Владимир Меженков - Проклятие Ирода Великого
Мысли Ирода путались, он физически ощущал, как у него раскалывается голова, и чтобы отвлечься от этих мыслей, которые никак не хотели сложиться в ясную картину, он направил клокотавшую в нем энергию на учения, изматывая себя и своих солдат в искусстве владения мечом, стрельбе из лука, метании дротиков, проведении конных атак, штурме крепостных стен и прочим воинским премудростям. «Бескровные войны, – говорил он при этом, – лучшая гарантия побед в кровавых учениях».
Под властью Ирода оказались разные по происхождению и вероисповеданию люди: галилеяне и сирийцы, евреи и самаритяне, египтяне и греки, поселившиеся здесь еще во времена восточных походов Александра Македонского. Между ними вспыхивали бесконечные тяжбы, с которыми они шли к Ироду, требуя его суда. Самое слово судбыло неприятно Ироду, напоминая ему об унижении, какое испытал он, явившись по требованию Гиркана в Иерусалим. Да и тяжбы между представителями подвластных ему народов казались ему до такой степени вздорными, что он не желал вникать в их суть. И тут он скорее интуитивно, чем осознанно, принял единственно верное решение, которое вполне согласовывалось с требованием отца советоваться со знающими людьми и репликой брата о друзьях и врагах: он учредил коллегию судей, в которую включил старейшин от каждой общины. На эти коллегии он возложил обязанность разбираться в возникающих тяжбах, а приговоры, предварительно согласованные с представителями других общин, представлять ему на утверждение. Такие суды, в которые входило не менее семи старейшин, он учредил в каждом подчиненном ему городе, возложив на них ответственность по искоренению зла и наказанию виновных. Нововведение это, не противоречащее основным установлениям закона, принятого у иудеев, положило конец мелочным тяжбам, поскольку старейшины в поисках согласованных решений стали строже относиться к своим соплеменникам. Ирод же, утверждая эти приговоры, снискал себе авторитет как наместник, для которого нет более важной задачи, чем забота о сохранении на подвластных ему территориях мира и справедливости.
Вечера Ирод проводил у колыбели сына, как две капли воды похожего на Дорис – такого же флегматичного и пухлого. Ирода забавляли его складки-браслеты на запястьях и щиколотках, он водил по ним пальцем, малышу это нравилось и он гукал, как голубь по весне. Иногда Ироду хотелось, чтобы сын заревел в полный голос, стал сучить ножками, как это делают другие дети, требующие к себе внимания. Но маленький Антипатр продолжал гукать, улыбался отцу или смотрел на него долгим пристальным взглядом карих глаз, точно бы хотел хорошенько его запомнить. Во время кормления, когда Дорис брала сына на руки и выставляла наружу огромную грудь с набухшим темным соском, Антипатр жадно припадал к этому соску, долго, причмокивая, сосал его и, насытившись, откидывался на спину, срыгивая избытки молока, и безмятежно засыпал.
Энергия продолжала клокотать в Ироде, как вода в котле, забытом на огне нерадивой хозяйкой. Он успевал все, что планировал на день, и при этом у него оставалась масса времени на то, чтобы посещать с Секстом бои гладиаторов и травлю зверей, театр, где давали представления входящие в моду мимы и пантомимы, потешавшие публику фривольными шуточками и непристойными телодвижениями. Впрочем, эти любимые римлянами зрелища, находившие все больше почитателей среди подвластных Ироду племен, довольно быстро наскучили молодому наместнику. Настроение его стало портиться. В добавок ко всему Ирод потерял интерес к Дорис как к женщине; ложась с нею в постель и слыша ее сладострастные стоны в то время, как сама она оставалась неподвижной как кошка, пригревшаяся на солнцепеке, он чувствовал, что у него пропадает желание овладеть этой женщиной. Все чаще и чаще он ловил себя на мысли, что жена его лишь разыгрывает страсть, оставаясь в сущности безразличной ко всему, что делает с ее телом Ирод. Это вызывало в нем раздражение, вылившееся в конце концов в то, что он устроил себе отдельную спальню, куда и перебрался, установив у двери пост ночного караульного, чтобы его не отвлекали по мелочам. Тогда-то Ирод взялся писать дневник [4], рассчитывая на то, что дневник этот со временем прочитает его повзрослевший сын и из первых рук узнает историю своего отца и предков.
