Львиное сердце. Под стенами Акры - Пенман Шэрон
— Дядя... — Не желая вмешиваться, молодой человек поколебался. — Ты посылал за мной? Я могу позже...
— Нет, заходи. Я обещал французским рыцарям, что обеспечу им эскорт до Акры, поэтому хочу, чтобы ты и тамплиеры позаботились об их безопасности. — Ричард выпрямился и принял протянутый Генрихом кубок. — Более семисот рыцарей потеряно, добавь сюда оруженосцев, пехотинцев, арбалетчиков, а также коней и оружие... Господи Иисусе, худшего времени и выбрать было нельзя. Мне уже начало по-настоящему казаться, что мы сможем заставить Саладина пойти на уступки. Но теперь... Даже такие люди, как Гийом де Барре и юнец Монморанси, сочли себя обязанными вернуться в Тир, не решившись противоречить прямому приказу короля и сеньора. Они рассыпались в извинениях, обещали вернуться, если сумеют убедить Гуго отпустить их. Но это столь же вероятно, как то, что я решу стать монахом.
Ричард сделал паузу, чтобы приложиться к кубку, но вино показалось кислым. Он уже ставил кубок на стол, когда ужасная мысль промелькнула у него в голове, и рука дрогнула, расплескав красный как кровь напиток.
— Генрих, а как твои рыцари? — спросил он. — Ты-то, я знаю, останешься со мной, но твои люди?
— Они останутся, дядя, — заверил его молодой человек. — Останутся. Никогда еще я так не гордился ими, потому как они рассмеялись над приказом Конрада. «Да, Филипп — наш король, — сказали они. — Но наш сюзерен — граф Генрих, и приказы мы будем получать только от него, а не от проклятого герцога Бургундского». Благослови их всех Господь, потому что ни один не пожелал подчиниться Гуго или Конраду. Им известно, конечно, что я защищу их от гнева французского короля.
«Если мы когда-нибудь вернемся во Францию» — эту мысль Генрих не озвучил. Бывали минуты, когда любимая Шампань казалась столь же недостижимой, как луна на небе, но едва ли дяде стоит слышать об этом сейчас. Если он по временам падает духом, то каково приходится человеку, несущему на своих плечах груз командования.
— Слава Богу, — промолвил Ричард.
Только и всего, но для графа эти два коротких слова говорили о душевном настрое дяди больше, чем толстые тома. Жаль, что нет рядом Андре, который всегда угадывал, что именно нужно сказать королю в тот или иной момент. Генрих сел на ковер у ног Ричарда, напряженно вглядываясь в лицо родича. Он уже некоторое время подозревал, что проклятый утремерский климат и постоянное напряжение произвели разрушительное действие на здоровье дяди, подрывая запас сил и мужество. Ему бросилось в глаза, что кожа у него неестественно яркая, впалые щеки полыхают румянцем, глаза блестят — явные признаки развивающейся горячки. Но едва ли король согласится признать сей факт, поэтому Генрих прикусил язык. Как ни тяжело было молчать, но оставалось только надеяться, что Ричард обратится за помощью к своему главному лекарю, мастеру Ральфу Безасу.
— Чего я не могу понять, так это, почему такое множество местных лордов держится в стороне от войны? — промолвил Ричард после мрачной паузы. — Как могут люди вроде Балиана д’Ибелина или Рено Сидонского отказываться сражаться, когда на кону стоит существование всего их мира?
— Дядя... — протянул граф, пытаясь собраться с мыслями.
Ему не удалось помочь Ричарду навести мосты через пропасть, отделяющую его от большей части армии. Воины, пылавшие религиозным рвением, питали недоверие к прагматизму своего полководца, и Ричард слишком часто забывал принять это обстоятельство в расчет. Есть ли смысл в очередной раз указывать дяде на то, что Генрих рассматривал как главную ошибку короля со времени прибытия на Святую землю?
