Еремей Парнов - Заговор против маршалов
— Оставим это, Николай Николаевич,— Литвинов в сердцах скомкал салфетку. Его мясистое лицо налилось кровью.— Прошу запомнить: прежняя концепция категорически отброшена,— он резко взмахнул кулаком.— Исполком Коминтерна в своей практической деятельности руководствуется прямо противоположными принципами. Неужели вы так ничего и не поняли?
— Нет, почему? — смешался Крестинский.— Я всей душой приветствую курс на единство левых сил, но, прежде чем всерьез говорить о практических шагах, необходимо сделать самые серьезные выводы из наших просчетов. И, главное, открыто и недвусмысленно признать их.
— Боюсь, что это нас слишком далеко заведет,— словно бы вскользь заметил Литвинов. Откровенничать стало опасно. Сталин определенно стремился столкнуть его с Крестинским. Николай Николаевич достойный, порядочный человек, но многого не понимает или не желает понимать. Член ленинского Политбюро, бывший секретарь ЦК, он уязвлен и слишком замкнут на личных переживаниях.
— Прошу прощения, Максим Максимович... Такой уж день нынче выдался. Одно слово: лиха беда — начало. Никак в себя не могу прийти.
— Давайте работать, товарищи.
4
Знак движения, солнечный знак, знак мирового огня.
За окнами буйствует зимнее солнце. Пробиваясь сквозь занавеси, ласкает теплыми зайчиками бронзовый бюст фюрера, радужно расслаивается в хрустальных гранях чернильниц.
Поерзав на подушечке, Гиммлер наклонился к столу и раскрыл кожаный с металлическими уголками бювар. Поверх утренней почты лежал голубой конвертик. Адъютант оставил письмо нераспечатанным. Глянув на обратный адрес, рейхсфюрер взялся за разрезальный нож с массивной рукояткой оленьего рога, но тут же отдернул руку. Запах! Какой неприятный запах! Рот наполнила густая слюна, руки ожгло зудящим комариным ядом.
Гиммлер гадливо отбросил конверт.
Поочередно оглядев каждый палец, затем оба рукава — алая повязка с хагенкройцем, острый угол шеврона,— сдул с локтей воображаемые пылинки. Десять лет минуло с той поры, как они с Маргарет продали злосчастную птицеферму, а болезнь так и не прошла. Странная, унизительная болезнь. Она могла годами дремать, затаившись в клетках, пока ее не будил какой- нибудь посторонний запах. А если не запах, то внезапное касание или неожиданно резкий звук. Предугадать, когда и как отзовется отравленная кровь, было никак не возможно, а значит, и уберечься от приступа. Тошнотворно-неотвязного, словно пляшущий на сквозняке пух. Идеализм артаманов [4] обернулся сплошным мучением. Загаженные клетки, битые яйца, свалявшееся перо. Пачкалась не только одежда. Под угрозой оказалась душа, взлелеянные в сердце грезы, сама идея чистоты. Мечты о духовном оздоровлении обернулись коварным недугом. Крестьянское хозяйство, труд на своей земле, естественная пища, зачатие на природе — все, что так притягательно рисовалось воображению, обернулось засасывающей трясиной.
Обратив в наличность принадлежавшую Маргарет клинику, приносившую весьма солидный доход, они меньше всего думали о меркантильных материях. Здоровый инстинкт властно звал прильнуть к живительному источнику, отмыться в кристальных струях от разлагающей скверны больших городов.
Они обманулись в своих надеждах? Нет, тысячу раз нет! Магия проявляется в символическом жесте. Зачем, спрашивается, ему, как и всем старым борцам, потребовалось порвать связи с церковью? Казалось бы, интимный акт чистого волеизъявления, но партия строго следила за тем, чтобы идеальное подкреплялось вещественным — полицейской справкой о выходе из прихода. Великая идея всегда имеет две ипостаси: небесную и земную. Вера артаманов позвала его окунуться в навозную жижу. Пусть затея с выведением чистопородной линии саксонских леггорнов не увенчалась успехом. Не о жалких несушках были помыслы, но о поколениях немецких мужчин и немецких женщин. Не в яйценоскости смысл — в действии. Мир — это воля и представление. Реальная действительность далека от философского совершенства. Вечная борьба льда и огня, материи и духа рождает великое и омерзительное. Иначе откуда это тошнотворное дуновение? Изнурительный зуд? Паленые перья, перетопленный жир, хруст скорлупы — мерзость, ставшая памятью плоти. Охранная память, трижды целительный недуг. При мысли о бетонных склепах там, внизу, где заживо разлагается истерзанное мясо, пульс остается ровным. Мгновенное ощущение дурноты вызывают испарения крови и экскрементов. У каждого явления свои побудительные причины. Когда в ящик с опилками падает отделенное от головы тело и, содрогаясь, вздымает древесную пыль, может начаться кожный зуд. Нервная реакция, конечно, сказывается, особенно на первых порах, но основная причина — увлажненные частицы дерева.
