Анатолий Брусникин - Беллона
— Trudni operation sevodnya, n’est-ce pas? — сказал он, мешая русский, английский и французский. — No vy, Agrippine, pomogal ochen horosho, absolument parfait!
И дальше застрекотал уже на одном французском, хоть и с ужасным квакающим акцентом: про какую-то мудреную операцию на берцовой кости с отсечением гангренозных тканей. Иноземцовой слушать врача было интересно, Девлет же почувствовал себя лишним.
Чтоб не терять времени зря, можно было пощупать нового «кандидата»: что за человек? Хватит торчать столбом подле Агриппины.
Очень кстати Девлет поймал на себе взгляды Лузгина и инженера: кажется, они говорили о нем, причем флигель-адъютант смотрел неприязненно, а барон изучающе. Что ж, к брезгливо-любопытствующим взглядам Аслан-Гирей привык. Как поется в оперетке «Алжирский дей»: «Мой черный лик ужасен и свиреп».
Поклонившись, он подошел к собеседникам.
Адъютант сразу же полуотвернулся, сделав вид, будто увлечен беседой, но Аслан-Гирей, когда нужно, умел быть толстокожим. К тому же Бланк продолжал смотреть на штабс-капитана, это облегчало задачу.
— Я вижу, господа, вы разговариваете о чем-то интересном?
Они переглянулись.
— Подполковник рассказывает о чинах штаба, — после короткой паузы ответил барон.
Лузгин пожал плечами, как бы давая понять, что своих суждений не скрывает и готов повторить их перед кем угодно.
— Я сказал, что начальник штаба Коцебу is a man of great cunning[2], а мой патрон барон Вревский — c’est un homme du grand ésprit[3]. — Английские и французские фразы он, надо полагать, ввернул нарочно, думая, что штабс-капитан их не поймет. — Именно в таких помощниках и нуждается князь Горчаков, которому, увы, недостает ни cunning, ни ésprit.
Обращался он к Бланку, демонстрируя, что не признает штабс-капитана равноправным собеседником и желал бы поскорей от него избавиться.
Но Аслан-Гирей лишь встал поудобнее, облокотившись на столб, и сделал вид, что поражен резкостью флигель-адъютанта, хотя для того чтоб критиковать главнокомандующего большой смелости не требовалось — на медлительность и нерешительность князя роптал весь Севастополь.
— Командующему армией нет обязательности быть умным и хитрым, — сказал Бланк, будто о чем-то давно известном. Речь у него была странноватая. Не то чтобы неправильная, но будто со скрипом невидимых шестеренок. — От командующего потребна иная характеристика: мудрость. То есть умение смотреть вдаль, поверх моментальных обстоятельств.
— Mais écoutez[4], вся война состоит из «моментальных обстоятельств»! — воскликнул Лузгин.
— Лишь на нижнем уровне. Хитрым должен быть начальник тактического звена. Начальнику соединения надлежит быть умным, то есть владеть оперативным искусством: рассчитывать свои действия вперед, предугадывать демарши противника. Верховный же вождь может не вникать в мелочи, но обязан обладать стратегическим даром: ясно понимать ход всей войны, сообразуя каждый свой поступок с генеральной целью. В идеально устроенной армии главнокомандующий мудр, над корпусами и дивизиями начальствуют умники, а полки доверены хитрецам. При этом хитрец часто бывает неумен и тем более немудр; умник нехитер и немудр; мудрец нехитер и, увы, неумен. Это нестрашно. С подобной гарантией армия победит, притом без лишних жертв.
Лузгин глубокомысленно нахмурил лоб, а затем лукаво улыбнулся. Видимо решил, что барон это высказал не всерьез, а в качестве парадокса. Девлету же подумалось, что при кажущейся парадоксальности сентенция Бланка очень точна. Беды и ненужное кровопролитие на войне обычно возникают из-за того, что наверх пробиваются хитрецы и отдают приказы умным. Мудрецы же либо вовсе не попадают в армию, либо не могут сделать в ней карьеры.
— Ну, мудрым князя Горчакова, я полагаю, вряд ли кто-нибудь назовет, — сказал Аслан-Гирей вслух.
Подполковник выразительно на него покосился: что дозволено Юпитеру, недозволено быку. И еще в этом взгляде читалось: «Оставишь ты нас в покое или нет?»
Аслан-Гирей адъютанту ласково улыбнулся и остался на месте.
— Надобно поприветствовать графа. Он на меня уже дважды посмотрел, неловко, — сказал тогда Лузгин, кивнув на седенького генерала, лакомившегося кулебякой. — Мы, барон, договорим после.
Штабс-капитану он едва кивнул.
— Любопытно о войне рассуждаете, — сказал Девлет. — Это вы сами такую теорию придумали?