2«Родом я идумеянин, – начал Ирод, – и восходит мой род к славному охотнику Исаву, прозванному из ненависти к нам иудеев Едомом» [5]. Далее Ирод писал, что своего идумейского происхождения не стыдились ни его отец Антипатр, ни кто другой из его предков [6]. Семейное предание гласило, что когда Иудея подпала под власть греко-македонян, предки Ирода встали на сторону Александра Македонского. Встали прежде всего потому, что великий полководец не делал различия между народами, а всех их считал одинаково равными и наделенными одинаковыми правами перед богами. Верность делу Александра Македонского со стороны предков Ирода простиралась так далеко, что они и детям своим внушили любовь ко всему греческому: религии, языку, искусству, организации быта. Они и имена своим сыновьям давали греческие: или Александр в честь самого Александра Македонского, или в честь его полководцев. Так прадед Ирода Антипа стал Антипатром, который и первенца своего, деда Ирода, назвал Антипатром, а уж дед в силу сложившейся семейной традиции дал свое имя отцу Ирода, также от рождения названный Антипой, а затем переименованный в Антипатра [7]. О прадеде Ирод мало что знал, если не считать легенд, в которых, как в любой другой легенде, правда была перемешана с вымыслом. Одно о нем можно было сказать определенно: прадед рано осиротел, скитался по миру в поисках лучшей доли, пока его не пригрел Иуда, сын Маттафии. С него-то, Иуды, и началось возвышение рода Ирода, который все считали простолюдинами даже тогда, когда Ирод стал царем Иудеи, а евреи вдобавок называли еще и инородцами, которых, как всех инородцев, проживающих в Иудее, презирали.
В то далекое время, с описания которого Ирод начал свой дневник, Иудея оказалась в двойном подчинении: на севере Сирии и на юге Египта. Чтобы выжить в этих непростых условиях, вожди Иудеи вынуждены была демонстрировать лояльное к ним отношение, предоставляя им в услужение самых знатных своих граждан от военачальников и до первосвященников. В зависимости от того, кто из двух могущественных соседей брал верх, Иудея платила дань то Птолемеям, правившим в Египте, то Селевкидам, правившим в Сирии, а то тем и другим одновременно. Время от времени между Египтом и Сирией вспыхивали войны, причем всякий раз случалось так, что симпатии влиятельных иудеев делились поровну, так что главными жертвами этих войн оказывались мирные евреи. Очередная война между Египтом и Сирией вспыхнула из-за Келесирии, в ходе которой прадед Ирода и осиротел. Царя Сирии Антиоха IV Епифана поддержал состоявший у него на службе иудейский военачальник Товий, царя Египта Птолемея VI – первосвященник Ония. Победа оказалась на стороне сирийских войск, которыми командовал Товий. Иудейский военачальник был смертельно обижен на Онию за то, что тот изгнал из Иерусалима его сыновей, и предложил Антиоху преследовать бегущего противника вплоть до полного его уничтожения. Антиоху предложение Товия понравилось. И на то были свои причины. Дело в том, что его отец, Антиох III, мечтал возродить распавшуюся державу Александра Македонского, для чего предпринял поход на Восток. Присоединив к Сирии Армению, Парфию и Бактрию, он прибавил к своему имени титул Великий, а поскольку всякое величие требует великих дел, Антиох III вступил на территорию Греции, решив присоединить к своей разросшейся державе и эту колыбель цивилизации. Однако появление сирийцев в Греции вызвало неудовольствие набиравшего силу Рима, и в битве при Магнесии, у подножия горы Сипил [8], римские войска разгромили армию Антиоха III. Спустя три года Антиох III умер, но прежде, чем сойти в тартар, этому надменному царю пришлось до дна испить горькую чашу поражения: на Сирию была наложена огромная контрибуция, а в качестве гарантии, что контрибуция эта будет выплачена, в Рим в качестве заложника был увезен младший сын Антиоха III, будущий царь Сирии Антиох IV Епифан. На сирийском троне покойного Антиоха III сменил его старший сын Селевк IV Епифан. Чтобы расплатиться с римлянами, он не нашел ничего проще, кроме как ограбить Иудею. Грабить пришлось долго – без малого пятнадцать лет, прежде чем наложенная Римом на Сирию контрибуция была выплачена полностью. Урок пошел впрок вернувшемуся на родину Антиоху IV, занявшему трон после смерти старшего брата. Он оказался не меньшим поклонником всего греческого, чем его отец и старший брат, и не меньше них мечтал о возрождении державы Александра Македонского. Но, в отличие от отца и брата, он понимал, что очередная ссора с Римом может оказаться для его страны и его, как царя, последней, и решил возродить былую великую державу не военным путем, а мирным, введя на подвластной ему территории поклонение греческим богам. Обрюзгший к сорока годам, с глазами навыкате, которым он старался придать пронизывающе-мечтательный вид, Антиох IV всем своим видом и поведением стремился походить на Зевса. Он и одевался так, чтобы походить на Зевса, и шел на всякие ухищрения, чтобы люди, впервые встречавшиеся с ним, принимали его не за простого смертного, а за верховного бога, которому доступны любые перевоплощения. Особенно страдали от его ухищрений женщины. Да и какая женщина сумеет удовлетворить страсть мужчины, который предстает перед ней не в царских одеяниях, самих по себе неудобных для интимной близости, а в громоздких конструкциях, долженствующих преобразить его то в быка, то в лебедя, а то в струи золотого дождя. Конструкции эти гремели, не удерживались на заплывшем жиром теле Антиоха, он путался в них, злился и срывал свою злость на тех же женщинах, которые никак не могли уразуметь, что ими безуспешно пытается овладеть не мужчина, пусть даже царского звания, а всесильный верховный бог, на время спустившийся с Олимпа.