— В то время как для французов это война не столько с Саладином, сколько с тобой, в отношении пуленов это не так. Для них борьба идет между двумя, только двумя людьми: Конрадом Монферратским и Ги де Лузиньяном. Я думаю, ты сделал ошибку, поддержав Ги, дядя. — Заметив, как Ричард резко вскинул голову, молодой человек продолжил поспешно: — Знаю, тебе не по нраву слышать такое. И я не защищаю Конрада. Кандидат в святые из него не получится. Но он ведь стремится к короне, не к нимбу, а те самые качества, которые ведут в ад: безжалостность, беспринципность, амбиции, говорят в его пользу как правителя такой беспокойной страны, как Утремер. Пулены не хуже тебя видят его изъяны. Но им нужен сильный король, способный защищать свое государство до последней капли крови, если понадобится, и они доверяют Конраду, но не доверяют Ги. Лузиньян для них — король-марионетка — твоя марионетка — способный властвовать лишь до тех пор, пока ты его поддерживаешь. Как только ты уедешь, он сдуется, как проколотый свиной пузырь. Вот почему они, как ты говоришь, держатся в стороне. Ги никогда не простят за Хаттин, дядя. Все просто.
— Ничто не просто касательно жизни в Утремере, — фыркнул Ричард.
Однако Генриха порадовал относительно мягкий ответ, в нем зародилась надежда, что брошенное им семя способно со временем проклюнуться, так как он понимал — мир с сарацинами не способен обеспечить выживание Утремера, если в тот день, когда крестоносцы отплывут к родным берегам, Ги де Лузиньян по-прежнему будет королем.
Пятнадцатого апреля Ричард получил наконец послание от своего канцлера, переданное с приором из Херефорда. Вскоре после этого он собрал Генриха, графа Лестерского и епископа Солсберийского — людей, которым безоговорочно доверял — и уединился с ними на большую часть второй половины дня. К тому времени Джоанна и Беренгария прознали о приезде приора, и по мере того как тянулись часы, ощущали все большее беспокойство. Ричард уже получил на этой неделе неприятные новости про мятеж, вспыхнувший на Кипре против сурового правления тамплиеров. Храмовники подавили восстание, но ситуация на острове оставалась напряженной — орден возбудил против себя ненависть населения, и эта очередная забота легла на плечи короля. Женщины горячо надеялись, что вести из Англии не окажутся столь же плохими. Они подбадривали друг друга, говоря, что Алиенора вполне способна поддерживать мир в королевстве сына. Но обе знали, что возвращение Филиппа можно сравнить с проникновением волка в сарай с беззащитными овцами.
Подруги обсуждали, стоит ли ждать дальше или пойти к Ричарду. Беренгарии не хотелось прерывать совет, Джоанна же порывалась отправиться прямиком в шатер брата. Спор оборвался с неожиданным появлением Ричарда. При одном взгляде на его лицо обе напряглись, потому как оно напоминало каменную маску, совершенно лишенную выражения.
— Замечательно, что вы обе здесь, — сказал он голосом, тоже лишенным интонации. — Не придется повторять дважды. Отошлите прочь фрейлин.
Однако, когда их оставили одних, Ричард не поспешил излить душу. Он присел на край постели Беренгарии, но через секунду снова поднялся. По молчаливому согласию дамы не говорили ни слова, выжидая, пока он начнет.
— Приор Роберт доставил весьма примечательное письмо от моего канцлера, — произнес наконец король. — Бывшего канцлера, вернее сказать, потому как в октябре Лоншан был смещен и отправлен в изгнание. Избавлю вас от некрасивых подробностей, ибо они не делают чести никому из участников событий. Мой братец Жофф в середине сентября пересек пролив и прибыл в Дувр. Лоншан усмотрел в этом нарушение клятвы оставаться вне Англии на время моего отсутствия, и заявил, что не верит, будто я освободил Жоффа от данного им обязательства. Самого канцлера в Дувре тогда не было, но его сестра замужем за констеблем тамошнего замка, и те решили между собой взять Жоффа под арест. Тот, разумеется, отказался подчиниться и нашел убежище в приорате Св. Мартина, который был окружен вооруженными людьми. Затем брат отлучил леди Рише и остальных, кто принимает участие в осаде обители. Противостояние продлилось несколько дней и закончилось тем, что Рише и ее идиот муженек послали в приорат воинов, чтобы забрали Жоффа силой. Он оказал сопротивление, и его протащили через весь город к замку, истекающего кровью и сыплющего анафемами направо и налево словно молниями небесными.
