Николай Гейнце - Генералиссимус Суворов
— Дамка везде ходит, гуляй себе.
Князь и Кржижановский начали уже четвертую партию, как в передней раздался звонок.
— Это наши, — сказал князь.
Он не ошибся.
Вскоре в кабинет легкой походкой вошла княжна Варвара Ивановна.
За истекшие два года она пополнела и возмужала и положительно могла бы служить моделью художнику для русской красавицы.
Она поцеловала у отца руку и церемонно присела Кржижановскому.
Выражение их встретившихся взглядов далеко, однако, не гармонировало с этой церемонностью.
XIX. Под властью «змия»
В странном положении очутилась княжна Варвара Ивановна Прозоровская относительно Сигизмунда Нарцисовича. С того самого дня, когда она беседовала с ним с глазу на глаз и с радостным чувством убедилась, что пошатнувшийся было пьедестал ее героя стоит незыблемо, она, сама не замечая этого, подпала под власть этого героя.
Кржижановский поставил при этом разговоре на карту свою упроченную в доме ее отца репутацию и будущую возможность обладания ею, но как только увидал, что в его руках козыри, сумел этим воспользоваться.
Княжна, и без того увлеченная его нравственным, да к тому же и физическим обликом, считала себя после возникшего в ее уме страшного подозрения виноватой перед ним и сама шла навстречу этому подчинению железной воле этого человека, подчинению, скоро обратившемуся почти в рабство.
Женщина, даже самая властная, самая своевольная, самая капризная, всегда готова преклониться перед силой и, кажется, в подчинении ей находит больше наслаждения, нежели на свободе. Последняя делает ее ответственною за ее поступки, а женщина более всего не любит этой ответственности и даже, не найдя властелина, старается все ею содеянное объяснить посторонним влиянием. Роль жертвы, большей частью мнимой, любимая роль женщины.
Женщина никогда не виновата. Уголовная статистика всех народов подтверждает, что сознавшихся преступниц наименьший процент. Если же такие преступницы и сознаются, то это самое сознание непременно рисует их жертвами. Это свойство общее для всех женщин.
Княжна Варвара Ивановна, как мы знаем, почти с малолетства не знала над собой власти и была домашним деспотом, а потому привыкла к свободе и подчинение было для нее новинкой, имеющей свою привлекательность неизведанного.
Путы, надеваемые на нее любимым человеком, казались ей легки и приятны, и скоро она была ими связана по рукам и ногам. Сигизмунд Нарцисович, как искусный паук, ткал свою паутину около нравящейся ему мухи. Люди, подобные ему, обладающие не только сильным характером, но и хладнокровием злодея, действуют неотразимо на женщину. Библейское сказание красноречиво доказывает ее склонность поддаваться обаянию зла.
Мужчина, чтобы быть ее кумиром, должен обладать качествами библейского змия — злобной мудростью, убедительным красноречием и вкрадчивою ласкою. Нет женщины, которая может устоять перед ним и не последовать примеру своей прародительницы, нарушившей заповедь Бога.
Таким змием явился перед княжной Варварой Ивановной Прозоровской Сигизмунд Нарцисович Кржижановский.
Она не устояла, и всецело, повторяем, подпала под его власть. Он мог взять ее каждую минуту, взять всю, безраздельно, по мановению его руки она пошла бы за ним на край света, ни разу не оглянувшись назад. Но он не брал ее, он медлил, он вел ее к какой-то, если не неведомой, то не совсем понятной для нее цели.
Она чувствовала где-то в глубине своей души, что то, на что надеется, что предполагает этот человек, идет вразрез с тем понятием о нравственном и безнравственном, которое ей внушили с детства и о чем не раз повторяла ей Эрнестина Ивановна, но сила над ней этого человека была выше ее самой и заученной ею морали. Великосветское общество Москвы того времени, по распущенности нравов, не давало для Варвары Ивановны почвы, о которую она могла бы опереться, чтобы противостоять планам Кржижановского.
Он с торжеством указывал ей на тех и других представительниц московского света и говорил:
— Смотрите… Так поступают все…
«Так поступают все…» — фраза, которую женщины зачастую кладут в основу своей своеобразной морали.
В устах же любимого и любящего человека она была почти закон.
Сигизмунд Нарцисович, после первой беседы с княжной Варварой Ивановной с глазу на глаз, старался всеми силами повторять такие свидания. Это ему тем более удавалось, что Эрнестина Ивановна Лагранж стала сильно прихварывать и иногда по несколько дней не вставала с постели или не выходила из своей комнаты.
