Виктория Холт - Мой враг — королева
В те дни моя внешность еще не вызывала в ней зависти и раздражения. Она всегда поддавалась на приятную внешность, в особенности, у мужчин, само собой разумеется, но любила также и красивых женщин… до той поры, пока любимые ею мужчины не начинали восхищаться ими.
— Благодарю, Ваше Величество.
Королева засмеялась:
— Какая вы плодовитая женщина, кузина. Семеро сыновей и четверо дочерей, ведь так? Я люблю большие семьи. Леттис, дай мне свою руку: мы ведь кузины. Как ты нашла Англию по возвращению?
— Англия — прекрасная страна, если в ней правит Ваше Величество.
— Ха! — рассмеялась опять королева. — Я вижу, вы воспитали в ней находчивость. Клянусь, это дело рук Фрэнсиса.
— Фрэнсис всегда был внимателен к своим сыновьям и дочерям, в особенности в то время, когда мы были вдали от родины, — сказала мать. — Когда Ваше Величество находилось в опасности, он был в отчаянии… как, впрочем, и все мы.
Она серьезно кивнула:
— Что ж, теперь вы дома, и жизнь ваша должна быть благополучна. Вам нужно подыскать достойных мужей вашим дочерям, Кэт. Если они все у вас такие же хорошенькие, как Леттис, это будет нетрудно.
— Какая радость быть вновь дома, Мадам, — отвечала мать. — Мы с Фрэнсисом радуемся уже одному этому и пока не помышляем ни о чем ином.
— Нужно подумать, что предпринять, — сказала королева, остановив на мне свой взгляд. — Я вижу, ваша Леттис немногословна.
— Я полагала, что будет приличным дождаться позволения Вашего Величества на то, чтобы высказаться, — быстро вставила я.
— Конечно, ты можешь говорить. Я буду рада услышать твое мнение. Я не люблю людей, которые не имеют своего мнения. Приятный оппонент более интересен, чем молчаливый соглашатель. Так что ты мне можешь сказать о себе?
— Я скажу, что разделяю восхищение моих родителей по случаю того, что мы вновь на родине, и что с восторгом вижу мою царственную родственницу на предназначенном ей самой судьбой месте королевы.
— Хорошо сказано. Вижу, что вы научили ее пользоваться и умом, и язычком, кузина.
— Этому я научилась сама, Мадам, — парировала я. Мать была обеспокоена моей дерзостью, но губы королевы тронула усмешка, показывавшая, что она довольна.
— Чему же еще ты научилась сама? — спросила она.
— Слушать внимательно, когда я не могу принимать участия в дискуссии, и немедленно вступать в нее, когда это возможно.
Королева расхохоталась:
— Тогда ты действительно мудра. Тебе пригодится это, когда ты будешь при дворе. Весьма многие умеют нести чепуху, однако немного таких, которые умеют слушать, — и они, несомненно, мудры, и мужчины, и женщины. А ты…тебе ведь семнадцать, не так ли? Ты уже научилась этому. Поди же, посиди со мной. Мы поболтаем.
Матушка была польщена, однако бросила на меня предупредительный взгляд; он означал, чтобы я не вздумала обольщаться этим мимолетным успехом.
И она была права: инстинкт подсказывал мне, что королева быстро переходила от состояния удовлетворенности к неудовольствию.
Но мой шанс ступить на опасную стезю близости к королеве испарился: двери распахнулись, и в зал вошел мужчина. Матушка была потрясена бесцеремонностью этого вторжения, и я поняла, что этот человек нарушил какое-то строгое правило этикета, врываясь к королеве без доклада.
Он разительно отличался от всех виденных мною прежде: было в его внешности что-то, что сразу выделяло его. Но сказать, что он был красив — а он, вне сомнения, был красив — значило бы не сказать ничего. Красивых мужчин много, но за всю жизнь я не встретила ни одного, кто бы обладал его выдающимися качествами. Я видела его прежде — на коронации. Может быть, это внезапное чувство любви заставило меня тогда увидеть Роберта Дадли именно таким, может быть, он очаровал и околдовал меня так же, как околдовывал множество женщин, даже саму Елизавету. Я не всегда любила его, а когда я вспоминаю, какими были наши последние дни, я содрогаюсь даже сейчас. Роберта Дадли можно было либо любить — либо ненавидеть, это должен был признать каждый. Не знаю за ним другого столь яркого качества, каким его можно было бы сразу описать, как природная грация и благородство. Он был рожден с этим качеством и хорошо это знал.
Это был один из самых высоких мужчин, которых я встречала в жизни, и он излучал силу и властность. Сила в мужчине, я полагаю, — составляет суть привлекательности. По крайней мере, для меня так оно всегда было, пока я не состарилась.
