Берды Кербабаев - Чудом рождённый
Не было в зале таких туркмен, кто не помнил бы злодеяний Джунаид-хана. Особенно негодовали делегаты из Ташауза.
— Как ты смеешь смотреть людям в глаза, Курбан-Сийд?
— У Джунаида меньше волос в бороде, чем убитых на совести!
— Не умру, пока не всажу саблю в Джунаида!
— Повесить его на площади!
Недирбай с трудом успокоил волнение и сказал:
— Курбан-Сийд говорит: пришли с повинной. Мне понятно ваше негодование, товарищи, но разве пришедшему с повинной не прощается долг крови? Ведь Джунаид-хан обращается к историческому съезду. Будет хорошо, если мы в этот день простим всем виновным их вину.
Нельзя сказать, что предложение было принято с энтузиазмом. Но даже ташаузские делегаты, понимая, что, кроме личной ненависти, существует и государственная целесообразность, проголосовали довольно единодушно.
А сейчас, в ночной скачке, Атабаев снова обдумывал этот великодушный акт Первого съезда республики и сомневался, — не рано ли стали прощать, подобрели? На лучше ли раньше превратить Змеиное в цветущий сад?
В Ильялы, как всюду в районе, коммунисты не спали — с радостью встретили запоздалых всадников. Может быть, той устроить? Совсем еще не поздно… Но приехавшим было не до пиршества. После короткого делового разговора прикорнули на три часа и, когда на горизонте обозначилась светлая полоса, двинулись дальше.
Порсынский район находился на берегах Аму-Дарьи. Во время паводков на земле образовывались озерца, зараставшие камышом, покрытые осокой. От них шел гнилостный запах, потому и прозвали селение Порсы — Вонючее. Теперь в районе провели кое-какие мелиоративные работы и пора бы тоже менять название аула.
Однако посевы Порсынского района не порадовали глаз Атабаева. На полях, где должны были красоваться коробочки хлопчатника, свесили головки, словно прощаясь с жизнью, щуплые бутоны, и больно было смотреть на эту картину безмолвного умирания, горько думать о бесплодном труде, затраченном на этой пашне.
К всадникам подъехал на коне степенный человек в ватном халате, поклонился.
— Кто вы такой, яшули? — спросил Атабаев.
— Председатель здешнего сельсовета, к несчастью,
— Почему же — к несчастью?
— Сами видите. — И он показал на хлопчатник.
— Как же это вы так замучили поля?
— Не мы мучаем — нас мучают.
— Кому это понадобилось?
— Заведующему водным отделом Азамату Чанаку.
— Невероятно!
— Мы с самого начала сказали Азамату: «Наши пашни — верховые, их не напоишь из общего арыка. Не будем мешать есть тому, кто с ложкой, выкопаем для себя новый арык». Он запретил. Кричит: «Что вы понимаете? Власть над водой в моих руках». Вот и не дошла по весне вода на наши поля, пришлось сеять только после павод ка. И все-таки люди старались и урожай был бы хороший.
— А почему же поля теперь без воды?
— Уровень в реке понизился и не поднимается. Если мы теперь начнем копать арык — поздно. Хлопчатник все равно пропадет. А делать нечего. Только бога проклинать.
— Как же вы допускаете такие вещи? — спросил Атабаев секретаря окружкома.
— Есть мнение об Азамате Чанаке. Мы хотели рассмотреть его дело на очередном заседании бюро.
— Но как же он вообще-то оказался на этой должности?
— Трудно узнать человека. Всюду семейственность, кумовство. Когда назначаешь работника на должность, рекомендатели превозносят его до небес. А пройдет полгода, и они же втаптывают его в грязь.
— Где же совесть коммунистов?
— Где есть, а где и нету. Некоторые только прикрываются партбилетом.
Атабаев снова заговорил с председателем сельсовета.
— Что же сделать, чтобы отстоять хлопчатник?
— Только одно — закрыть все остальные арыки дня на четыре, пока мы не польем как следует свои поля,
— А выдержит хлопок в других аулах?
— Они даже страдают от излишка воды.
— А что делать ко времени следующего полива?
— Мы должны прокопать свой арык от поворота арыка Сусак.
— Успеете?
— Если поможет район, справимся за десять дней.
— Тогда действуйте!
Атабаев тронул коня. Пошли рысцой. Атабаев насупился, молчали и спутники. И всю дорогу некуда было отвести взгляда от запущенных посевов хлопчатника. Поля то заросли камышом, то виднеются пролысины, на которых можно ловить сусликов, то тянутся участки с пожелтевшими от избытка влаги коробочками.
