Эвелин Энтони - Елизавета I
В дверь постучали, и она подняла голову.
Она разрешила войти, и дверь отворилась; на пороге стоял воспитанник графа Шрусбери, Энтони Бабингтон. Это был худенький, мягкосердечный юноша шестнадцати лет с белокурыми волосами и голубыми глазами, который всё время старался найти предлог, чтобы зайти в её покои. Мария Стюарт встретила его улыбкой.
— Проходите, — сказала она. — Чем могу быть полезна, юный господин Бабингтон?
Очень многим он напоминал ей другого юношу — Вилли Дугласа; он так же на неё глядел и так же имел привычку вспыхивать, стоило ей с ним заговорить. Старый граф и безбородый мальчишка, страдающий от мук телячьей любви — таковы два её паладина.
— Я пришёл узнать, не нужно ли вам чего-нибудь, ваше величество.
Бабингтоны были древним и богатым семейством, исповедовавшим католичество; богатства этого рода были так велики, что его не смогли разорить даже штрафы, наложенные за нежелание придерживаться государственной религии, а его члены были достаточно мудры, чтобы не соваться в политику.
— Благодарю вас, мне ничего не нужно.
Энтони Бабингтон приблизился к шотландской королеве, надеясь, что она пригласит его сесть. Иногда она позволяла ему садиться рядом и расспрашивала о его жизни. Однажды он застал её в слезах и после этого провёл много ночей без сна, мечтая о том, как, будь он постарше, он заключил бы её в объятия, утешил и устроил бы её побег. Картины, которое являло ему воображение, были настолько реальны, что мальчик почти чувствовал, как бьёт ему в лицо ветер, когда он увозит Марию из Шеффилда навстречу армии, собранной им для её защиты. В этих грёзах Мария сидела позади него на крупе коня, обхватив его руками вокруг талии.
— Если вы пожелаете, ваше величество, я мог бы выгулять вашу собачку.
Мария Стюарт улыбнулась и покачала головой:
— Ей и здесь хорошо; на улице всё занесло снегом. Она может простудиться — как, впрочем, и вы. Но если вы хотите мне услужить, пододвиньте сюда мои пяльцы.
Она вдела в иглу новую нитку и протянула руку за шелками. На мгновение их пальцы соприкоснулись, и она почувствовала, что рука Бабингтона дрожит.
— Вы очень любезны, — нежно сказала она. — Я бы попросила вас составить мне компанию, но я знаю, что леди Шрусбери беспокоится, когда вы слишком долго у меня задерживаетесь. Вы ещё молоды, господин Бабингтон, и я не желаю навлекать на вас неприятности. В следующий раз, если захотите, вы сможете у меня немножко посидеть.
Он преклонил перед ней колено, и, повинуясь неосознанному порыву, Мария Стюарт протянула ему руку.
— Если я вам когда-нибудь понадоблюсь, ваше величество, если я могу чем-нибудь вам услужить — передать письмо, известие или всё, что угодно, вам нужно лишь попросить. Я ваш слуга до конца своих дней. И клянусь Богом, когда-нибудь я окажу вам настоящую услугу.
Она почувствовала, как её руки коснулись его тёплые неловкие губы, а затем он быстро повернулся и выбежал вон из комнаты.
Жан Симьер отпустил руку английской королевы. Всякий раз, целуя, он задерживал её у своих губ; он знал, как превратить почтительный жест в ласку. Взглянув Елизавете в лицо, он передал взглядом своё желание поцеловать ей не руку, а губы. Симьер был невысок ростом и не отличался красотой, но его неправильные черты лица и сверкающие чёрные глаза, как и весь облик, свидетельствовали о том, что ему не занимать мужественности и энергии. Он был остроумен и учтив, с изысканными манерами, но всё в его внешности говорило о том, что это человек необычайно страстного и безрассудного нрава. Его направили в Англию для того, чтобы убедить сомневающуюся женщину выйти замуж за его господина, герцога Алансонского, и он действовал так, будто сам добивался её руки.
Симьер приготовился увидеть сорокалетнюю старую деву, которая, несмотря на своё скандальное прошлое, делает вид, будто колеблется, как юная барышня, но не прошло и нескольких дней, как ему пришлось изменить и своё мнение о Елизавете, и свой подход. Английская королева оказалась человеком необыкновенным. Её нельзя было назвать красавицей, и всё же она была хороша; у неё был по-мужски острый ум, но с удивительно женственными чертами. Когда она смотрела на него, казалось, что она видит его насквозь, но ей безразлично, что он за человек. В течение своей последней аудиенции он всё время убеждал её, что Алансон безумно в неё влюблён, а в конце не постеснялся открыто заявить, что сам пал жертвой её чар.
