Август Шеноа - Крестьянское восстание
– Мой! Мой! Мой!
Одно лишь окно в замке темно. Две крепкие руки в оковах ухватились за толстые железные решетки, и бледное лицо глядит на безмолвное, мертвое поле. Губец! Он слышит песни и смех господ, он слышит стоны и плач крестьян. На глазах его появляются слезы, и, подняв глаза к небу, он шепчет в ночную темноту:
– О счастливые, золотые звезды! Тысячи лет глядите вы на мир и будете сиять над ним еще тысячи лет. О, как вы счастливы, звезды, потому что мое разбитое сердце подсказывает мне, что настанет день, когда вы будете озарять свободный, счастливый хорватский народ.
36
В то время как хорватские дворяне собирали силы для подавления крестьянского восстания, на штирийском берегу Савы одно село поднималось за другим. Движение взволновало и словенцев и разлилось мощным потоком. Крестьяне восстали в Бланце; в Райхенбурге у господ ничего не осталось, кроме голых стен замка; близ Севницы стояло войско Илии; Боштань в Краньской пылала; Андрия Хрибар принес в Ратечи петушиное перо, а кметы графа Ламберга под командой своего старосты взялись за оружие. Напрасно комендант крепости Янко Гведич умолял их остаться верными и защищать замок. Горожане и крестьяне двинулись к Зидани-Мосту и Лашко, прогнав назад поскакавшего было за ними Гведича. Шестого февраля пятьсот человек Илии добрались до штирийской Лока-на-Саве. Толпа ворвалась в дом священника Якова Келека в Слапе, взломала погреб и забрала вино. Все паромы были заняты отрядами крестьян. Народ стекался отовсюду, как муравьи, и присоединялся к хорватам. «Долой повинности, долой дорожные поборы, долой барщину и господ, мы сами господа!» – кричал повсюду словенский народ; и пугливо ежились наемники немецких баронов. Но сильнее всего восстание крестьян разгорелось по лесам штирийских круч на Саве. Козье, Пилштайн, Плапина, Пишец, Куншперк образовали одно грозное целое, от страха перед которым задрожала и крепость Целе. Твердый, как кремень, кузнец Павел Штерц поднял в горах священное знамя восстания, горы и долы Словении огласились тысячеголосым громовым кличем «Свобода!», и разъяренный народ кинулся на своих притеснителей. От искры, блеснувшей в маленькой кузнице в Плапине, запылал весь край. Гашпар Мартун и Йожа Скомин ведут народ от монастыря св. Георгия, Юре Зупан собрал отряды под замком Хербург, Крсто Пустак командует в Бизельском близ Савы, а в Пишеце поднимает кметов Филипп Вишерич. Всем осточертело рабство, и, словно горные потоки, народ стекался под знамя кузнеца с криками: «Настала старая правда! Хорваты идут! Идем все с братьями хорватами!» Затрепетали от удивления стройные ели, в страхе взвился со своей скалы орел, веселее заблестели кристаллическим блеском снеговые вершины; ибо казалось, что ураган сметет все каменные гнезда господ, взойдет заря, как некогда, когда Людевит Посавский стер с лица земли франков; казалось, это вернутся времена правления Само, – так широко разносился из темной зелени лесов над снежными волнами гор сказочно прекрасный клич: «Свобода!»
5 февраля 1573 года на монахов монастыря св. Георгия-на-горах напал великий ужас. Был полдень, они сидели за длинным столом в трапезной, наслаждаясь искря-щимся лютенбергским вином и житием святых отцов, которое читал им, сидя возле пылающей печки, один из братии. Внезапно вбежал бледный как полотно толстый привратник и в страхе едва мог пробормотать в свой двойной подбородок:
– Братья! Крестьяне из Планины идут на нас! Сохрани нас бог от дьявольской напасти!
Настоятель выронил из рук нож и, надев на седую голову черную шапочку, поплелся вниз, к монастырским воротам, за которыми слышался глухой ропот. Настоятель поглядел в окошечко. Перед монастырем теснилась толпа вооруженных крестьян во главе с сильным, смуглым детиной. Шапка с развевающимся петушиным пером была надета набекрень, на крепком теле кафтан из черного бархата, на груди красовался белый полотняный крест, сбоку сабля, за поясом пистолет, на плече внушающий страх железный молот. Рядом с ним неистово бил в барабан барабанщик в потрепанной форме ополченца и широкополой шляпе; над головами воинов виднелись топоры, косы, сабли и ружья. Детина встал на камень и закричал:
– Братья! Сто лет тому назад ваши деды грозили кулаками господским замкам и кричали: «Слушайте! Мы хоть не господа, но все же не собаки. Дайте нам старую правду!» Но господа усмехнулись и подавили восстание ваших дедов. Теперь песня иная. Теперь мы идем не с кулаками, а с железными молотами, потому что к нам идут наши братья – хорваты! Мы не бабы, – сбросим оковы, наточим сабли, уничтожим господский кнут!
