Виктор Карпенко - «Вставайте, братья русские!» Быть или не быть
– Когда выезжать? – спросил Роман, вставая с лавки. – Готов хоть сейчас.
– Ноне отдыхай, а поутру в путь, с Богом. У меня все готово: дам полсотню дружинников, больше не могу, здесь надобны, подарков два воза.
Федор осуждающе покачал головой.
– Знаю, мало. Но больше нет. А потому подарки отдашь наместнику Кутлу-Бугу. Гази Бараджу же передашь письмо. Только ему и никому другому. Не дай Бог, если оно попадет к татарам – не сносить тебе головы.
Роман Федорович с горькой усмешкой на устах произнес:
– А удержится ли моя головушка на плечах, пока до Биляра добираться буду? Пять десятков дружинников – не защита. Одно скажу: будь в надеже, государь. Только Гази Барадж сломает печать княжескую на свитке.
Поклонившись, посольский боярин Роман Федорович, тяжело ступая, вышел из горницы.
2
Маленький обоз, состоящий из шести саней с грузом, в сопровождении пяти десятков княжеских дружинников и боярина Романа Федоровича медленно продвигался к Новугороду Нижнему.
Путь был безрадостен: пока шли по владимирской земле, только разорение и горе людское видели. Когда же стали попадаться деревеньки и починки, не разоренные татарами, вздохнули с облегчением – до города на Оке уже недалеко. Под солнечными лучами снег просел, и потому шли по окскому льду ходко, оставляя за собой версты нелегкого пути. К вечеру шестого дня пути за излучиной реки показался город, сползающий посадами к заснеженному речному берегу.
– Вон он – крест на куполе собора Михаила Архангела. Сияет, как и хотел того покойный князь Юрий Всеволодович.
Роман Федорович решил не спешить двигаться дальше, а дать отдохнуть дружинникам, да и самому погреться в жарко натопленной баньке, погорячить кровь березовым веником, потешить душу душистым хмельным медом.
Воевода Новгорода на Оке был несказанно рад решению нежданного гостя.
Распаренные и умиротворенные, в тонких льняных рубахах, ласкающих тело, боярин и воевода сидели за накрытым снедью столом и неспешно вели беседу.
– Татарвя не наведывается? – поинтересовался Роман Федорович.
– Бог отвел. Надысь мордву пошарпали. Говорят, что татарский отряд шел по Клязьме до Гороховца. Пожгли город и убрались восвояси.
– Слыхал и я про то, – подтвердил Роман Федорович. – Видно, татар было немного, потому дальше не пошли. – И, отхлебнув меду из кубка, спросил: – А ты-то как, коли подступит ворог к городу, устоишь?
Михайло Борисович пожал плечами.
– Володимир, стенами каменными обнесенный, не устоял, а у нас-то… По бревнышку раскатают. Да и народишко не больно смел… Чует сердце, разбегутся мужики по лесам, только татары покажутся. Не приросли еще к землице, к городу… Пришлые все.
– А Городец?
– Стоит. Сынок твой, Андрей-то Романович, сам не спит и дружине спать не дает. Был по осени у меня в гостях. Орел! Город восстановил, на всех дорогах заставы. Молод, а дело справно ведет.
Через три дня обоз продолжил путь. Идти по волжскому льду было опасно: поверху пошла вода, не глубоко, по щиколотки, но она съела снег, и под ней лед оголился.
– Что за напасть? До ледохода еще, почитай, ден двадцать, а то и поболе, – недоумевал Роман Федорович, но кто-то из дружинников прояснил:
– Где-то в верховьях снег потаял, вот вода и пошла верхом.
– Нам на головы, – сострил кто-то из дружинников.
Пришлось уйти с проторенного пути и искать путь другой. Вскоре наткнулись на лесной починок. Там отыскался проводник – парень лет двадцати. Он-то и повел обоз лесными, одному ему известными дорогами.
Но движение замедлилось. Приходилось проминать набрякший влагой снег для саней, иначе полозья проваливались настолько глубоко, что лошади выбивались из сил, вставали и не хотели идти дальше.
«В Городце дождемся чистой воды, а там на лодиях пойдем в Биляр», – решил Роман Федорович, глядя на то, как упираются дружинники, силясь сдвинуть провалившиеся в очередной раз в рыхлый снег сани.
Ночевали на снегу, навалив валежника, грелись у костров.
Под утро боярина Романа растолкал сотник Еремей.
– Дозорные сполох подняли. Видели человек сорок. Кто такие – в темноте не разобрать. Затаились. Видно, ждут рассвета.
– Поднимай дружинников. Да тихо! У костров с десяток оставь, остальных отведи в ельник. Сообразил, для чего?
Еремей кивнул и уточнил:
– Бить или вязать будем?
– Там видно будет. Да в ельник уводи не всем скопом, а по одному-два дружинника, – предостерег Роман Федорович.
