Сергей Бородин - Костры похода
Они не спеша разговаривали на том базарной языке, где слышались слова персидские и тюркские; на языке, которым говорили не одну сотню лет на всех базарах просторной Азии. И хотя давно было пора Аяру уйти и собираться в дорогу, ему не хотелось уходить от мастера, из этой теплой, тихой кельи, от спокойной, неторопливой речи Назара, словно прибыл Аяр наконец домой. И сам не знал, откуда взялось это чувство. Может быть, он просто устал от вечной настороженности, от долгих бездомных скитаний…
Вернулся Борис и на безмолвный вопрос Назара ответил лишь отрывистым кивком головы.
Аяр, как бы винясь, говорил Назару:
— Весь век в седле, а вашей земли не видел. Вашими дорогами не ездил. Москва далека!
— Не так чтобы… — задумчиво ответил Назар. — Не так-то и далека…
— Русских много видел, а земли вашей не знаю.
Вдруг в разговор вмешался Борис:
— А русских — где?
За Аяра ответил Назар:
— Русских кругом много. Тут без тебя гонец рассказывал: в каждом большом городе — на ремесле, на земле, в садах, — везде много нашего народу.
— Тысячи! — подтвердил Аяр.
Борис усомнился:
— Откуда же столько?
Опять ответил Назар:
— Ордынцами навезены. С Волги, с Оки — отовсюду, где ордынцы невзначай грабили, где безоружных врасплох застигали. Там нахватают, сюда сбывают. А отсюда уйти назад — длинна дорога: стража кругом, негде по пути притулиться, куда уйдешь! Вот и живут как бог даст. Иные десятки лет тут живут, в труде, в терпении, в помыслах о родной стороне, о своей земле.
Борис заметил по-русски:
— Воля божья. А я так помышляю: настанет пора — вызволят. Москва-то крепнет!
Аяр, вздрогнув, взглянул на Бориса:
— Что ты сказал о Москве?
Назар покосился на Аяра, но ничего не приметил в гонце, кроме любопытства.
Борис отмолвился по-тюркски:
— Москва мне родина.
В это время, постучав колечком, подвешенным к двери, вошел коренастый сарбадар, у которого рыжеватая борода сглажена на одну сторону.
Аяр и сарбадар быстро, настороженно оглядели друг друга, словно две тонкие, кривые сабли, звякнув, схлестнулись в воздухе, и тотчас каждая скрылась в своих ножнах.
Назар объяснил Аяру:
— Сосед наш. Шерстобой. Вишь, войлок тут на полу, — от него. А с войлоками зимой теплей.
Аяр согласился:
— С войлоком теплее.
— О Руси беседовали? — спросил кривобородый.
Ответил Аяр:
— Вот, говорю, ездил много, а Русской [так] земли не видывал.
— Ваши дороги там лежат, где наш повелитель ходит.
— Истинно, почтеннейший! — согласился успокоившийся Аяр.
Назар сказал кривобородому:
— Теперь вот снова наш гонец в путь собрался.
Кривобородый улыбнулся:
— Если б в сторону повелителя ваш путь лежал, мы туда поклон бы послали.
— Поклон легко везти: места не занимает! — согласился Аяр. — Кому?
— В Мараге-городе не случится ли побывать?
— А вдруг случится?
— Есть там Ширван-базар. Позади Купола Звездочетов.
— Знаю! — усмехнулся Аяр.
— Есть на том базаре литейщик. Зовут его Али-зада. Ему сказать: просил, мол, человек из Самарканда поклон передать. Просил, мол, сказать: ждем товару, верим, что товар будет хорош. А покупателей у нас, мол, по всему нашему Междуречью есть сколько надо. Только б товар хорош был! Не запамятуете?
— Сказать нетрудно, да как бы не забыть…
— А мы чего-нибудь дадим на память! — решил Назар.
Аяр удивился:
— Кому же из вас этот товар? Кузнецу одно надо, а шерстобою другое!
Кривобородый объяснил:
— Будет товар хорош, каждому годится!
Назар заколебался:
— Вот только… Чего бы вам на память дать?
Аяр небрежно отмахнулся:
— А чего не жалко…
— Народ мы бедный, хорошую памятку взять неоткуда: мелочь давать недостойно…
Кривобородый, решительно засунув руку за пазуху, вытянул, обтер о халат и протянул Аяру белую, похожую на плоскую пуговицу вещицу:
— Вот, случилось этой осенью купить у воина. Примите!
Аяр взял из его ладони круглую костяную серьгу. На ней был искусно выточен крошечный слон и две порхающие птички.
Кривобородый приговаривал:
— И вся-то не больше ногтя, а ведь уместил же резчик целого слона в ней и птичек с распахнутыми крылышками!