При первом же представившемся случае к подобной беседе он снова завел разговор о смерти князя Баратова. Этим он хотел, с одной стороны, совершенно очистить себя от подозрений, а с другой, как мы увидим далее, имел и иную личную цель.
— Я в одном виноват перед памятью князя! — со вздохом сказал он.
— В чем же? — удивленно спросила княжна, опустив на колени работу, с которой сидела в той же гостиной, в том же кресле как тогда, при первом разговоре.
— Меня совсем не огорчила его смерть… Совсем… Даже напротив.
Он сделал вид, что смутился, и замолчал.
— Напротив? — повторила княжна. — Почему?
Он ответил не сразу. Княжна тревожно смотрела на него. Наконец он начал:
— Нехорошо устроен свет… Счастье одного всегда несчастье другого. Человек возвышается непременно по спинам своих ближних… Если вы видите горе одного, то оно почти всегда составляет радость другого и наоборот… Это тяжело, это прямо страшно возмутительно, но, увы, этого не переделаешь…
— Я вас не понимаю, но при чем же тут князь… и вы…
— Не понимаете? — загадочно спросил Кржижановский.
— Разве то, что он жил счастливый, довольный… делало вас несчастным, недовольным?..
— Нет…
— Так что же вас побуждает не жалеть его?..
— Он должен был жениться на вас, княжна… — после некоторой паузы как бы с трудом произнес он.
— Что же из этого? — начала, было княжна, но вдруг оборвала фразу и вся вспыхнула.
Она поняла.
— Не видеть вас, хотя издали, не жить под одной кровлей с вами, не дышать тем воздухом, которым дышите вы… Это, простите, княжна, для меня невозможно… Лучше смерть…
Он взглянул на княжну, желая проверить действие своих слов. Она сидела, опустив низко голову, бледная как полотно.
— Княжна, ваше сиятельство, простите, я оскорбил вас… Я не скажу более ни слова… Прогоните меня отсюда, даже из дома… О, я несчастный, я оскорбил вас…
Сигизмунд Нарцисович встал и схватился руками за голову. Княжна Варвара Ивановна быстро подняла голову.
— Успокойтесь… Вы ничем не оскорбили меня… но это так неожиданно… так…
Княжна не договорила. Кржижановский несколько раз прошелся по гостиной.
— Как вы добры, княжна! Вы ангел… Вас не обидело, что я, бездомный, ничтожный человек, осмелился поднять полные любви взоры на вас, от которой меня отделяет целая пропасть… О, как мне благодарить вас, княжна.
Она подошла к нему и протянула свои руки. Сигизмунд Нарцисович наклонился и стал покрывать их горячими поцелуями. Она не отнимала их несколько минут, затем тихо высвободила, прошептав:
— Довольно, могут войти…
Этим было сказано все. Они ограничились этим своеобразным объяснением в любви. Он понял, что она любит его и что признание взволновало ее, как давно ожидаемая неожиданность. Она вся трепетала от охватившего ее сладкого чувства сознаний себя любимой любимым человеком.
Их второй роковой для княжны tete-a-tete был прерван вбежавшим учеником Кржижановского.
По тем немым, но красноречивым взглядам, которыми они незаметно для других, стали обмениваться друг с другом, было видно, что они совершенно поняли друг друга и что княжна бесповоротно нравственно принадлежала Сигизмунду Нарцисовичу. В последующие свидания они даже незаметно перешли на «ты».
— Папа так ценит тебя, так любит… Он согласится, он не пойдет наперекор нашему счастью… — заговорила княжна первая о браке.
— Это невозможно… — вздохнул Кржижановский.
— Что невозможно? Я так хочу! Я настою на этом… Если же он не согласится, так обойдемся и без его согласия. Я совершеннолетняя. У меня есть состояние моей матери… — продолжала, волнуясь, княжна Варвара.
— Это невозможно…
— То есть что же невозможно? Я не понимаю, — уставилась она на Сигизмунда Нарцисовича.
— В мужья я тебе не гожусь!.. Мы не пара…
— Почему?
— А потому, что всякий бриллиант требует достойной оправы, а я дать тебе такой оправы не могу… Ты должна выйти за богатого, за знатного человека.
— А ты?..
— Я, я буду любить тебя!..
— Но как же ты говорил, что почти радовался, что князь Владимир умер? Ведь теперь будет другой…
