Софья Могилевская - Театр на Арбатской площади
Глава шестая
О том, что случилось дальше с Санькиной полтиной
Белобрысый оборвыш поджидал Саньку. Глотнув голодную слюнку, спросил:
— Сколько дали-то?
— Сказывала тебе, дурню, не тужи! Наедимся пирогов с зайчатиной, напьемся сбитня…
— Они дорогонько стоят, пироги с зайчатиной. Пятак за пару.
— А у меня… гляди! — И Санька повертела монетой перед носом мальчишки.
Оба они чуть не вскрикнули: в руке у Саньки была целая полтина.
Батюшки светы родимые, уж не ошибся ли барин? Сроду Санька таких денег в руках не держала. Давал ей прежде отец копейку или по праздникам пятак на сласти — медовых сосулек из сухарного теста погрызть или сладких стручков… Но полтина!
Мальчишка тоже смотрел на серебряную монету, глазам не веря: вот уж раскошелился так раскошелился барин. Видно, изрядный богач, коли такие деньги отвалил.
— Звать-то тебя как? — наконец опомнившись, спросила Санька.
— Алексашкой.
— Алексашкой? — не поверила Санька.
— Угу! Как у нас полтина пойдет? Исполу или как?
— Не врешь? Правда Алексашкой звать? — не отставала, выпытывала Санька.
Мальчишка истово перекрестился. Санька молча разглядывала неожиданного тезку. Вот так история! Сказала, усмехнувшись:
— Меня ведь тоже Александрой звать.
Пришел черед дивиться Алексашке. Дивиться и радоваться. Раз тезки — пироги с зайчатиной он вроде бы уже уплетал за обе щеки. Однако схитрил, сделал вид, будто не поверил:
— Врешь небось?
— А для чего мне врать? — Санька (была у нее такая привычка) чуть передернула плечом.
— Перекрестись.
— Вот еще! Не стану.
— Ну, стало быть, врешь!
— Вру, не вру, тебе-то что? Пироги пойдешь есть? Накормлю тебя, дурня, до отвала.
— У-у-у, сатана! — ласково ругнулся Алексашка. Немного помолчал, обдумывая. — Тут недалече, на площади, Федька со сбитнем стоит.
— Ну и пошли к нему.
— Нельзя.
— Плохой сбитень, что ли?
— Хороший! Медовый, с имбирем. Задолжал ему.
— Ох, и дурень ты, Алексашка! Денег-то у нас полтина — отдадим!
— А еще там бабушка Домна с пирогами.
— И ей задолжал?
— Не… Она без денег не дает. Жадина! А пироги хорошие. Один раз у нее стянул с горохом. Вкусный!
— Пошли на площадь, Алексашка. И пироги и сбитень — все под рукой.
— А как тебя величать-то? — уважительно поглядев на Саню, спросил мальчишка.
Санька помолчала, подумала, потом сказала:
— Александрой Лукинишной зови. Ну, куда нам? Веди. Мне дорога незнакомая…
— Все прямехонько да прямехонько, — забегая то с одного бока, то с другого и заглядывая Саньке в лицо, суетился мальчишка. — Вон сюда идите, Александра Лукинишна. Там канава. Не сюда, не сюда, тутотка грязь…
— Да что ты меня обхаживаешь? Хворая, что ли? — рассердилась Санька. — Не мельтеши перед глазами.
Но мальчишка не унимался:
— Скоро и дойдем, Александра Лукинишна. Отсюда и версты две будет!
«Эх, паря, паря, — думала про себя Санька, — и лихо же тебя подвело… Чего уж там… Вижу, страх берет, как бы с носом не оставила. Не бойся, накормлю, век будешь меня помнить!»
— На углу и стоит тот Федька со сбитнем. Вон-вон, стоит! И Домна с пирогами. И-и-и, сколько их! Может, и пареная репа имеется. Пареную репу возьмем, Александра Лукинишна?
Санька ответила сухо:
— Там видно будет. Перво-наперво сбитня напьемся.
— А как же, а как же… — Мальчишка снова сглотнул слюну.
Хорошо, когда в кулаке полтина. Санька шла с гордой уверенностью. Не зря батюшка всякий раз, вернувшись с базара, приговаривает: «Денежка всегда дорожку проложит».
Федька-сбитенщик представлялся Саньке примерно таким же, как ее новый знакомец и тезка: замурзанным, щупленьким, белобрысым, веснушчатым. Но она ошиблась. Парень был хоть куда — рослый, красивый! Как говорится, глаза сокольи, брови собольи, румянец во всю щеку.
Увидав Алексашку, он закричал:
— И близко не подходи! Катись колесом под горку. Ни кружки тебе, ни полкружки… Ишь нашелся на дармовщину хлебать! Стыд у тебя где? Под каблуком, а совесть под подошвой?
— Александра Лукинишна, — зашептал Алексашка, заглядывая Сане в лицо, — ты ему полтину покажи, он и помягчает. Только покажи…
Но Санька была не из тех, кто умеет кланяться. Она сама накинулась на сбитенщика:
— Чего разорался? Попрошайничать к тебе пришли, да? Наливай по кружке, да по большой!