– Уничтожим кнут! Поднимем молот! – раздалось по лесу вокруг монастыря.
– Ладно! Отворите! – крикнул Павел Штерц, ударив молотом в ворота.
Показался дрожащий настоятель.
– Что вам надо, детушки? – спросил старик.
– Мы не желаем вам зла, – ответил кузнец, – мы не тронем ваше святое жилище, не сожжем и усадебных построек. Вам нечего нас опасаться. Мы пришли подымать народ в горах. Пусть каждый человек станет свободным, пусть каждый чувствует себя человеком. Ведь так учит и господь бог, не правда ли? Довольно давать и платить, довольно беспросветного рабства. Теперь мы не хуже господ. А вы, если вы вправду слуги божий, если вы одной с нами крови, объявите в церкви на все четыре стороны: бог заповедал свободу народу! А пришли мы к монастырю потому, что голодны. Ваша кухня обильна, погреба полны. Мы не силой берем, а просим: уделите людям, которые идут в Планину, откуда и я пришел. Туда и хорваты придут.
И настоятель уделил им, но ничего не сказал, а крестьяне, расположившись перед монастырем, долго распивали монастырское вино и пели: «Уничтожим кнут, поднимем молот, с нами идет наш брат, хорват!» Песня эта разносилась далеко по горам, а в монастыре монахи тихо шептали молитвы. Но вот кузнец поднял молот, громко забарабанил оборванный барабанщик, и Павел Штерц крикнул:
– Прощайте, ребята! Я должен идти вперед! А вы завтра идите следом за мной, в Планину.
В штирийском селе Планине, недалеко от Козья, в низком большом помещении корчмы, освещенном висевшим с потолка светильником, шумит народ. Все словенцы – высокие, с длинными строгими лицами, в длинных тулупах и меховых шапках. Они пьют из кружек вино, стучат кулаками по столу и ждут командира – кузнеца, ушедшего поднимать народ около монастыря. Тут и Йожа Скомин, сухой, костистый парень. Помещение низкое и темное, и в слабом свете едва можно различить движения людей. На пороге появился щуплый человечек, держа руки в карманах, судя по одежде – хорват.
– Добрый вечер, братья! – приветствовал незнакомец крестьян. – Здесь ли Павел Штерц?
– Нет, – ответил Скомин, – ушел в горы. Но скоро вернется. Ты хорват, так подсаживайся.
Человечек сел рядом с командиром.
– Да, – сказал он, – я ходатай Дрмачич, хорват из войска Илии.
– Когда ж придет Илия?
– Не знаю, – и ходатай пожал плечами.
– Как не знаешь? Он же нам дал знать!
– Гм… Да. Дал знать! – согласился Дрмачич.
– Ну? А ты чего пришел?
– Бегу.
– Почему? Говори!
– Не скажу. Вы меня заколете.
– Говори! Ничего тебе не будет, – сказал Скомин.
– Могу спокойно говорить? Честное слово?
– Честное слово. Говори!
– Бегу, потому что неохота висеть. Да, так-то! Не нравится? Вы поднялись на господ? Не так ли? За нас, за хорватов?
– Ну, да! – воскликнули крестьяне в один голос.
– Хороши герои! Где вы купили свою шкуру, что так дешево ее продаете за других? Я бы на это не пошел. Я еще не рехнулся. Потому и бегу. Что-то тут попахивает дохлятиной. Есть вороны – будут, наверно, и виселицы. В Кршко они уже стоят.
– А что случилось в Кршко? – спросили крестьяне, поднимая головы.
– Спросите у воронов! Они уж попировали! Турн побил и перевешал всех крестьян.
– Перевешал! – ужаснулись все; послышался ропот.
– Лжешь, негодяй! – вскричал Скомин, схватив ходатая за грудь.
– А, так! Прощайте! – И Шимун поднялся.
– Пусть говорит! – зашумели крестьяне.
– Да и перевешал-то не всех, – продолжал, стоя, Шимун, – половина уплыла по Саве.
– Правда?
– Правда, клянусь раем! Чего только не говорили! Говорили, будто ускоки придут на помощь. Какого там черта! Хороша помощь! Слыхали ли вы о Ножине?
– Да, – ответил Скомин, – это верный человек.
– Ну, коли он верный, так, значит, я – граф! Ха, ха! Верный человек! Разве честно поклясться и солгать? Разве честно обещать действовать в твоих интересах, а потом пировать с твоим врагом? Разве честно, что Ножина выдал барону Турну все наши намерения, что он повел его к Кршко и допустил, чтоб перекололи людей, как скот, что… Эх, сердце обливается кровью, когда подумаю, как ускоки побили всех наших братьев и сожгли местечко.
– Сожгли? – вскричал Скомин, побледнев и схватившись за голову; крестьяне стали перешептываться.