Аяр не сумел скрыть удивления:
— Мала, а мастерство.
Назар:
— Мала… Мала, а вот человек изощрился, и что задумал, то все и вместил! Не размером меряй мастерство, о труде судить не по величине, а по уменью надо.
Аяр:
— Мастерство явное!
Он хотел еще что-то сказать, но спохватился: незачем радоваться подарку, любой подарок надо принимать как вещь незначительную, — когда наидрагоценнейшую диковину принимаешь как должное, как нечто обычное, тогда уважение окружающих к тебе возрастает; если же удивительному удивляться, над непонятным задумываться, прекрасным восхищаться, не возвысишься в глазах людей! Нет, людям надо представляться человеком, видавшим виды, чтоб они не считали тебя подобным каждому из них.
Пренебрежительно подкинув серьгу, Аяр поймал ее на раскрытую ладонь и усмехнулся:
— Трудился резчик, видать, немало над ней. А к чему? Что с ней делать? Какая от нее польза? Может, в девичье ушко она и годилась бы… Да и то, будь цела к ней вторая серьга. А для уха воину навряд ли она подходит. А, почтеннейший?
— Это вам видней! — согласился кривобородый.
Аяр продолжал разглядывать серьгу:
— Не наша!
— В походе небось добыта! — предположил Назар. — Может, индийская…
Борис задумчиво сказал:
— А ведь было время — было их две вместе. Да поди-ка найди теперь, где она та, пара-то от нее. Может, и есть где, за тридевять земель отсель, а поди-ка найди! Так и с людьми тоже случается… Да и чьей прежде она была, об той тоже ежели додумать…
Аяру пора было уходить. Но уходить от этих людей не хотелось. Сказал Борису:
— Верно говоришь, пара-то от нее где? А без пары что ей за цена!
Уже стоя посреди кельи, как бы завершая главные разговор, вздохнул:
— Ваш народ — неразговорчивый народ, невеселый. Строгие люди! Как их ни обхаживают, они своей земли не забывают, в нашу веру не идут. Скольких видел — все одинаковы: дичатся, таятся. Между собой как братья, тесно живут. Видно, хороша ваша земля, когда так помнят!
Назар охотно согласился:
— Хороша!
— Дичатся, таятся, будто чего-то ждут. Каждый чего-то ждет. И все вместе чего-то ждут. Будто непременно что-то для них сбудется! Непонятен ваш народ, почтеннейший. Чего ждут?
— Им виднее! — ответил Назар.
Аяр еще потоптался среди комнаты. Спрятал серьгу за пазуху, но медлил уйти.
Когда же, пригнувшись, проходил в дверь, он заметил, как через двор легко перебежала стройная темнолицая женщина.
Поутру, едва отворили городские ворота, Аяр покинул Самарканд.
Третья глава. ДОРОГА ГОНЦА
Аяра сопровождали четверо воинов. У каждого — свежий конь из джизакских табунов Тимура, под чекменем — короткий ятаган, в руке — легкое копье.
Вокруг простиралась зимняя бесснежная, серая гладь степей. Вдали синели горы, то задернутые туманами, то покрытые суровым снегом.
Потянулась длинная, на многие дни, мокрая, скользкая, дальняя дорога. Через степи, горы, пустыни, через родные свои селенья; через чужие покоренные города, через становища одичалых племен, через нежилые развалины недавних городов, где повелитель пожелал создать пустыри, чтобы умелых мастеров отсюда увести в свои города; через чужие заброшенные поля, куда повелитель пожелал пустить пустыню, чтобы земледельцев отсюда переселить на свои земли, чтобы их руками рыть оросительные канавы на своих полях.
Аяр сидел в седле небрежно, но крепко. Воины, приноравливаясь к нему, то сбавляли рысь, когда пересекали безлюдные места, то пускались вскачь, когда показывались селенья, чтоб народ сторонился перед ними: велика честь селенью, что по его улице мчится царский гонец.
В отяжелевших от дождей и от пота чекменях, в широких лохматых треухах, одними лишь копьями напоминали они, что не простые всадники скачут следом за красной косицей гонца, но сами воины повелителя.
Кругом простирались мутные февральские просторы, словно в воздух, как в воду, плеснули молока.
В Каршах, в тесном древнем городе, остановились ночевать под кровом многолюдного, шумного караван-сарая, заслоненного от базара строем больших, ветвистых карагачей. Аяр знал эти деревья летом, когда, смыкаясь кронами, они распростирали густую благотворную тень. Теперь они высились голые и неподвижные.
К ночи заветрело. На черных ветвях карагачей большая стая ворон подняла неумолчный гомон, перекликаясь с другой стаей, носившейся в хмуром, темнеющем небе.
