Питер Грин - Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос
Составив свое суждение относительно моей приверженности к зеленому змию, Харакс с нескрываемым пренебрежением вгляделся сперва в мое лицо, а затем стал пристально рассматривать постель, как если бы ожидал найти скрывавшегося в ней любовника или по крайней мере некие неопровержимые доказательства моей распутной жизни. Что ж, подумала я, неплохое начало. Но затем он разрушил всю игру одной фразой:
— В этой комнате пахнет, как в веселом доме.
Что ж, мой братец за словом в карман не лезет — пошленькая фраза у него найдется всегда, на все случаи жизни.
Я улыбнулась. (Бедняжка, он же радуется как ребенок, когда угощает взрослого сластями!) Только и сказала:
— Мой милый Харакс! Ясно же, что странствия обогащают опыт. Кому, как не тебе, лучше знать, как пахнет в веселом доме!
Харакс залился краской и почесал нос тыльной стороной ладони. Это был явный признак угрозы. Я же испытывала исключительно наслаждение от теплого оцепенения, разливавшегося по моему телу.
— Ну, — изрек Харакс, — теперь послушай меня. Я не собираюсь предлагать тебе дискуссию по поводу моих египетских дел. Это моя забота.
— По-моему, это забота всей семьи.
— Так оно и есть.
Я пожала плечами и отпила еще вина.
— Твое положение, — сказал брат, — уязвимо до крайности. Конечно, лучше было бы избежать столь откровенного разговора, но ты не оставляешь мне другого выхода.
— Какой же ты лжец, Харакс. Ты пришел только с одной целью — унизить меня.
— Вижу, спорить с тобой бесполезно. Но факты — вещь упрямая. Ну так вот. Во-первых — в последнее время ты оттолкнула своим поведением всех знатных горожан, в том числе своих друзей. Ты позоришь круги, к которым принадлежишь. Ты устроила страшный переполох в нашем обществе. Это не мелочи.
Он сделал паузу, явно ожидая комментария.
— Продолжай, — только и сказала я, — Выкладывай все, чего мелочиться.
— Да, кстати, и вопрос о твоих денежных делах.
«Ах вот как, — подумала я. — С этого бы и начинал».
— Прав ли я, — или, может, ошибаюсь, — что у тебя больше не осталось источников дохода за пределами стен этого дома? — Его голос и манера речи резко изменились, когда он заговорил о деньгах. Речь сделалась быстрой, резкой, властной. — Деньги, которые оставил тебе муж, промотаны совершенно попусту. Ты больше не имеешь дохода, который тебе приносили гостившие у тебя ученицы. (Это последнее слово он произнес с особой неприязнью.) Ты живешь теперь только в долг. Я, пожалуй, даже скажу тебе, кому ты в городе должна и сколько.
— Естественно, — парировала я. — У торгашей друг от друга нет секретов.
Он только пожал плечами — он мог бы и не заметить оскорбления, если бы был настроен по-другому. Я продолжала:
— Ты забываешь, что у меня есть собственность. За мной по-прежнему сохраняется доля в семейном владении.
— А вот это, — мягко заметил Харакс, — спорный вопрос. Согласен, по завещанию отца всем четверым детям достались равные доли. Но коль скоро Евригий умер ребенком, согласно закону, его доля переходит к старшему члену семьи мужского пола.
— Просто к старшему члену семьи, — возразила я. — Без различия пола.
— Как ты помнишь, суд решил по-иному.
— Зато я помню, кто были судьи.
— Конечно, если у тебя времени некуда девать, ты можешь вновь открыть это дело. Дело будет длительным, дорогостоящим, но…
Тут он выразительно раскинул руки.
— Так у меня все равно остается доля, — сказала я, понимая, к чему он клонит.
— Вообще-то да. Но есть еще две зацепки, о которых я не премину тебе напомнить. Особая статья в завещании нашего отца помещает твою долю наследства под мое управление с того дня, как я вступаю в права.
— Но это все равно обеспечивает мне долю дохода от виноградников и оливковых рощ.
— Точно так, — потер руки Харакс. — Но коль скоро ты предпочла заложить свою долю мне, когда тебе остро не хватало наличных, эта статья долее не применяется.
Он устремил на меня вопрошающий взгляд — наполовину торжествующий, наполовину изучающий, — словно ожидал, что я выйду из себя, а то и брошусь на него с кулаками. Но снадобье успело прочно овладеть мною, к тому же весь свой гнев я истратила на бедняжку Талию. Видя, что я не тороплюсь высказать свое мнение по поводу услышанного, Харакс сказал:
— И все-таки ты в незавидном положении, сестрица.
Я устало вздохнула.
— Твоя правда, — сказала я. — Каковы твои условия?