Вождь всегда приносит себя в жертву идее, ибо он есть воплощенная воля. Оперировать следует лишь отвлеченными числами, лишенными каких бы то ни было личностных качеств. Дахау — столько-то, гильотина в Платцензее — столько-то. А если имя, то как энтомологический термин, характеризующий особь. Индивидуальное неизбежно растворится в массовом. Это залог не только психической, но и физической гигиены.
Гиммлер вынул похожий на карманные часы пульверизатор и, опрыскав руки, тщательно оросил злополучный конверт. Освежающее дуновение фиалки помогло преодолеть рвотную спазму.
«Самый уважаемый из всех полицай-президентов!
У Вас весьма похвальная привычка следить за происками врагов отечества, например, с помощью телефона. Но почему Вы, глубокоуважаемый король всех сыщиков, распространяете слежку на разговоры жен бравых министров, благодаря чему их домашние слышат по телефону сплошной треск? Может быть, стоило бы Вашим чиновникам прекратить подслушивание, хотя бы тогда, когда речь идет о рецептах рождественских коржиков и когда госпожа жена имперского министра ведет абсолютно невинную беседу со своей больной матушкой??! Если же по каким-то причинам, непостижимым для простой смертной, неискушенной супруги министра, такое подслушивание совершенно необходимо, то, может быть, его можно было проводить как-то более незаметно? Разговоры по телефону превратились для нас в мучение, ибо, когда Ваши усердные и старательные комиссары подключают нас к сети подслушивания, мы слышим одни лишь помехи. И только тогда, когда супруга имперского министра начинает пользоваться выражениями, которые она, собственно говоря, не должна была бы знать, Ваши чиновники прекращают свое дурацкое дело. Повторяю, разговоры мои касались рецептов рождественского печенья, которые, видимо, особенно интересуют Ваших сотрудников... Но шутки в сторону, милый господин Гиммлер, может быть, вовсе не Вы тот злодей, который нас подслушивает... Тогда прошу выяснить, кто же в этом повинен? Покорнейше прошу также, чтобы нас не охраняли постоянно, иными словами, не охраняли круглые сутки, а только по ночам.
С сердечным приветом и пожеланием счастливого рождества всей Вашей семье от нашей семьи. Привет жене. Приходите к нам в гости.
Ильза Гесс»
Гиммлер внимательно прочитал письмо, затем еще раз пробежал глазами по строчкам, задерживаясь на особо язвительных пассажах. Крепко, крепенько, ничего не скажешь... Разыгрывает невинную барышню, чертовка! Но смела. В этом ей не откажешь: смела до дерзости. Чувствует свою силу. Он конечно же знал, что его люди прослушивают телефон заместителя фюрера по делам партии. Очевидно, этим занимается и Гейдрих, и, надо полагать, еще кое-кто.
Но самое забавное заключалось в том, что праведный гнев фрау Гесс направлен не по адресу. Постоянные помехи проистекали от работы иных служб. Рейхсфюрер догадывался, каких именно. Вместо того чтобы упражняться в колкостях, «госпоже министерше» следовало бы зачислить Генриха Гиммлера в друзья по несчастью.
Рейхсфюрера СС тоже подслушивали. Это выяснилось чисто случайно через несколько дней после того, как гауляйтер Берлина Иоахим Геббельс предоставил в распоряжение центрального аппарата СС несколько новых зданий, составивших на Вильгельмштрассе целый квартал. Церемонии новоселья, как и положено, предшествовал детальный осмотр помещений. Тут-то и выяснился весьма тревожный факт. Телефонные аппараты оказались подключенными к постороннему источнику.
СД не составило особого труда установить, что иностранная агентура — по соседству располагались посольства — совершенно ни при чем. Столь рискованным делом, как подслушивание разговоров секретнейшего из учреждений рейха, занималась служба криптографического анализа и радиоразведки при министерстве авиации. В официальной переписке она фигурировала под названием Форшунгсамт — «Исследовательская служба», или, пуще того, «Институт имени Германа Геринга». Почтенное учреждение с солидным штатом в три тысячи квалифицированных специалистов, не чураясь теоретических разработок в области связи, основное внимание уделяло сугубо практической деятельности. Именно здесь были разработаны детали совместной с абвером операции «Тевтонский меч», иначе говоря, убийства министра иностранных дел Франции Луи Барту и югославского короля Александра. Причем настолько тонко, что военная разведка вышла из дела в белоснежных одеждах. Непосредственных исполнителей — усташей из хорватской националистической организации Павелича — европейская печать почему-то связывала с происками гестапо. Гиммлера, отличавшегося крайней чувствительностью, подобная предвзятость глубоко огорчила. Следующий теракт — убийство австрийского канцлера Дольфуса — осуществили уже СС. Терять было нечего. Зато в Форшунгсамт с удвоенным рвением взялись за радиоперехват, телефонные и телеграфные линии.
