Валентин Рыбин - Семь песков Хорезма
На другой день утром хивинцы повторили наступление, и вновь были отброшены. Их беспорядочное отступ ление особенно хорошо было видно с высоты, где с одной зрительной трубой на троих стояли Атамурад, Кара-кель и кунградский предводитель Мухаммед-Фена.
— Еще одно-два таких сражения, и этот пес отправится домой. И тогда ему придется плохо: до самой
Хивы его будут жалить, как осы, серахские текинцы, — пророчил Кара-кель.
— Надо ускорить это событие, — предложил Атаму рад. — Ночью в горах следует зажечь побольше костров — пусть Мадэмин подумает, что уже пришел на помощь серахсцам Феридун-Мирза.
— Сердар, у тебя мудрая голова, не зря ты учился в медресе! — воскликнул Мухаммед-Фена. — Я займусь кострами!
Наступила ночь. Мухаммед-Фена подался с сотней на перевал, и часа за три до рассвета на склонах гор загорелись костры. Стало уже светать, когда они возвратились.
В хивинском стане началась перестановка войск: Мадэмин перебросил к Хорасанскому проходу отборную тысячу всадников, которой командовал его двоюродный брат Абдулла, заметно оголив позиции на Акджигам-тепе. Вечером иомуды, посмеиваясь, переместились ближе к ханским шатрам.
Очередное наступление хивинцы предприняли утром, вскоре они заняли всю прилегающую к Серахсу местность. Со всех четырех сторон лезли они на стены и не собирались отходить, хотя несли тяжелые потери. Их оголтелые атаки, однако, не только не Сломили серах-сцев, но и позволили разобраться в просчетах Мадэмин-хана. Каушут-хан одним из первых увидел, что войска от холма, на котором заслоненный дымом едва виднелся ханский шатер, ушли, и если проломиться сквозь частокол пик и сабель к холму, то можно пленить Мадэмин-хана. Об этом же подумали иомуды. Два отряда — один из ворот Серахса, другой о соседнего холма, — помчались к ханскому шатру.
Джигиты Каушута, проломив в пехоте брешь и опрокинув хивинских конников, приблизились к холму в тот момент, когда иомуды уже взбирались на него, горяча коней и размахивая над головами сверкающими саблями. Каушут и не предполагал, что это хивинские иомуды. Он принял их за личную охранную сотню Мадэмин-хана. У шатра текинцы и иомуды столкнулись в яростной схватке. Каждый был опьянен жаждой захвата собственными руками властелина Хивы.
Прежде чем джигиты добрались до ханского шатра, склон холма покрылся трупами погибших, Мадэмин-хан, поняв, что никого, кроме нескольких телохранителей, рядом с ним нет, выскочил из шатра, пытаясь пробиться К своему скакуну, стоявшему за ним, но сесть не успел. Звонкая сабля джигита, а им был Атамурад, полоснула его по плечу, и он, упав на колени, со страхом поднял руки, чтобы защитить лицо. Вторично нанести удар Атамураду не удалось, его оттеснили текинцы. Один на них, ближайший помощник Каушута, с азартным криком: «Ва алла, прости нас всевышний!» сверкнул саблей, и голова хана, словно тыква, скатилась с плеч. Тотчас десятки джигитов, соединившись, взяли в живое кольцо зарубленного властителя Хивы, и, ощетинившись саблями, приняли стойку воинов, готовых биться насмерть с любым, кто посмел бы притязать на отрубленную голову.
Сражение еще продолжалось, когда хивинские сановники ринулись в ставку Абдуллы-бия и провозгласи ли его новым ханом. Якуб-мехтер, не скрывая печали по погибшему маградиту, все же выжал из себя патоку лести, объявив, что восшествие на престол нового пове лителя свершается за два дня до начала новруза, в понедельник, а это значит, царствование его будет долгим и безоблачным.
Приняв титул хана, Абдулла решил привести в бое вой порядок поредевшие и потрепанные в сражениях войска. Старался он не ради того, чтобы дать новое сражение серахсцам, — спешил поскорее увести хивинцев с поля боя, дабы текинцы и прибывшие из-за гор каджары не сокрушили их наголову, расстроенных и павших духом. Был дан сигнал к отходу. Но прежде чем повернуть обратно, Абдулла-хан послал к Каушуту гонца с фирманом о полной покорности воле всевышнего, распорядившегося «столь справедливо» с заносчивым и жестоким Мадэмином. В послании говорилось: Абдулла не раз предупреждал покойного хивинского хана, что нельзя объять необъятное, но тот не слушал его мудрых советов. Ныне же, отводя свои войска, Абдулла-хан не держит на сарыков и текинцев ни зла, ни обиды, напротив, ищет дружбы и просит не тревожить его на всем пути до Хивы. В ответ Абдулла-хан получил милостивое разрешение следовать восвояси безбоязненно, и вполне удовлетворился ответом. Однако новоявленный хан на этой дипломатической возне потерял дорогое время. Войско его двигалось по прибрежным пескам Амударьи, а хивинское ханство уже трещало под копытами иомудских джигитов, ринувшихся на богатые усадьбы хакимов, биев и прочей знати.