Харакс сложил кончики пальцев вместе и уставился в пол.
— Ты сможешь сохранить за собой этот дом, — ответил он. — Только давай не протестовать. Если все купцы, которые одолжили тебе деньги, откажут тебе в выкупе закладных из-за просрочки — а они вполне могут это сделать, — то дом со всем имуществом пойдет с торгов.
— Согласна, — сказала я. Все было предельно ясно.
— Более того. Я освобожу от закладной твою долю наследства и буду выплачивать тебе условленную долю дохода со всех продаж.
— А ты уверен, что сможешь это обеспечить? — ехидно спросила я. — Забыл, сколько денег ты ухлопал в Египте на эту паскудницу Дориху[23]? Из-за тебя вся семья чуть до миру не пошла!
— Смогу, — ответил он, — Теперь смогу.
Невольная искорка восхищения вспыхнула во мне.
Не каждый мужчина способен выказать достоинства, перевешивающие его чудачества и странности — у моего братца это сильный склад характера, а более всего — знания, обеспечивающие успехи в торговых делах. Да и не каждый купец, который возит товары по Эгейскому морю, добирается до таких мест, как Египет, в поисках хороших рынков. Особенно если ему под пятьдесят. Но денежки всегда, сколько я себя помню, оказывали неодолимое воздействие на Харакса.
— Ну хорошо, — сказала я. — Говори свои условия.
— Они очень просты, милая моя, — объяснял он мне, точно больной. Встал, посмотрел в окно, затем снова на меня. — Условие только одно. Брось этого парня, этого корабельщика, или кто он там. Дай слово, что больше не будешь искать с ним встречи.
Я ничего не сказала. Говорить было нечего.
— Подумай, — сказал Харакс. — У тебя будет дом и приличный доход. Скандал скоро уляжется, если ты сама не подольешь масла в огонь. У тебя высвободится время, чтобы сочинять. Понимаю, поначалу может быть больно. Знаю сам — кому это известно, как не мне? Но у тебя по-прежнему останется Клеида, моя милая. Любовь дочери глубже, прочнее и преданнее, чем праздная похоть с каким-то корабельщиком.
Я смотрела на него, понимая, что он настаивает на своем и уже поздравляет себя с победой, так легко найдя решение наболевшей семейной проблемы. Вот в каком направлении работает его трезвый рассудок. Ну и конечно же, не прочь подколоть — ведь именно так, «праздной похотью», я назвала его собственную связь с этой паскудницей Дорихой… Похоже, что он еще не разузнал о размолвке с Клеидой. А если… только делает вид, что не знает?.. Да, в сем случае не откажешь ему в умении поиздеваться…
— Сожалею, — сказала я (и, как это ни удивительно, я действительно сожалела, что мы говорим с ним на разных языках), — такого слова я дать не могу. Хотя бы потому, что ты прибегаешь к угрозе, Харакс. И потом… — На этом месте я осеклась, не зная, что говорить дальше: как я могла убедить брата, что есть такие понятия, как самоуважение и достоинство, если эти слова для него что стершиеся от долгого хождения монеты?
В наступившей тишине я слышала его тяжкое дыхание с едва заметным гортанным хрипом, который, по-видимому, не оставлял его ни зимой, ни летом.
— И я очень сожалею, — сказал он наконец. — Я-то надеялся, что дам тебе возможность свободного решения. Но, что бы ты ни выбрала, конец будет один и тот же.
Тело мое пронзила холодная искорка ужаса, на мгновение отрезвив от усыпляющего воздействия снадобья.
— Нет, — ответила я. — Нет, нет, нет!
Я кричала как ребенок, который разбил хрупкую красивую игрушку и хочет, чтобы мгновение, когда она еще была целой у него в руках, возвратилось назад.
— Твой дружок, — продолжил Харакс, — был… Как бы тебе все это объяснить?.. Ну, в общем, не слишком-то осторожен в своем выборе. Но я тут немножечко переговорил с ним по-дружески, и знаешь, он оказался податливее, чем я ожидал.
— Ты что, подкупил его? — скучным тоном спросила я.
— Не пришлось. Я сказал ему, что есть двое-трое весьма влиятельных граждан, которые шьют ему дело по обвинению в прелюбодеянии. И, кстати, отнюдь не на пустом месте, говорю это тебе для твоего же блага. Но я заверил его, что если он уберется подобру-поздорову, то ход делу дан не будет.
То ли от потрясения (хоть я всем сердцем чувствовала, понимала, к чему все идет!), то ли от воздействия зелья меня охватил полный физический паралич. Все мускулы моего тела онемели и сделались безжизненны, будто Харакс, взяв на себя роль Медузы Горгоны[24] мужского пола, превратил меня в серый камень.
