Анна Емельянова - Фаворит богов
В доме Антонии эту новость встретили настороженно. На милость Сеяна его домочадцы не надеялись, но среди них жила Ливилла, которая не только продолжала его любить, но и была замешана в недавно раскрытом заговоре. Все понимали, что в ближайшее время ей предстоит разделить участь любовника.
Эти догадки подтвердились, когда вечером стало известно об аресте и убийстве детей Сеяна. Антония отправилась в дом своей подруги, жены одного из сенаторов, чтобы расспросить её о готовящемся аресте Ливиллы. Пользуясь тем, что Ливилла приходилась Тиберию родной племянницей, Антония собиралась писать ему прошение о её помиловании или замене казни на изгнание.
Ливилле же её участь виделась уже решённой. Она, как никто другой, знала, какую глубокую отеческую любовь питал Тиберий к Друзу. Воспользовавшись отсутствием Антонии, она удалилась в свою опочивальню, умоляя Клавдия и двух рабов остаться с ней.
— Я должна убить себя, — сказала она им. — У меня нет другого выхода.
— Ливилла! — прошептал Клавдий, взяв её за руку.
По её щекам хлынули слёзы. Она задрожала от волнения.
— Брат мой... Я боюсь... Побудь со мной...
— Конечно, Ливилла! Милая моя Ливилла! — воскликнул Клавдий и привлёк её к груди.
Зарыдав, она прижалась к нему.
Были годы, когда ей нравилось подвергать его насмешкам, но она всегда любила его больше, чем Германика. С Клавдием ей было интересно. Клавдий развлекал и забавлял её, как сейчас он развлекает и забавляет старшую дочь Германика, Агриппину. Рядом с Клавдием прошло её детство. Когда-то они вместе обучали трюкам её обезьянку. Когда-то пугали друг друга страшными историями, спрятавшись в самом тёмном углу их большого дома. Когда-то смеялись над тем, что оба считали смешным, или воображали, каким будет их великолепное будущее. И вот Клавдий находится с ней сейчас, чтобы ей не было одиноко в её последние часы.
— Я всегда любила тебя сильнее, чем Германика, — призналась она, отстранившись и глядя в его большие чёрные глаза.
— Неужели? — пробормотал Клавдий. — А я вообще любил лишь тебя одну. В моём сердце нет места для большого числа людей.
— Теперь оно опустеет, — вздохнула Ливилла. — Но я думаю, что ненадолго, ведь я вижу, как ты привязался к маленькой Агриппине. Она заменит меня тебе — и, подойдя к окну, Ливилла опустилась на невысокий диван.
Не убивай себя! — закричал Клавдий. — Вдруг матушке удастся договориться с кесарем о замене казни на изгнание?
— Ты же знаешь Тиберия не хуже меня, браг... Он не умеет прощать... Он покарает меня...
Присев на диван рядом с ней, Клавдий нахмурился. В глубине души он осознавал, что сестра права. Тиберий непременно казнит её и его расправа будет невиданной по жестокости.
Ливилла тем временем склонила голову ему на плечо.
— Невия, — сказала она одной из своих рабынь. — Приведи ко мне Гемелла. Хочу обнять его напоследок.
Всхлипывая, с трудом сдерживая слёзы, рабыня побежала исполнять её приказ. Вторая из находившихся в спальне служанок подвинула к дивану золотую вазу, чтобы туда стекала кровь из вен Ливиллы, которые предстояло вскрыть. Потускневшим от ужаса взором Ливилла наблюдала за тем, как рабыня положила на стол у дивана остро заточенный кинжал, чтобы по требованию госпожи пустить ей кровь.
Клавдий крепче сжал ледяные руки сестры.
— Почему ты не выбрала яд? — спросил он.
— Нет... Яд вызывает у меня огромный страх, страх после того, как я наблюдала муки Друза, — прошептала Ливилла. — И всё равно, Клавдий... Мне сейчас так страшно!
— Знаю... Поэтому я с тобой.
— В трудные минуты моей жизни ты всегда был со мной. Когда в детстве я боялась вскарабкаться на кипарис, что растёт до сих под окнами твоей комнаты, ты всегда кричал мне, что ты со мной. И когда я болела лихорадкой в двенадцать лет, ты говорил мне, сидя у моей постели, что ты со мной. И нынче ты снова со мной — уже в последний раз. Однако я сама виновата в том, что случилось. Я влюбилась в Сеяна, поверила ему. Ради него я предала мужа, предала Отечество, предала кесаря. Я была дурой. Но теперь нет смысла жалеть об этом.
Дверь открылась, и в спальню вернулась Невия, сопровождаемая худеньким белокурым мальчиком. При виде его Ливилла вновь громко зарыдала:
— Гемелл! — простонала она и заключила сына в объятия.
