошие вести, Атеке, — сказал Кият, когда понял, что больше слуге сказать нечего. Привалившись локтем к подушке, он открыл костяной ларец, достал из него горсть монет и высыпал в ладони Атеке. Молодец, — похвалил ещё раз и распорядился. Иди ишана поднимай, пусть собирается.
Выехали на другой день, едва забрезжил рассвет. Ещё не погасли все звёзды, а уже с коней пересели в киржим, расправили парус. К полудню пересекли Балханский залив и вдали увидели Челекен. Причалили к аулу Карагель, сошли на берег. Пока здоровались с челекенцами, прискакал из своего аула Булат-хан. С седла ещё не слез, залопотал радостно:
— Осенил нас аллах счастьем, Кият-ага, вот на, читай — письмо тебе. По-русски писано!
Кият развернул гладкую белую бумагу, сощурился и по слогам прочитал:
«Высокопочтенному и высокостепенному старшине иомудского племени туркмен, владельцу Челекена и Дарджи, Кият-хану. От начальника экспедиции к восточным берегам Каспийского моря, коллежского асессора Карелина. Желаю здравия, благоденствия и во всех делах успеха…»
Старческое лицо хана осветила гордая улыбка. Он посмотрел на столпившихся вокруг него челекенцев, свернул письмо и важно сказал:
— Потом прочитаем;
Булат-хан, беря его под руку и уводя к аулу, вновь заговорил с большой радостью:
— Утром проснулся, смотрю: три корабля в море стоят. Сразу узнал — русские. Эй, люди, говорю, садитесь поскорей в киржимы да отправляйтесь и привезите сюда дорогих гостей!
— Санька, значит, приплыл? — поднимаясь в гору и тяжело дыша, спрашивал Кият.
— Не Санька, брат его, — пояснил Булат-хан. — Санька с царским человеком в Баку пока, вот-вот приплывут. А этот — брат Санькин…
— Хорошо приняли гостя? — Выйдя наверх к своим кибиткам, Кият остановился.
— Хорошо, хан-ага. Этот купец предупредил, чтобы побыстрей приготовили рыбу и всё остальное. Санька приведёт корабли, сразу загружать начнёт.
— Персидские лодки приходили? — спросил Кият, входя в юрту и оглядываясь на идущих сзади Тувак и её служанок.
— Были, хан-ага… Солью, нефтью загрузились.
— Больше Багир-беку не давай… Ни тулуна нефти, ни крупицы соли.
— Хорошо, хан-ага, больше не дадим.
Кият сел, надел очки и впился взглядом в строки карелинского письма:
«Купец Александр Герасимов крайне соболезнует, что против воли своей задержанный здесь по проискам неблагонамеренного ему человека, нарушил договор, заключённый с вами и вашими храбрыми однородцами, и лишился возможности прибыть к вам вовремя, то есть осенью прошлого года…».
