Зигфрид Обермайер - Калигула
Что касается Агриппины, он решил, что время пришло. Сенат выдвинул против нее обвинение в преступлении против власти, одним из пунктов которого было то, что она подозревала Тиберия в отравлении своего мужа. Когда все пункты обвинения были обнародованы, толпы людей собрались на форуме, окружили курию и, выкрикивая здравицы в честь императора, дали сенату понять, что, по мнению народа, императора лживыми обвинениями ввели в заблуждение. Теперь Сеян начал действовать быстро.
Он приказал преторианцам схватить Агриппину. Во время ареста та осыпала императора самыми грязными оскорблениями и защищалась, как дикая кошка. Ее избили и даже повредили глаз, но в этом, по мнению Сеяна, была виновата сама жена покойного Германика.
Калигула, увидев приближающихся преторианцев, быстро выскользнул через задние двери. Он уже начал удивляться, почему Сеян — или Тиберий — медлил с арестом. Младший сын Германика не хотел иметь к этому никакого отношения, ведь его дальнейшим планам Агриппина только мешала, пусть даже она и была его матерью.
Начав это дело, Сеян решил довести его до конца. Спустя несколько дней он приказал схватить Нерона, а Друза посадил под домашний арест.
Калигула же принял единственно правильное решение: он бежал из опустевшего дома к своей прабабке Ливии, которая, будучи вдовой боготворимого императора Августа, пользовалась большим почетом и не испытывала уважения ни к Сеяну, ни к приемному сыну Тиберию. Она прожила на свете уже почти девяносто лет, но принимала во всем происходящем живое участие, не вмешиваясь, правда, в государственные дела. Ливия осуждала преследование Агриппины и ее сыновей, но не сделала ничего, чтобы их защитить. Когда же Калигула попросил у нее приюта, с готовностью приняла его и дала по-старчески дребезжащим голосом такой совет:
— Оставайся здесь, пока опасность не минует, а потом отправляйся на Капри, к Тиберию. Только там ты будешь в безопасности, пока император покрывает Сеяна. Он тоже будет свергнут, и, я думаю, очень скоро. Но это должно произойти до смерти Тиберия — слышишь! Иначе, я вижу это, для Рима начнутся мрачные дни.
Калигула знал, что Ливия права, тысячу раз права. С тех пор как юноша научился разумно рассуждать, он ценил ее мнение и восхищался ею: он видел в ней своего рода Пифию, чьи предсказания — пусть иногда и не совсем ясные — всегда оказывались правдой. У этой женщины было чему поучиться.
— Но как ты представляешь это себе, благородная Ливия? Как свергнуть Сеяна? Чтобы до него добраться, придется уничтожить половину Рима. В его окружении не только льстецы, среди них есть по-настоящему преданные люди. Для них Тиберий лишь мрачная тень, накрывающая Рим, которая скоро с помощью Сеяна рассеется.
Изрытое глубокими морщинами лицо старухи осталось неподвижным. Только по-прежнему живые глаза говорили о ясности духа, пребывающего в этом старческом теле.
— Это так, но Рим — не вся империя. Прокураторы и легаты в провинциях — почти все без исключения верные государственные слуги и не расположены к узурпатору, так же как префекты и трибуны легионов. Против них римские преторианцы ничто, крошечная городская армия, которую не составит труда смести. Сеян думает, что Рим на его стороне, а все остальное приложится само собой. Но все как раз наоборот; Октавиан никогда не забывал об этом. Едва ли он стал бы нашим святейшим Августом, если бы прежде не победил своих противников в провинции и не положил к ногам сената завоеванные трофеи. Тогда, только тогда Рим преклонится перед тобой. Сеян может быть хитрым, мужественным и решительным, но все же он глуп, потому что не понимает сути дела. Этот человек из благородной, но провинциальной семьи. Он проиграет, Гай, поверь мне. Это так же точно, как то, что завтра взойдет солнце.
— Но если он продержится еще два, три года или даже пять лет?
Калигула не был уверен, что морщинистая гримаса на лице Ливии означала улыбку.
— Что произошло бы, если бы Антоний победил моего Октавиана? Этого не могло случиться и не случилось, потому что Октавиан к тому времени приобрел прочную опору законности, против которой Антоний ничего не мог сделать. Он сидел с Клеопатрой на египетском троне и этим отказался от Рима. Для Сеяна это не очевидно, но если он попытается, как червяк, пролезть в нашу семью, то тем самым прогрызет дыру в законности и станет предателем Рима. Я надеюсь только на одно и молю об этом всех богов: чтобы они дали мне дожить до того момента, когда Сеян падет и его предательство раскроют.