Мальчик не понимал, почему Ливилла плачет. Она гладила его по золотистым локонам, и сердце её разрывалось от того, что обстоятельства вынуждали их расстаться.
— Не забывай меня, — шепнула она на прощание Гемеллу и приказала Невии отвести его обратно в сад, где он обычно играл, когда стояла солнечная погода.
Как только за Гемеллом закрылась дверь, Ливилла подозвала вторую рабыню и велела разрезать себе вены. Та повиновалась сразу же. Взяв острый кинжал, рабыня сделала надрезы на запястьях Ливиллы и подвинула к дивану вазу, чтобы в неё стекала кровь. Ливилла, с распущенными вдоль плеч кудрями, с горящим от тревоги взором, в простой тунике, сидела на краю постели.
— Если бы ты знал, брат мой, как тяжело мне расставаться с жизнью и со всеми вами, — сказала она. — Но у каждого своя судьба. И моя судьба должна решиться сегодня.
Проведя ладонью по её гладкой бледной щеке, Клавдий тяжело вздохнул. Ему было жаль Ливиллу. Жизнь постепенно уходила из её тела. Она больше не плакала. Переплетя свои пальцы с пальцами сестры, Клавдий чувствовал, как её горячая кровь скользит по его рукам. Закрыв глаза, Ливилла прижалась к нему.
— Мне уже не страшно, — вдруг едва слышно произнесла она. — Ведь со мной ты. Как ты думаешь, Гемелл станет кесарем? Мне бы хотелось знать его будущее... Жаль, что я никогда не обращалась за советами к астрологам.
— Будущее способно меняться, Ливилла, — ответил Клавдий. — Никто не может точно знать, что ждёт нас впереди.
— А ты прав... В тебе есть великая мудрость, — отозвалась Ливилла.
Клавдий видел, что она слабеет. Теперь ей уже было трудно вести с ним беседу. Под её глазами залегли густые тени.
— Скажи, кем ты считаешь меня — предательницей, шлюхой или просто наивной глупой женщиной? — вдруг осведомилась она.
— Я считаю тебя жертвой собственной страсти, — проговорил Клавдий. — Ведь именно страсть к Сеяну превратила тебя в предательницу, шлюху и наивную глупую женщину. Страсть — сильное чувство. Страсть лишает людей разума.
Больше они ни о чём не разговаривали. Капля за каплей стекала кровь по их рукам. Клавдий крепко сжимал эти тонкие белые пальцы, чувствуя, как тяжелеет её обмякшее тело. Он плакал. Но его сестра этого не замечала. Утратив сознание, она не могла видеть того, что происходило вокруг.
Постепенно кровь перестала течь из её распоротых вен. Ливилла погибла за час до заката солнца. А брат ещё долго сидел возле неё, держа её руки в своих и размышляя о неведомых поворотах человеческих судеб.
ГЛАВА 64
Прохаживаясь по небольшой сумеречной темнице, Сеян мучился от переполнявшей его тревоги. Он знал, что близится час его казни, знал, что уже никто не в силах её предотвратить.
Власть Сеяна пала... Но ведь именно он, Сеян, первым из преторианских командиров сумел поставить себя почти на один уровень с кесарем. Никому из его предшественников не удавалось сделать такую великолепную карьеру. К нему, Сеяну, приходили за поддержкой всадники и патриции. К нему обращались сенаторы, жаждущие справедливости или принятия важного закона. К нему прибывали послы из царств, ищущих союза с Римом. Было время, когда он фактически управлял Империей. И вдруг всего за одни сутки его могущество рухнуло.
Сначала он заподозрил в предательстве Ливиллу. Он решил, что брошенная им любовница, негодуя и забыв о благоразумии, отправила письмо на Капри, к своему дяде и рассказала обо всём, что связывало их. Но потом Сеян подумал, что Ливилла при всей своей глупости и необузданности не сможет выдать Тиберию то, что она участвовала в убийстве Друза. Ливилла слишком боится гнева Тиберия.
И тогда в голову Сеяна пришла догадка относительно Апикаты. Незадолго до самоубийства она покидала Рим. Вполне вероятно, что она встречалась с Тиберием. Претору удавалось одно время запугивать её и давить на неё, но позже, перестав видеться с женой, он утратил былое влияние на неё. Его намерения вынудили Апикату, испытывающую стыд из-за предательства мужа, искать справедливости. И она поехала к Тиберию.
— Этот поступок очень похож на Апикату, — сказал Сеян задумчиво. — Ведь она дружила с Ливией, матерью Тиберия, и, несомненно, была признательна им обоим за те блага, что мы получили из-за нашего пребывания в их окружении. Долг пред Римом оказался для Апикаты важнее долга пред мужем. Хм! Она вела себя как женщина, всецело преданная Отечеству, и если бы мне теперь не грозила казнь, я бы ею восхищался.
