Сергей Семенов - Степь ковыльная
Ярый гнев охватил Павла. «Надо отомстить ногаям, кинуться вслед за ними! Буду бить их, пока и сам не погибну в смертельной схватке!»
Павел хотел было вскочить на коня, когда кто-то дернул его за рукав чекменя и он услышал хриплый тихий зов:
— Бачка-хозаын, не спеши!
Павел порывисто обернулся: перед ним стоял сгорбленный, худой, в покрытой пылью и грязью одежде старый турок Мустафа, слуга Крутьковых.
— Бяда, бяда, хозаын, солучилси, — бормотал он. — Все злой ногай пожег… Сам Девлет-Гашун сюда прилетел на крыльях мщения… Я спряталь себя в саду, засыпаль сверху листьями… Уцелель, слава аллаху!
— А Таня, а Тихон Карпович? — крикнул, не помня себя, Павел и сильно сжал плечо Мустафы.
Старику стало очень больно, когда-то он был ранен в это плечо, но морщинистое лицо его улыбалось.
— Ой, не тряси так, хозаын!.. Ты разве не зналь? Уехала оба вчера спешно в Черкасск… Меланий Карповна вызвала, приболела она…
IV. В атаманском доме
В это хмурое, дождливое утро Алексей Иванович Иловайский был не в духе. Все как-то не ладилось, кругом заботы да хлопоты. А наиглавное вот что: уже с месяц как занемогла тяжко жена — Елизавета Михайловна, а сейчас ей совсем худо стало. Правда, никогда он по-настоящему не любил ее. Женился по воле своих родителей, когда ему было двадцать лет. Но вот уже около трех десятилетий прожили они вместе. Докучала она ему нередко своей ревностью нестерпимой, так ведь, признаться, и было за что… Все ж верная подруга жизни…
Надобно было бы пойти к ней сейчас, узнать, как ночь провела, но столько дел накопилось — и мелких, и крупных. «Ну, мелкие пусть подождут. Впрочем, надо взглянуть хотя на заголовки…» Он рассеянно пересмотрел названия дел войскового правления. Царского суда на Дону еще не было, и войсковое правление ведало не только делами «до войсковых интересов касающимися», но и частными — уголовными и гражданскими.
Заглавия дел малозначащих были такие: «О нанесения кулаками сильного буйства по лицу подъесаулом Петром Щербининым повытчику уголовного присутствия войскового Войска Донского правления Клавдию Изотикову», «О чародеяниях и волшебствовании крещеной из татарок Феоктисии Габибуллиной», «О несостоявшемся умысле казака Ефима Харченкова зарезать столовым ножом свою тещу Пелагею Прохорову», «О зачислении в казачье сословие мальчика Василия, неправомерно окрещенного священником Амфилохием Колпаковым под видом женского пола с наименованием Еленой…»
Алексей Иванович досадливо поморщился: «И таким вздором отнимают время у меня!» Он выделил из стопки одно дело: «О сомнительном причинении смерти Федором Калнибедовым господину войсковому старшине Николаю Жеребкову». Подумалось: «Неспокойно и в станицах среди голытьбы, ох, неспокойно! Отовсюду о них донесения поступают. Тлеет еще огонь своеволий мятежных… К примеру, поступил рапорт от атамана станицы Есауловской о том, что казачья голытьба надежды злодейские возлагает на пресловутого Иванова Дементия».
Алексей Иванович отпер особым, замысловатым ключом ящик с наиглавнейшими секретными бумагами, достал письмо светлейшего князя Потемкина от июня двадцать второго тысяча семьсот семьдесят пятого года:
«Вследствие высочайшего его императорского величества указа отправляю при сем Донского войска казака Дементия Иванова с тем, как он во время турецкой войны служил добропорядочно и как со злодеем Пугачевым, который был ему родным братом, ни малейшего в злодействах его участия не имел, то определено его как самому именоваться, так и всем протчим именовать его Дементием Ивановым, скаредным же именем его Пугачевским никому его не называть и как беспорочного человека в особом призрении иметь». Внизу размашистая подпись: «Григорий Потемкин».
А в отдельном секретном письме на имя Иловайского Потемкин добавлял:
«Сего Дементия Иванова, находившегося в действовавшей против турок армии во время мятежа пугачевского, держать надлежит на полной свободе, но под сугубо тайным строжайшим надзором. Полагаю, не в крепости ли святого Димитрия Ростовского, дабы никоего соприкасательства со станичным населением не имел, а впротчом сие на ваше благоусмотрение предоставляю».