— Нет. — Бланк смотрел куда-то в сторону. — Прочел в древнем китайском трактате о военном искусстве. Наука войны от века к веку делает прогресс лишь на тактическом и оперативном этажах, а на верхнем, стратегическом этаже остается неизменной.
На Иноземцову — вот куда он смотрит!
Аслан-Гирей не сдержался.
— Я вижу, Агриппина Львовна произвела на вас впечатление. Желаете приударить? — язвительно спросил он. — Должен предупредить. Многие пытались взять эту крепость, но она вроде Севастополя.
— Господь с вами! — Бланк уставился на него с удивлением — и, кажется, искренним. — Крепости, которые я желал бы завоевать, совсем другого сорта… — Он снова с интересом поглядел на Иноземцову. — В самом деле, многие пытались? Для флирта с такой дамой потребна отчаянность. Или же полное отсутствие воображения. Это женщина не похожая на других. С земли до нее не дотянешься. Тут, вероятно, надобны крылья. Впрочем, не берусь судить. Дело не моей компетенции.
— И уж тем более не моей. С такою рожей, как у вашего покорного, на красавиц не заглядываются, — хмуро молвил Девлет, подумав: насчет земли и крыльев верно подмечено. Острый господин.
А барон взял, да удивил его в третий раз. Прищурив холодные глаза, внимательно рассмотрел кривой нос штабс-капитана, черную повязку.
— Вы ведь не барышня, чтобы делать пожизненную трагедию из деформации лица? Если травмы являют для вас серьезную проблему, от них нетрудно избавиться.
— Как же это? Новый глаз не вырастет, нос на место не встанет.
— Глаз, конечно, не вырастет, но можно заказать стеклянный. В Англии делают очень хорошие протезы, идеально подбирают цвет. Отличить трудно. А нос поставить на место очень даже можно. Европейские врачи это умеют. Ринопластическая операция болезненна, но несложна.
— Какая операция?
— Ринопластическая. Неправильно сросшийся нос ломают, устанавливают правильно. Через месяц ничего не видно. Можете поговорить с мистером Финком. Из беседы с ним я понял, что он очень аттентивно следит за новинками медицинской науки.
Аслан-Гирей молчал, потрясенный.
От уродства, которое он считал нестираемой метой на всю жизнь, можно избавиться?! И так просто?! Немного боли, месяц ожидания — и лицо сделается прежним?
Его вдруг охватила паника, и он не сразу догадался, чем она вызвана.
«Я не хочу этого», — вот что он понял вначале. И, поскольку привык быть с собой честным, вскоре нашел ответ, почему не хочет.
Уродство подобно клетке, которая держит взаперти надежду. Страшно вообразить, что случится, если клетка распахнется. Исчезнет половина резонов, по которым он не осмеливается мечтать об Агриппине Львовне. Но вторая половина никуда не денется: ее верность, его мусульманство…
Нет уж, пусть лучше все остается, как есть.
Стрела, летящая к цели
Нет большего счастья, чем ясно понимать цель — Великую Цель и притом видеть ее так ясно. Покидая Балаклаву, Лекс отчетливо услышал звон тетивы, посылающей его вдаль, за горизонт. Подобно стреле, пролетел он над половиной континента, и вот мишень уже совсем близко. Ничто не остановит стремительного полета. Стрела, конечно, может переломиться от сопротивления воздуха или разбиться о непреодолимую преграду, но только не бессильно упасть на землю.
Лексу казалось, что вся его предшествующая жизнь служила лишь прелюдией к нынешним событиям. Один человек, если он силен, бесстрашен и предприимчив, способен изменить ход истории, подстегнуть ее хромающую рысь, повернуть чертову клячу в нужном направлении.
Всё происходило быстрее и легче, чем можно было надеяться. Начальник инженерных работ на Корабельной стороне, противостоящей английским позициям, полковник Геннерих отнесся к нежданному-непрошенному соглядатаю ревниво и с подозрением (Василий Карлович вообще был человек тяжелый и мало кому доверявший), но можно обойтись и без симпатии заместителя, когда тебе благоволит высшая инстанция. Тотлебен же, кажется, вообразил, что столичный барон — доверенное лицо великого князя. Это при покойном государе Низи не считался фигурой, а при новом императоре он обрел вес и влияние; честолюбивый Эдуард Иванович несомненно связывал с молодым шефом большие надежды.
А кроме того генерал составил себе высокое, даже преувеличенное представление об инженерных дарованиях своего нового порученца. Тотлебену казалось поразительным, что молодой человек с гражданским дипломом, никогда прежде не бывавший на войне, так мгновенно усвоил всю сложную структуру севастопольских фортификаций и сразу же начал делать компетентные замечания. Откуда генералу было знать, что Лекс все эти бастионы, реданы, апроши и ложементы, особенно Корабельной стороны, за время осады изучил, как собственную ладонь?