Калигула с глубоким почтением поцеловал руку Ливии и произнес:
— Я разделяю твое желание, благородная Ливия.
А про себя он подумал: «Я хочу пережить вас обоих, и чем больше народу Сеян уберет с моего пути, тем меньше грязной работы мне останется и тем быстрее я окажусь у власти».
В Риме начался процесс над Агриппиной. После непродолжительного слушания был оглашен следующий приговор: пожизненная ссылка на пустынный остров Пандатерия далеко в Тирренском море. Несколькими днями позже такое же наказание получил и ее старший сын Нерон. Его отправили на Понтийские острова. За надменного и необузданного Друза Сеян взялся лично. На несколько месяцев он оставил его в покое и даже заставил поверить в возможность разделить с ним, Сеяном, власть, но как только Друз успокоился и стал смелее в речах, он сразу же оказался в застенках на Палатине. Сеян же значительно приблизился к своей цели: Юлия, жена Нерона, была теперь свободна, а она-то как родная внучка императора и была ему нужна. На этот раз он не собирался спрашивать разрешения у Тиберия.
Сеян начал настойчиво ухаживать за Юлией, но больших усилий не понадобилось. Двадцатидвухлетней женщине давно надоел скучный муж, и она втайне восхищалась хитрым и влиятельным Сеяном. Юлия дала согласие на тайный брак: ведь еще не все противники были выведены из игры.
Мимоходом Сеян вспомнил о том, что Калигула, младший сын Агриппины, еще остается на свободе. Но тот был ребенком и пока не представлял опасности. Потом Луцию Элию Сеяну дорого пришлось заплатить за свою ошибку.
Калигула очень скоро последовал совету прабабки и отправился под защиту Тиберия, который по закону, усыновив Германика, приходился ему дедом.
3
Корнелий Сабин был потомком патрицианской ветви древнеримского рода, корни которого уходили в стародавние республиканские времена. Среди его предков были сенаторы, консулы и полководцы. С течением веков род разрастался, разделяясь на основные и боковые ветви, богатые и бедные. Его отец, Корнелий Цельсий, происходил из не столь значительной семьи, которая не могла похвастаться ни консулами, ни полководцами, породив лишь землевладельцев, ученых мужей да поэтов.
Цельсий занимался науками долго, пока не истратил наследство своего отца. Но как ученый и писатель мог разбогатеть? Собственными открытиями? Это казалось уж очень ненадежным, и он стал книготорговцем. Цельсий не пошел общепринятым путем и решил отказаться от дорогостоящих рабов-переписчиков, нанимая в качестве копиистов обедневших учителей, школьников, желающих немного подработать, или плохо оплачиваемых секретарей, которым не хватало на хлеб. Их не надо было одевать и кормить, а после работы они шли домой. В противоположность многим рабам они были старательны, поскольку дорожили хорошо оплачиваемой работой. Так на основе договора у Цельсия трудились от шестидесяти до ста копиистов. На свой страх и риск он переписывал только самых популярных авторов, таких как Платон, Вергилий, Овидий, Катулл и Цицерон, или циклы греческих легенд, которые посвятил императору Тиберию. Каждый знал, какую литературу император любил больше всего и насколько важным было для него, чтобы народ ее читал. Иногда Цельсий обращался к современным авторам, например переписывал труды Луция Сенеки, который наряду с философскими трактатами опубликовал две драмы.
Таким образом Корнелию Цельсию удалось за сравнительно короткий срок заработать неплохое состояние, и его единственный сын Сабин вырос в достатке и богатстве. Казалось, он старался во всем быть противоположностью своему отцу. Цельсий никогда не покидал стены родного Рима, а его сын уже в четырнадцать лет совершил свою первую вылазку, дошел он, правда, только до Остии. Цельсий больше всего ценил уютную, спокойную жизнь ученого, размеренные трапезы, строгий распорядок дня и по возможности отсутствие в жизни перемен. Достаточно было переставить сундук или купить новую мебель, чтобы привести его в отчаяние, в то время как сын обожал постоянно что-нибудь менять. Скорее по соображениям удобства Цельсий всю жизнь хранил верность жене, тогда как двенадцатилетний Сабин соблазнил пожилую прачку, которая сама была этим безмерно удивлена. С того момента он не давал женщинам проходу и в восемнадцатилетнем возрасте имел опыт, который иной не приобретет и за всю жизнь.
