Геннадий Левицкий - Великие Князья Литовские: Ягайло
— Не плачь, Ульяна, — сказал он, — слезами горю не поможешь. Давайте лучше подумаем о том, как отдать последние почести великому князю. Указывал ли Ольгерд кому-нибудь из присутствующих место своего погребенья?
Вопрос Кейстута остался без ответа. Великий князь позаботился обо всем, кроме клочка земли, на котором ему предстояло остаться навечно. Он не считал эту мелочь важной. Он, но не присутствующие здесь. Первым заговорил отец Феодосий, видимо боясь, что знатные гости решат вопрос о похоронах без его участия.
— С того дня как брат Алексей стал монахом, его тело и душа принадлежат богу. И поэтому предать земле брата Алексея следует на монастырском кладбище.
Речь монаха вызвала бурный протест Кейстута.
— Монах, ты хочешь закопать тело моего брата в землю? Ты хочешь, чтобы его там дырявили черви? Не бывать этому! Ольгерд будет погребен как воин, согласно обычаям наших предков.
— Похоронить по вашим обычаям — значит сжечь его тело на костре, — опять вступил в завязавшуюся перебранку отец Феодосий. — Уничтожив тело по вашим языческим обрядам, вы уничтожите и душу брата Алексея. Вы осудите ее на вечные муки в аду. Опомнитесь люди! Пред вами лежит тело христианина. Вы хотите нарушить, в конце концов, волю самого покойного. Ведь он отдал себя на веки веков богу и принадлежит ему как живой, так и мертвый.
— Ты ошибаешься, монах. Ольгерд всю жизнь принадлежал не твоему богу, а литовскому народу, литовской земле. Даже из этой кельи он продолжал править государством. Ольгерд изменил свое имя, но все остальное: и мысли, и дела, и поступки его остались прежними. Никто не знает брата Алексея лучше, чем я — его родной брат. И я утверждаю, что у него всегда была душа не монаха, а воина; и летала она не где-то за облаками, а над полями сражений.
Долго еще продолжался спор между монахом и князем. Христианин и язычник ожесточенно боролись за обладание телом покойного, но ни к какому соглашению так и не пришли. Монах не хотел покориться главе государства, и на то были свои причины, которые заставляли отца Феодосия подавлять страх перед лицом могучего владыки. Во-первых, он чувствовал свою правоту. А, во-вторых, могила такого знаменитого человека, как Ольгерд, придала бы вес самому монастырю, привлекая паломников, шедших поклониться первейшему человеку княжества. А это, в результате, способствовало бы как росту авторитета монастыря, так и росту его доходов.
Спор велся между Кейстутом и отцом Феодосием. Остальные присутствовавшие оставались в стороне. Они не могли поддержать язычника Кейстута, так как были христианами, но и выступить против него не решались. Ведь Кейстут был главою государства, к тому же свои претензии он предъявлял на основании древних обычаев, сохранившихся в Литве с незапамятных времен. Надо сказать, что язычество и христианство мирно уживались в литовском княжестве. Язычник и христианин жили, трудились и отдыхали бок о бок, не испытывая друг к другу ни злобы ни ненависти. И лучший тому пример — Ольгерд с Кейстутом. Нынешнее столкновение представителей двух религий поставило в недоумение всех присутствующих. Монах твердо стоял на своем. Кейстут, не знавший обычаев христианства, которое принял его покойный брат, хотя и начал сомневаться в своей правоте, но отступать не привык. И, в результате, не было видно конца их спору.
— Позволь, князь, высказать одну мысль насчет погребенья моего господина, — раздался голос Войдыллы, едва поутихла перебранка между Кейстутом и Феодосием.
— Слуга не может решать, где хоронить господина, — оборвал его Кейстут.
— Напрасно ты так говоришь, дядя. Мой отец как раз прислушивался к мнению этого слуги. К тому же вы со святым отцом битый час толкуете, а проку от этого никакого. — Вступил на защиту Войдыллы потерявший терпение Ягайло.
— Хорошо, пусть говорит слуга, если ты считаешь, что у нас не хватит ума решить это дело. Говори, Войдылло, — сдался, наконец, Кейстут.
— Слушая речи святого отца и великого князя, я пришел к выводу, что дело уладится, если вместо одного Ольгерда будет два. Тогда одного мы похороним как монаха, а второго как воина.
Все присутствующие в недоумении уставились на Войдылло. Решительно никто не понял, к чему клонит слуга.
— Что ты мелешь, Войдылло? — Презрительно проворчал Кейстут, всегда недолюбливавший этого слугу. — Может быть, у тебя двоится от выпитого монастырского вина? Или ты хочешь разделить тело моего брата на две части?
— Поясни свою странную речь, Войдылло, — не выдержал и Ягайло.