«Ну что ж, с того письма семь лет уже минуло, и все ж доныне не раскрыто, кто сей Дементий Иванов, таит ли он в себе умыслы преступные. Все это время Дементий в крепости Димитрия обретается, старшим вахтером на продовольственном складе состоит, ни в какой дурости не замечен, семьей обзавелся, домик себе на окраине построил… А все же комендант крепости генерал-майор Верзилин не доверяет ему, намедни сказывал: „На сего отпрыска пугачевской фамилии вполне положиться никак нельзя. Кто знает, что у него на уме? Вечно угрюм, молчалив, каждое слово у него, точно клещами, вытягивать приходится. Не раз пробовали подпоить — неудача, отделывается незначащими словами, а что у него в мыслях, ведомо лишь подушке его, когда спит он“.»
Иловайский встал, прошелся в раздумье по комнате, заглянул в окно. Тучи заволокли небо. Капли дробно, еле слышно стучали в оконное стекло. Дождь был мелкий, осенний, совсем непохожий на крупнокапельный летний, а ведь был только август. Унылая пора, уныло и на сердце…
Подошел к большому, в пояс, венецианскому зеркалу, внимательно взглянул в свое отражение. Кудрявые, но уже несколько поредевшие, светло-каштановые волосы отброшены небрежно назад. Темно-серые холодные глаза… Какая-то затаенная хитринка то ли в выражении глаз, то ли, вернее, в уголках тонкого рта. Матово-бледное лицо еще не постарело, но вот эти две глубокие морщинки на переносице… складки около углов рта… Виски запорошило инеем. Полнеть стал. Неслышными шагами, подкрадывается старость. Полвека! Да, пожалуй, уж не танцевать ему лихо мазурку, звеня серебряными шпорами, как каких-нибудь пять лет назад танцевал он в Варшаве с красивой графиней Анелей Собаньской и потом, через год, с ней же на придворном балу в Петербурге. «Все любовались тогда нами. Сама государыня изволила милостиво улыбнуться, похвалила… Что-то давно не пишет Анеля… А чую: не забыла еще она меня, хотя и старше я ее на полтора десятка лет…»
Раздались быстрые шаги, кто-то постучал в дверь..
— Войди! — громко сказал Алексей Иванович.
Вошел адъютант, бравый черноусый подъесаул атаманского полка Перфильев, и доложил, что прибыл гонец с Кубанской линии, привез эстафету.
— Зови! — приказал атаман.
Перед Иловайским вытянулся в струнку молодой драгунский офицер, держа два пальца у треуголки. Он быстро вынул из-за обшлага пакет, поднял его, согласно воинскому артикулу, до уровня лба и, передавая атаману, произнес, чеканя слова, но хриплым от безмерной усталости голосом:
— Рапортует Нижегородского драгунского полка ротмистр Белосельский. Вручаю вашему превосходительству срочную секретную эстафету от командующего Кубанского корпуса генерала Суворова.
Лицо офицера было бледным, глаза покраснели от бессонных ночей. Высокие сапоги забрызганы грязью.
Иловайский дал распоряжение Перфильеву устроить гонца на отдых. Потом сказал Белосельскому:
— Прошу завтра с утра явиться ко мне. Расскажете, что там у вас, на линии Кубанской, творится.
Оставшись один, Алексей Иванович вскрыл пакет с пятью сургучными печатями, прочитал:
«Досточтимый Алексей Иванович! По приказу Военной коллегии, с конфирмацией государыни-императрицы, в добавление к имеющимся у меня шести донским казачьим полкам, готовь спешно еще десять полков. Укомплектуй оные запасными молодыми казаками. Назначь старшин, людей в сем чине достойных. Собери запасы продовольствия и фуража. Срок на подготовку — месяц.
Засим пойдешь с ними, следуя с передним полком в авангарде. Прошу тебя: встречных ногаев старайся наипервее бескровопролитно склонить к мирным к нам делам, а видя их непреклонность в злых намерениях — тем паче, открытое противодействие — поступай с ними, как с врагами отечества нашего, применяя огнеоружие. Искры надо тушить до пожара. Конечная цель твоего похода — устье Лабы. Там встретимся».
В пакет было вложено и другое письмо от Суворова, в котором он писал, что в ближайшие дни в Черкасск должен прибыть секунд-майор лейб-гвардии конно-гренадерского полка Позднеев Анатолий Михайлович, высланный из Петербурга за «невоздержанные отзывы о некоих высоких должностных лицах». Суворов поручал Иловайскому передать Позднееву приказ: принять командование над двумя взводами Бутырского полка, оставленными в станице Аксайской для конвоирования на Кубань продовольственного обоза. И еще предлагал Суворов: выделить казачий полк в пятьсот сабель для сопровождения того обоза, так как есть слухи, что ногаи имеют замысел отбить его.
— Все новые и новые заботы валятся на мою голову, — вздохнул тяжело атаман, прочитав это письмо. В раздумье он прошелся по горнице. Потом вспомнил: «Пора навестить жену…»