Федор было огрызнулся:
— Нашла простофилю. Он мне задолжал за три…
— С полтины сдачу найдешь? — спросила Санька и покрутила перед Федором серебряную монету.
У того сразу голос изменился:
— Так бы и сказала.
— Ладно, наливай да поменьше языком чеши, — снова прикрикнула на сбитенщика Санька. А у самой в голове: «Коли есть чем звякнуть, так можно и крякнуть».
И хорош же был сбитень у Федора! Горячий, медовый, с имбирем, перцем, лавровым листом. Что и говорить, духовитостей не пожалели, когда варили.
А с полтины сдачи у него все же не нашлось. Еще не наторговал. Уговорились: пойдут к бабке Домне есть пироги, у нее всегда деньги водятся, она и разменяет.
И Домна встретила их криком. У всех был, видно, на примете белобрысый Алексашка. Каждому чем-нибудь досадил. Сама Домна сморчок сморчком: маленькая, сухонькая, а завопила так, что у Смоленских ворот голосище ее должен быть слышен.
— Шагай, шагай мимо, мошенник! Знаю тебя… Повадился таскать пироги! Только подойди — так тебя хрястну…
Она загородила собой глиняную корчагу, прикрытую сверху какой-то ветошью.
— Бабушка Домна…
— Ищи себе другую бабку, а от моих пирогов подалее.
Но Санька живо все уладила. И перед старухой повертела своей полтиной. Домна тут же пироги раскрыла.
— Каких прикажешь, красавица? Вот эти с горохом. Эти с потрохами. Эти с капустой. Эти…
— С горохом, с горохом бери, — под руку зашептал Алексашка. — Они подешевле.
Но Санька приказала:
— Пару давай с горохом… Другую пару с потрохами. А еще с голубикой, коли имеются такие…
— Как не быть?! Какие пожелаешь, всякие найдутся… А сама-то откуда в наши края забрела? Московская или приезжая? Издалека ли?
Но Санька в разговоры вступать не пожелала. Принялась за пироги. И тезка давай уминать. Ел жадно, кряхтел, урчал, сопел, жуя чавкал, запихивая в рот сразу по доброй половине пирога, давился. Казалось, живот у него круглеет на глазах, как у голодного щенка, который дорвался до еды.
Санька покосилась на мальчишку.
— Смотри не лопни…
Самой-то ей пироги пришлись не по вкусу. У них дома такие ли? И потроха попахивают, и масло прогорклое. Покусав пирог, не знала, что с ним делать: кинуть на землю — грех большой. С малолетства покойница матушка ей твердила: «Нельзя, Санюшка, хлебом кидаться. На тот год не уродится…»
Выручил Алексашка: выхватил у нее из руки недоеденный пирог. Воскликнул:
— Не ешь? Неохота? Такой-то пирог? Ай-яй-яй, да лучше ли бывают…
А время не то чтобы уже подходило к вечеру, но за полдень перешагнуло. Солнце тянуло книзу, тени от домов и деревьев удлинились. У Саньки защемило сердце, заскучала она вдруг по дому.
А не пора ли обратно?
Ладно, поблажила, характер показала, надо же и честь знать! Работа, оно понятно, от нее не убежит, а все-таки кто же нынешние дела переделает? Не Марфутка же с Любашей.
Сейчас казалось ей, что ушла она из дому не утром, а давным-давно, незнамо когда….
— Собери сдачу да приходи за сбитень расплачиваться, — приказала она Алексашке. — Я еще одну кружку выпью.
— И мне бы еще одну. Дозволите, Александра Лукинишна? — попросил Алексашка, заглядывая Сане в лицо.
— Хоть десять пей, коли охота!
Алексашкино лицо озарилось счастливой улыбкой. В ответ ему улыбнулась и Саня. Подумала: хорошо, когда можно хоть такую малую радость человеку подарить. Спасибо щедрому барину за его полтину…
Здесь, на Арбатской площади, никогда прежде Санька не бывала. Как-то не приходилось в эти места заглядывать.
Арбатская же площадь не в пример другим улицам Москвы была в те времена не только без ухабов, колдобин и канав, но даже ровно вымощена крупным булыжником. Года три назад, а если говорить точно — 13 апреля 1808 года здесь открылся новый театр. А так как во время дождей, осенней и весенней распутицы по Арбатской площади нельзя было ни проехать, ни пройти, то и распорядился московский губернатор площадь вымостить, чтобы, невзирая на погоду, публика могла попасть на спектакли во всякое время года.
Арбатский театр находился посреди площади, в конце Пречистенского бульвара. Строил его знаменитый архитектор Карло Росси, тот самый, который много лет спустя построил прекрасный Александрийский театр в Петербурге. Но и этот театр был очень красив. Высокое круглое здание с колоннами и множеством дверей на случай пожара выделялось среди всех других домов своей величавостью и замысловатой архитектурой.