— Нет, делить на части тело моего господина я не собираюсь, — продолжал Войдылло, собравшись с мыслями. — Я предлагаю вылепить из воска второе тело по подобию первому, На виленском торге я знаю ремесленника, делающего из воска фигурки людей, которые во всех чертах схожи с настоящими. Среди его изделий я видел и фигурку моего господина. Если вы согласны с моим предложением, то я берусь к заходу солнца доставить в монастырь мастера со всем его инструментом и материалами, необходимыми для работы.
В келье воцарилось глубокое молчание. Членам великокняжеской семьи понадобилось некоторое количество времени, чтобы осмыслить сказанные слугою слова. Первым нарушил тишину Кейстут.
— Придумал ты хорошо, Войдылло. Но ты не решил вопрос, а заменил его другим. Где будем хоронить настоящее тело Ольгерда?
— Похороним его в монастыре, Кейстут. Негоже тело православного христианина, к тому же еще и монаха, жечь на костре. — Проговорила до сих пор молча плакавшая Ульяна.
Слова княгини заставили Кейстута отказаться от намерений продолжать спор, он еще раз усомнился в своей правоте.
— Ладно, — решил старый князь, — будет так, как решат сыновья Ольгерда.
— Пусть будет так, как хочет мать, — твердо сказал Ягайло, — оставим тело отца в монастыре.
— Пусть будет так, как хочет мать, — повторил слова брата Скиргайло.
— Вот и решили. Монахи будут хоронить тело князя, а литовский народ — его чучело из воска, — сокрушенно промолвил Кейстут и удалился из кельи.
— Разреши ехать за мастером в Вильно, князь, — обратился Войдылло к Ягайле.
— Да, скачи Войдылло, не теряй времени.
День, столь бурно прошедший для членов великокняжеской семьи, клонился к закату. В воздухе стало свежее, прохладнее, откуда-то начали появляться комары. Войдылло сдержал свое слово. К монастырю приближался ремесленник в сопровождении двух молодых людей, вероятно, учеников. Один из них управлял телегой, нагруженной доверху каким-то скарбом — скорее всего инструментом, необходимым для работы. За телегой верхом ехал Войдылло, а рядом с ним еще какой-то человек. В последнем Ягайло признал портного великокняжеского двора и мысленно похвалил Войдылло за предусмотрительность.
Мастеровых тотчас же проводили в келью и те, не мешкая, приступили к работе. Отец Феодосий выделил им в помощь троих расторопных монахов, но это было излишним. Монахи всю ночь только и делали, что меняли свечи в келье, превращенной в мастерскую, да изредка приносили ремесленникам кое-что из еды.
Когда утром родственники покойного вошли в келью, то были поражены увиденным: в двух одинаковых гробах лежали два совершенно одинаковых покойника.
— Какой же из них настоящий?! — Воскликнул изумленный Ягайло.
— Тот, что лежит подальше, у окна, — ровным голосом ответил мастер, видимо, привыкший к удивлению, которое вызывало его мастерство.
— Возьми это от меня. — Ягайло снял с пальца массивный золотой перстень и протянул его ремесленнику.
— Благодарю тебя, князь, за то, что высоко оценил мой труд. — Сказал ремесленник, принимая подарок, ибо плату серебром он получил сполна от Войдыллы.
С мастеровых взяли слово хранить молчание о ночном заказе и отпустили на все четыре стороны.
Хоронили Ольгерда в полдень. Четверо монахов бережно вынесли из кельи гроб с телом покойного и опустили на землю под большим ветвистым дубом. Здесь же, под дубом молодыми послушниками за ночь была выкопана могила. Черная, холодная пасть ее готовилась принять на вечный покой тело знатного монаха. Провожали в последний путь Ольгерда все те же ближайшие родственники, да десятка три монахов. Когда закончилась процедура прощания с покойным, монахи накрыли гроб крышкой и, под пение псалмов, опустили на дно могилы. Кейстут с Ягайлом взяли под руки бесчувственную Ульяну и увели с места погребенья, предоставив монахам возможность кончать свое печальное дело.
Иных похорон удостоился двойник Ольгерда.
Хотя погребенье было назначено на вечер, уже после полудня к воротам монастыря начал стекаться народ. Весть о кончине великого князя быстро распространилась по всему литовскому государству. Но Кейстут не торопился выставлять «тело» покойного для всеобщего обозрения. Он боялся, что жаркие солнечные лучи могут повредить восковое лицо талантливой копии. Лишь к вечеру из распахнувшихся ворот монастыря медленно выкатилась телега, запряженная тройкой вороных лошадей. На ней стоял такой же гроб, как и преданный земле накануне, только еще более богато украшенный серебром и золотом. Телегу с гробом обступили родственники покойного и слуги, зорко следившие за тем, чтобы никто не подходил к ней ближе дозволенного расстояния. Затем из ворот выехал возок, в котором восседал Кейстут с княгиней Ульяной. Вся кавалькада двинулась по направлению к литовской столице. По дороге она обрастала людьми и становилась все многочисленнее и пестрее.