Когда я с сестрами обсуждала будущих любовников в наших судьбах — а я всегда знала, что это сыграет большую роль в моей жизни, — я говорила, что мой любимый будет таков, что ему будут подчиняться все вокруг; он будет богат и могущественен, и его гнева будут страшиться все — все, кроме меня. Это он будет трепетать передо мной. Думаю, что описывая тип мужчины, которого бы я желала, я на самом деле описывала себя самою. Я всегда была полна амбиций, но не для того, чтобы повластвовать над людьми и сойти со сцены. Я никогда не завидовала власти королевы, я даже была рада, что именно она — королева, потому что, когда между нами возникало соперничество, я с блеском могла доказать, что не нуждаюсь в короне, чтобы одержать верх над ней.
Я желала, чтобы внимание было сосредоточено на мне. Я желала быть неотразимой для тех, кто был мне приятен. Я уже начинала осознавать себя как глубоко страстную, чувственную женщину, и мои потребности нуждались в удовлетворении.
Роберт Дадли в то время был наиболее привлекательным из известных мне мужчин. Он был смугл и темноволос, волосы его были густы и темны до черноты; глаза его, также темные, были очень живыми и проницательными — казалось, они видят все; нос его был с легкой горбинкой; у него была фигура атлета. Держал он себя с королевским достоинством: как король в присутствии королевы.
Я тотчас же почувствовала перемену, которую он вызвал в Елизавете: ее бледное лицо слегка порозовело.
— А, это Роб, как мы и ожидали, — проговорила она, — и вы, как всегда, без доклада.
Мягкая ласка прозвучала в ее голосе, она смягчила резкость слов и дала нам понять, что с его приходом она забыла и обо мне, и о матушке: было ясно, что его вторжение нисколько не осуждалось.
Она протянула свою красивую белую руку; он поклонился, целуя ее, и не отпустил, поднимая на Елизавету глаза.
По улыбке, которой они обменялись, я могла бы поклясться, что они были любовниками.
— Дорогая леди, — проговорил он, — я так спешил к вам…
— Какие-то неприятности? — вопросила она. — Говорите же…
— Нет, — отвечал он, — просто желание поскорее видеть вас, которое было нестерпимо.
Мать положила руку мне на плечо и повернула меня по направлению к дверям. Я взглянула на королеву: я полагала, нужно дождаться ее позволения покинуть зал. Но мать покачала головой, давая мне знак уходить, — королева совершенно забыла про нас. Не взглянул в нашу сторону и Роберт Дадли.
Когда двери за нами затворились, мать проговорила:
— Поговаривают, что они поженились бы, если бы он не был уже женат.
На меня все это произвело большое впечатление. Я не могла забыть красивого, элегантного Роберта Дадли и его взгляд, которым он смотрел на королеву. Я была задета тем, что он даже не бросил незначительного взгляда в мою сторону, и я поклялась самой себе, что если в следующий раз он взглянет на меня, я заставлю его поглядеть повнимательней. Я так и видела его: в накрахмаленных кружевах, в подбитых ватой панталонах, в камзоле, с бриллиантом в ухе. Я помнила его стройные, красивые ноги в туго обтягивающих чулках; по причине прекрасной формы ног он мог обходиться без подвязок.
Память об этой первой встрече я сохранила надолго, и мстила им обоим за то, что они не обратили тогда ни малейшего внимания на некую Леттис Ноллис, которую так приниженно представила королеве мать, — ту Леттис, что позднее займет свое место в любовном треугольнике, накрепко связавшем всех троих.
Это было начало. Я начала часто бывать при дворе. Королева сохраняла дружеские чувства по отношению к нашей семье, хотя имя Анны Болейн при этом почти не упоминалось. Это было характерно для Елизаветы: она знала, что в стране все еще немало ее врагов и совсем не все уверены в законности ее коронации. Конечно, никто бы не осмелился признаться в этом, однако королева была слишком мудра, чтобы не знать, что во многих умах гнездилась эта мысль. И, хотя имя Анны Болейн редко упоминалось, Елизавета уделяла большое внимание своему внешнему сходству с отцом, Генри VIII, и, где было возможно, подчеркивала это сходство. Это было нетрудно, так как отрицать сходство внешности и манер было невозможно. В то же время она не утеряла связей с родственниками матери, будто этим она компенсировала свое небрежение к памяти матери.
Я и моя сестра Сесилия вскоре стали камеристками королевы и, таким образом, сделались придворными леди. Анна и Кэтрин были пока слишком молоды, но в свое время они также станут фрейлинами.