Весть о том, что Мадэмин-хан убит, взбудоражила весь Хорезм. Вместе с возмущениями на Газавате, в Порсу, Ташаузе, Ильялы, Куня-Ургенче полетел клич: «Провозгласить хивинским ханом своего туркмена!» Но мечта эта быстро вспыхнула и быстро погасла. Едва были названы имена сердаров, кто мог бы занять ханский трон, как между ними вспыхнула вражда. Предводители родов, быстро разобравшись в ошибке, бросили новый клич: «Пусть будет хан хивинцем, но мы должны назвать его сами!», и понеслись в народ два имени из ханского рода, не имеющих никакого отношения к престолонаследию. Это погасило вражду в аулах туркмен, но всполошило хивинскую знать. Якуб-мехтер созвал на совет сановников, дабы предотвратить зло. Этой же ночью обоих претендентов удавили.
Но зло, как и беда, не приходит в одиночку. На совете царедворцев обнажил саблю Сеид-Мухаммед — старший из оставшихся двоюродных братьев Мадэмина,
Случилось это неожиданно, когда сановники, собравшись в тронной зале, зловеще улыбались и облегченно вздыхали, узнав о смерти претендентов от туркмен. Сеид-Мухаммед, пребывающий как всегда в блаженном опьянении после принятого терьяка, заявил:
— Якуб-мехтер, а почему бы мне не сесть на трон? Старше меня никого не осталось.
— Дорогой, мы все уважаем вас, — вежливо заговорил и заулыбался визирь, — но надо как следует подумать. Вы же знаете, что Абдулла-бий — ваш родной брат, помня о вашей болезни, уже объявил себя ханом, Мы ждем его возвращения.
— Абдулла сосунок! — вспылил Сеид-Мухаммед. — Абдулла сосал сиську матери, когда я скакал на коне!
Визирь, зная, что Сеид-Мухаммед не пользуется ни малейшим авторитетом, ядовито сострил:
— Абдулла забавлялся сиськой матери, а вы в то время сосали чилим и предавались высшему блаженству безумия.
— Как смеешь, ты, Якуб-мехтер! — Сеид-Мухаммед выхватил из ножен саблю и занес ее над головой визиря.
Все ахнули, кто-то из сановников успел схватить наследника за руку и отвести удар. Сабля выпала, а самого скрутили и увели. Посадили его в пустую келью, оставили терьяку и закрыли на замок. Целый час Сеид-Мухаммед колотил кулаками и ногами в дверь, угрожая расправой, но все же успокоился, — принял крошку терьяка и запел заунывную песню...
Абдулла-хан въехал в Хорезм как полновластный хозяин. Пока он следовал от Питняка до Хивы, сотни и тысячи хивинцев выходили ему навстречу, жалуясь на иомудов, которые, пользуясь отсутствием повелителя, разграбили все богатые усадьбы на каналах Газават, Шах-абад и Палван-ата Абдулла-хан то хмурился, то кривил в злой усмешке губы, обещая наказать иомудов. Подъезжая к Хазараспским воротам и оглядывая синие минареты Хивы, хан распорядился: войска в город не вводить — расположиться лагерем в окрестностях столицы, ждать его фирмана.
В день его возвращения знать устроила шумное празднество официального возведения хана на трон. По старинному обычаю, идущему от Чингис-хана, вновь назначенного властелина несколько раз подбросили на белой кошме, затем посадили на трон в дали в руки золотой скипетр. Абдулла-хан тотчас распорядился снабдить войска провиантом и боеприпасами и, пробью только одну ночь во дворце, вновь отправился в поход.
Хивинцы двинулись к устьям каналов во владения туркмен-иомудов. На всем пути, где несколько дней назад промчались туркменские джигиты, воины хана видели следы разрушений и пожара. На берегах канала валялись обугленные корпуса каюков, разбросанные сети, дохлые собаки и лошади. Ворота в глухие хивин ские дворы были сорваны, в огородах все вытоптано, дома опустошены. В селениях безлюдно. Часть хивинцев бежала в Хиву и Хазарасп, другие погибли от огня в сабель или уведены в пески.
Сарбазы, охваченные жаждой мести, врывались в туркменские селения, но они тоже были пусты. Лишь наиболее зажиточные иомуды — верные слуги хивинских ханов — встречали сарбазов. Выходя навстречу с хлебом, кланялись униженно и кляли своих разбойников. Вряд ли в их словах и поклонах была доля искрен ности, да что поделаешь, если у тебя своя усадьба о домами и айванами, сад, меллеки и поблизости поля, засеянные джугарой и пшеницей! Зажиточные туркмены кормили ханскую знать. Абдулла-хан рассудил: «Месть, конечно, полезна для всех, но еще полезнее собранная дань». И хакимы осторожно обходились с туркменскими баями: принимали от них подарки и охотно садились к котлам с жареной бараниной и пловом.
