Роберт де Ропп - Если я забуду тебя…
Как только решение было принято, оно начало осуществляться. Войско принялось за работу с таким энтузиазмом, что он казался неестественным. Каждый отряд в легионе состязался с другим, кто будет строить скорее, в то время как центурионы и трибуны побуждали своих солдат к еще большим стараниям, предлагая награду самым быстрым строителям. Что до местоположения стены, то она шла прямо через развалины Бет-Зеты к долине Кедрон, потом вдоль Масличной горы, затем через ущелье Силоам, далее мимо гробницы Ирода к своему началу. Вся стена, которая была более пяти миль длиной и к которой было пристроино не менее тридцати фортов, была возведена в потрясающе короткое время, всего за три дня, что заставило меня задуматься о том, каким процветающим и красивым местом была бы земля, если бы мы уделяли искусству мира хотя бы десятую часть того мастерства, что отдаем на войну.
С завершением стены набитый людьми город охватил голод. Запасы зерна, которые могли бы поддержать народ, были уничтожены в ходе братоубийственной распри между лидерами: Симоном, Иоанном и Элеазаром. На улицах города изможденные люди шатались словно пьяные. Дети с открытыми ртами и вздувшимися животами сидели у дверей, слишком слабые, чтобы играть или просто стоять. Мертвых было столько, что их уже не хоронили. Сначало трупы перебрасывали через стену, так что ее основание было осквернено гниющими телами. Затем, когда силы оставили их, они стали сбрасывать тела в овраги, и гора трупов была столь велика, что под воротами из них вытекал гной, и Тит, делая обход, мог и видить, и чувствовать их запах, и потому он воздел руки к небесам, призывая богов в свидетели, что он не ответственен за тот кошмар, что обрушился на этот город. А так как люди продолжали умирать на улицах, то их тела затаскивали в пустующие дома, укладывать в комнатах, а потом закрывали весь дом. Все это происходило в самый жаркий месяц лета, и город испускал жуткий смрад. А в безоблачном синем небе вечно кружил рой черных стервятников, постоянных спутников умирающего Иерусалима.
Тит, испытывая отчаяние от их долгого сопротивления и безусловного отказа от его милости, решил быть как можно безжалостнее, надеясь жестокостью достичь того, чего не мог добиться добротой. Он отдал приказ, что каждый, кто выйдет из города и будет захвачен, при сопротивлении должен будет подвергнуться наказанию через распятие. Теперь в ночные часы постоянно встречались беглецы из города, когда голодающие проскользывали через ворота в надежде собрать немного травы в долине Кедрон. И так велик был их голод, что пучек травы продавался в городе за две аттические драхмы, и даже сухой овечий помет собирали и ели. Теперь уже солдаты поджидали тех, кто искал еду, налетали на них и хватали всех, кого видели, не пытаясь отличить тех, кто сопротивлялся, от тех, кто этого не делал. Жара и испытываемые неудобства, скука осады и ненависть, испытываемая к евреям, делали солдат более жестокими, чем обычно. Не удовольствуясь тем, что они бичевали свои жертвы перед тем, как распять их на кресте, они тратили много времени и изобретательности, подвергая пленников рязличным пыткам, подвешивая некоторые над ложем из раскаленного до красна древесного угля, плеская на других кипящее масло или горящую смолу, смешенную с серой. И они не удовлетворялись, распиная людей нормальным способом, но развлекались, прибивая их во всевозможных странных позах, перекручивая и искривляя их тела, причем в такой степени, что даже ломали им кости, стремясь достичь нового эффекта. Целых пятьсот крестов было возведено на пологом склоне Масличной горы и в долине Ганном, и каждый день тела снимали и на их место прибивали новые жертвы, а воздух постоянно звенел откриков пытуемых, чьи сливающиеся голоса казались хором трагедии, говорящим на языке страдания медленно умирающего города.
Для меня эти жаркие летнии дни были достаточно мрачными. Я был в постоянном беспокойстве, боясь, что Ревекка может оказаться среди тех, кто пытался бежать из города и кого захватили солдаты. Тот же страх охватил и сердце Иосифа, который ничего не знал о судьбе родителей и жены. Каждый день, когда позволяло время, мы бродили среди несчастных, распятых на крестах, с жалостью глядя на их искаженные лица, страшась возможности, что те, кого мы любим, могут оказаться среди распятых. И еще больший ужас поднимался в нас из-за полной беспомощности. Город медленно и мучительно умирал, но мы ничего не могли сделать, чтобы облегчить его страдания. Безумные фанатики, захватившие власть в городе, не способны были прислушться к голосу здравого смысла. Высшие священники были либо мертвы, либо заключены в тюрьму. Старая партия мира более не имела голоса в делах города. Как бы не желал Тит прекратить жестокости, не оставалось никого, с кем бы он мог обсудить условия сдачи. Симон бен Гиора и Иоанн Гисхальский были непрошибаемыми для разума фанатиками. Что же до Элеазара, то возможно, он и понял кое-что, но он был осажден во внутренних дворах Храма и попросту не мог обсуждать с римлянами сдачу, даже если бы и хотел.