В ответ Елизавета рассмеялась ему в лицо. Он понял, что никогда не забудет этот смех; насмешливый и в то же время кокетливый. Он начал против неё приступ, а она пригласила его попытаться одержать победу на его же собственных условиях.
— Если бы вы были моим женихом, мосье Симьер, я бы считала, что мне угрожает страшная опасность.
— Если бы я был вашим женихом, мадам, — возразил он, — вы бы вышли за меня замуж ещё два месяца назад.
Приём в Хэмптонкорте только что закончился, и они сидели рядом в Длинной галерее и смотрели, как придворные танцуют павану[11]. Елизавета в такт музыке обмахивалась веером из перьев. Её платье было белым, а туфли и нижняя юбка — из алого атласа; на ней было ожерелье из огромных рубинов и жемчужин, а диадема в её волосах была сплошь усыпана такими же камнями. На голове у неё был парик; её собственные волосы поседели и стали ломкими после того, как их столько лет завивали раскалёнными щипцами. Её губы были обведены красным, а тонкие брови подрисованы карандашом. В своей первой депеше Алансону Симьер отметил белизну её кожи и стройность фигуры, хотя на его вкус она была, пожалуй, слишком худа. Он часто задавался вопросом, правдивы ли старые сплетни о том, что она принимала в опочивальне графа Лестера в одном открытом пеньюаре. Ни наружностью, ни манерой разговаривать она не походила на распутницу, в ответ на его ухаживания в её глазах не появлялось ни любопытства, ни лицемерия. Если она и выйдет замуж за Алансона, что маловероятно, вполне может оказаться, что телом она всё ещё осталась девственницей, однако Симьеру было известно, что, отдаваясь мужчинам, такие женщины их просто пожирают. Жаль, думал он про себя, что он не жених, а всего лишь сват. Эта женщина не будет счастлива, если муж не подчинит её себе, а ему всегда удавалось подчинять себе женщин — за одним исключением. Этим исключением была его жена, в которую он влюбился, что само по себе было глупостью, но ещё большей глупостью было то, что он обращался с нею кротко и потворствовал всем капризам. Кончилось это тем, что жена изменила ему с его родным братом. Узнав об этом, Симьер подослал к брату убийц и отравил жену, после чего счёл, что его поруганная честь отомщена. Королеве Англии это было известно, однако в её глазах не было и тени удивления или отвращения, когда он говорил ей комплименты и ласкал её руку губами.
— Вы не потанцуете со мной, ваше величество? — спросил он. Симьер видел, что за ним наблюдает граф Лестер, лицо которого ясно выражало ревность. Несколько минут назад он также пригласил королеву на танец, но получил отказ.
Елизавета взглянула на него и улыбнулась. Улыбка была насмешливой:
— Значит, Симьер, вы хотите, чтобы мои придворные считали вас врагом? Если я приму ваше приглашение, я обижу всех тех, кому ранее отказала.
— Если я способен преуспеть там, где они потерпели неудачу, пусть пеняют на себя. Им придётся меня терпеть, если они будут вынуждены свыкнуться с моим господином.
— Это мне придётся с ним свыкаться, а я всю жизнь была чрезвычайно разборчива. Ладно, исполняйте вашу роль свата, но предупреждаю: я танцую только с теми, кто умеет это делать в совершенстве.
Это был ещё один вызов, и Симьер его с уверенностью принял. Они прошли в центр зала, и остальные танцующие разошлись по сторонам, чтобы посмотреть на них. Симьер был великолепным танцором; лёгкий и грациозный, он двигался, подобно фехтовальщику, и был благодарен своей партнёрше, поскольку среди всех, с кем ему довелось танцевать на своём веку, Елизавета оказалась самой искусной. Четверть часа они двигались в лад, исполняя замысловатые па и фигуры паваны, и всё это время в Длинной галерее не было слышно ни звука. Никто не смел ни заговорить, ни даже кашлянуть; слышался только шорох подошв танцующей пары по навощённому полу да печальная, величественная музыка, доносившаяся с хоров. Наконец королева склонилась перед своим кавалером в глубоком реверансе, а он преклонил перед нею колено и поцеловал руку.
Когда они встали, все придворные принялись им рукоплескать. Симьер повёл Елизавету к её креслу и обнаружил, что рядом с ним стоит граф Лестер.
— «Медведь» выглядит затравленно, — шепнул француз Елизавете, имея в виду герб фаворита королевы. Он знал, что Лестер его ненавидит: авантюрист нюхом учуял авантюриста, и Лестер стал опасаться за своё положение.