В саду возле райкома партии собралось много народа, каждому хотелось поговорить с председателем Совнаркома, — обычные просьбы, жалобы, вопросы, — но Атабаев не забыл про то, что тревожило его в пути.
— Где тут хозяин воды? — неожиданно спросил он,
— Это я, — послышался горделивый ответ,
Со скамейки поднялся толстяк с отвисшими щеками и щетинкой, плохо обстриженной ножницами на двойном подбородке. Стоячие глаза его были как у ленивого вола, но в них поблескивала хитреца. Широкий затылок складкой свисал на воротник халата. Необхватные ляжки запрятаны в бархатные штаны, швы на сапогах разошлись от могучих ног.
Атабаев был зол на этого человека, и все-таки его вид не мог не вызвать у него улыбки.
— Не сглазить бы тебя: ты настоящий Азамат! Угадали родители. Как же, Азамат, дела обстоят с водой?
— Обеспечены все, товарищ Атабаев!
— Никто не нуждается в поливах?
— Никто не нуждается и никто не страдает от избытка влаги. Если будем здоровы, дадим в этом году невиданный урожай хлопка.
— Стало быть, процветаете?
— Если говорить о воде — все в порядке!
Атабаев подозвал сидевшего неподалеку председателя совета.
— Верно говорит Азамат Чанак?
— Азамат Чанак, пустивший по ветру труд наших крестьян, превративший в золу наш хлопчатник, хочет засыпать пылью и ваши глаза.
— Слышишь, Азамат?
— Они сами виноваты, товарищ Атабаев. Я им велел рыть арык от поворота Сусака — отказались. Если говорить правду, это не труженики, а настоящие баи. Привыкли есть лежа.
— Баи?! Я тебе покажу, какие мы баи! — председатель сельсовета замахнулся на Азамата камчой. — Разве наши сорок гектаров не были землями твоего отца Кути Чанака? А ты разве не волк в овечьей шкуре?
Азамат Чанак протянул вперед тяжелые руки, защищаясь от камчи.
— Требую, чтобы записали слова клеветника!
— Ты еще требуешь? — крикнул председатель сельсовета.
В воздухе просвистела камча, но Азамат успел увернуться, его оттащили в сторону.
Атабаев покачал головой.
— Ай, товарищ председатель, тут камчой дела не поправишь.
— Ну и пусть. Хоть нутро свое охладил.
— Кровью остужу твое нутро, клеветник! — кричал, вырываясь из рук, Азамат.
Тут уже не сдержался Атабаев.
— Расстрелять на месте тебя мало… — Атабаев передохнул и сказал: — С этой минуты Азамат Чанак отстранен от работы. Прокурору — приступить к разбору дела! С этой минуты… — он снова задохнулся и крикнул. — Долой с глаз моих!
Секретарь окружкома шепнул Атабаеву на ухо:
— Как бы он от злости не повесился.
— Одним негодяем меньше будет на свете, — громко сказал Атабаев.
И зазвучала музыка
Атабаев не выносил подхалимства, но настойчивость и даже упрямство, грубость не вызывали его гнева.
Он выехал как-то по делам в Ташауз. Бывая в поездках, Атабаев старался посетить самые дальние районы, чтобы заодно решить на месте повседневные дела. В такие поездки он прихватывал и местных руководителей. На этот раз на коня сел секретарь окружкома Артыков.
Земля в Ташаузском районе была заболочена, при малейшем дождике — грязь до колен, в сушь — пыль столбом. Проехать в иные аулы можно было только на конях.
Когда председатель Совнаркома со своими спутниками добрался до одного из аулов, спустились сумерки. Навстречу вышло много народу, и Атабаев не захотел входить в дом, разговаривать при свете фитильной лампы, да и не смогли бы все поместиться в кибитке. Он попросил зажечь костер на площади и уселся перед ним вместе с дехканами. То ли потому, что таким родился, то ли потому, что жил теперь в городе, но каждый раз, когда оказывался вечером у костра, веселье охватывало его душу.
— А бахши у вас есть? — спросил он, будто приехал на веселый той.
Скажи туркмену про бахши, и музыку из-под земли найдет!
И вскоре у костра появился приехавший погостить в ауле Чувал-бахши. Он начал с низких басовитых мелодий из Навои и постепенно перешел на тринадцатую насечку дутара. Когда завел песню «Эй, джан, эй, джан!», — Атабаев стал выкрикивать вместе со всеми слова припева.
Дехкане шептались:
— Думаешь, ему нравятся наши песни и музыка?
— А то нет? Видели мы других служащих: на улице не помещаются, не только в своем халате. Пройдет мимо, рта не раскроет… как будто позор поговорить с нами.
— Если не считать фуражки, одежды, то по характеру — настоящий хлопкороб!..