Как потом я узнал, и Ревекка и ее муж были все еще живы, хотя люди в городе умирали как мухи. Их жизнь была полна опастности, так как сикарии контролировали Верхний город и в поисках еды безнаказанно врывались в дома богатых, убивая всех, кто оказывал хоть малейшее сопротивление.
Иосиф бен Менахем не сопротивлялся, исповедуя учение, которое гласило: «А кто хочет взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду».[52] И потому, когда сикарии ворвались к нему в дом и стали требовать еды, он не поднял шума, и не стал притворяться, что у него ничего нет, а спокойно отвел в кладовую и предложил брать то, что хотят. Сикарии решили, что Иосиф бесспорно безумен, и обращались с ним с тем почтением, что заслуживают сумасшедшие. Так что они не стали делать то, что обычно творили в домах богатых. Они не пытали его, чтобы обнаружить, где спрятано его богатство, ведь он сам дал им все, что они хотели. Они даже не изнасиловали его жену, потому что Ревекка приняла предосторожность, спрятавшись в помещении, которое выстроила в подвале дома без ведома мужа. Это помещение она считала просто необходимым, учитывая особенности веры своего мужа, потому что Иосиф бен Менахен настаивал на буквальном исполнении учения рабби Иисуса. По этой же причине она не сказала ему о существовании этого потайного укрытия, но будучи практичной женщиной, снабдила его пищей, пока еду еще можно было купить, хитро скрыла вход в комнату, чтобы никто не знал о ее существовании. Все это я впоследствии узнал от самой Ревекки, ведь как и предсказывала Мариамна, мы вновь встретились.
И потому, когда большинство семей Верхнего города умирало от голода, Ревекка в тайне и страхе пекла в подвале кусочки пресного хлеба, пригодные для того, чтобы смягчить муки голода. Иосиф же даже не спрашивал, откуда берется хлеб. Он ел как можно меньше, отдавая большую часть жене, которая выкармливала своего второго ребенка, а ее первый ребенок умер во младенчестве. Они ели втайне и в спешке, не решаясь даже закрыть наружную дверь во время еды, так как сикарии неизменно вышибали любую дверь, считая их беспорным признаком того, что у семьи есть пища. В конце концов выпечка стала слишком опасной, ведь запах хлеба можно почувствовать, и они ели сухую муку, разбавляя ее малым количеством воды, потому что теперь не хватало даже воды, так как акведук был разрушен, а купальня Силоам была в руках римлян.
Когда муки почти не осталось, Ревекка взяла последнюю горсть и, поровну поделив ее, отдала половину мужу.
— Ешь, — сказала она. — Это все. Потом мы умрем.
Она сказала это без всяких чувств, ведь смерть стало обычной, во многих домах целые семьи лежали мертвыми, и некому было их похоронить. Но Иосиф, хотя и мало думал о себе, был тронут, думая о своей молодой жене и ее малыше и решил выйти из города, чтобы собрать немного травы на склоне Масличной горы. В ответ Ревекка покачала головой и сказала, что даже если он избежит смерти от рук людей Симона, которые хватали всех, кто старался покинуть город, и убивали их как предателей, то его без сомнения замучают и распнут римляне.
— Это мне надо идти, — сказала она. — Дай мне умереть первой, потому что я виновата и заслужила смерть.
Иосиф постарался утешить ее, но Ревекка по-прежнему была охвачена чувством вины.
— Нас предупреждали, — сказала она. — К нам был послан праведный рабби и передал это предупреждение. Я не стала слушать и высмеяла его. Я думала Бог на нашей стороне, и он отдал римлян в наши руки. Но сейчас все наши победы забыты, наш город умирает, а Симон бен Гиора стал худшим тираном, чем Гессий Флор, ведь он осквернил двор Святилища и запачкал алтарь кровью священников. Рабби все это предсказывал, и всего этого мы могли бы избежать, если бы я прислушалась к его словам и выполнила пророчества Мессии. Как правильно говорил рабби: «Помните жену Лота». Но жена Лота одна поплатилась за то, что оглянулась назад, в то время как я втянула нас обоих в гибель города. Если бы ты ушел вместе со всеми и оставил бы меня здесь, я бы не чувствовала себя виноватой в твоей смерти.