«По-видимому, втае сидят, не татары. Те леса боятся и в лес ночью не сунутся, – размышлял Роман Федорович. – Значит, лихие людишки надумали обоз пошарпать. И так как их под сорок человек, то ватажка не одна. Для одной многовато. Видно, проваливающиеся полозья саней ввели мужиков в соблазн: раз сани проваливаются в снег, значит, нагружены добром. Нас, по-видимому, не видели, а то бы не рискнули. Ништо, еще увидят».
Роман Федорович с неохотой вылез из-под овчинного тулупа, огляделся: тенями скользили дружинники в ельник, до которого было шагов пятьдесят– шестьдесят. Передвигались дружинники осторожно: ни мечом не звякнули, ни доспехом не брякнули. Тихо.
«Неплохо Еремей своих ратников выучил, – отметил для себя Роман Федорович. – Поди, и в деле себя покажут молодцами».
Вскоре небо высветлилось, посерели обступавшие лесную поляну кусты, деревья. День обещал быть солнечным.
Неожиданно тишину разорвал отчаянный разбойничий посвист. Из-за прилегающих к поляне кустов начали вываливаться люди. Проваливаясь в снегу, они устремились к уже чадящим кострам.
Дружинники, расположившиеся у костров, саней, лошадей, разом вскочили и ощетинились копьями, мечами. Нападавшие, надеясь, что застанут обозников спящими, увидев воинов, замедлили движение, а в десяти-пятнадцати шагах и вовсе встали. Когда со всех сторон, а не только из ельника, на поляну вышла дружина, нападавшие застыли точно каменья.
Роман Федорович разглядывал нападавших не без интереса. Мужиков было человек сорок: обросших волосом, в тулупах и армяках, с дубинами и кольями в руках. Только у некоторых боярин увидел мечи кривые татарские и наши – прямые и плоские, кое у кого – луки.
– Что приуныли, горе-воины? – рассмеялся боярин. Лица у мужиков вытянулись от удивления. – А ну, бросай в снег у кого что в руках есть! – распорядился Роман Федорович. И когда требование было выполнено, он приказал: – Кто старшой? Выходи держать ответ!
От толпы мужиков отделился один, подал голос:
– Кузьма Пруток. Я – старшой над воинством. Прости, государь, не ведаю твово звания.
– Боярин я, из Володимира. А ты почто вознамерился обоз мой пошарпать? Ответствуй!
– Винюсь, боярин. Шли на ворога. Думали, что татары с награбленным добром идут. Видели-то токмо следы…
– А этого разве мало? Следы… Да следы все должны были рассказать: сколь человек прошло, саней, лошадей… А что не татары идут, так то по копытам определить надобно было: у наших-то – подковы. Эх вы, воины! Чьи же вы будете?
– Городецкие мы. Воеводы Андрея Романовича люди – дозор, – не без гордости ответил Кузьма Пруток. – А что промашка вышла, прости, обознались малость.
– Что-то вы на воинов не похожи…
– Так в дозоре нас пятеро, а эти, – кивнул он за спину, – мужики из Савеловки. Я-то двоих из дозора к воеводе направил, упредить, стало быть. Пока до Городца доберутся, пока с дружиной воевода приспеет, уйдет ворог. А тут мужики савеловские разохотились татарве помститься…
– Ясно. Пускаю мужиков вольно. Дубины свои тоже пусть забирают. Может, сгодятся еще. Ты же, Кузьма, с нами пойдешь. Тебе, поди, здесь все ведомо?
– А то! К вечеру в Городце будем, не сомневайся на сей счет, боярин.
Кузьма Пруток не обманул. Ближе к вечеру вышли к Федоровскому монастырю, а это уже Городец.3
В воротах, выходящих к пристани, княжеский обоз встречал городецкий воевода Андрей Романович. Не в отца пошел молодец. И если бы кто сравнил отца и сына со стороны, то не ошибся бы. Роман Федорович был высок, могуч, дороден, Андрей же ростом не вышел, но крепок в кости. Спешившегося отца Андрей встретил не по-семейному – поклоном, а как воевода – крепкими мужскими объятиями.
– Тише ты, нагулял силушку на домашних харчах, похваляешься… Сгреб, что медведь-трехлеток, – улыбнулся в бороду довольный встречей Роман Федорович. – А что сноха не встречает, внуки где?
– Цветана на сносях, скоро разрешится дитем, а сыновей в тереме не удержишь. Заигрались, поди, – рассмеялся Андрей. По его лицу было видно, насколько он рад встрече с отцом. – Прошу в терем. О воинах не тревожься, обогреем, накормим, без кубка медовухи спать не уложим… Евсей, – кивнул он одному из сотников своей дружины, – устрой молодцов. – И, увидев среди обозников Кузьму Прутка, уже строже добавил: – А ты зайдешь утром. Разговор к тебе есть.
В тереме на Княжей горе царила праздничная суета. Как же, самый дорогой гость пожаловал. Цветана, налившись силой и женской красотой, несмотря на выпирающий живот, бойко распоряжалась в тереме: споро готовили опочивальню для тестя, трапезную, растопили баню.
